Упаковка (1/1)

Платье зашивают прямо на ее голом теле, пока она замирает как статуя и чуть набирает в грудь воздуха, потому что один глубокий вдох — и не выдержит или ткань, или нитки, или все разом. Ничего более провокационного и прекрасного, балансирующего на грани бесстыдного и безупречного придумать нельзя. Нижнее белье недопустимо, подкладка недопустима. Платье течет по ее телу, как вода. У него нет веса, нет цвета — это она с головы до ног осыпана стразами, словно конфетти. Никаких духов — только запах ее кожи, чтобы нагота стала абсолютной.У нее подгибаются колени и стучат зубы, приходится выпить для спокойствия — мысли всегда смелее действий. Обычно ее злит — или доводит до барбитуратов, как повезет, — что за ее внешностью капризного идола, рожденного для зависти и похоти, не видят ни души, ни мозгов; но сегодня тот самый день, когда душа сиротливо прячется в закулисье.Ведущий разыгрывает мини-спектакль с опозданием, пока она торопливо семенит по сцене на высоченных каблуках: платье вьется вокруг, короткий шлейф изгибается, словно русалочий хвост. Королевским движением она роняет в чужие руки белоснежную горностаевую накидку, равнодушная к ее дальнейшей судьбе, и зал захлебывается, сраженный в равной степени наглостью и находчивостью, многотысячное ?ах!? впивается в нее вместе с прохладой майской ночи. В снопе света, за шаг от которого начинается тьма, она на полуулыбке не поет — дышит в микрофон ?С Днем рождения, мистер Президент?, едва размыкая ягодно-красные губы — единственное яркое пятно, кричащее, взывающее на фоне бледного золота волос и кожи. Каждое слово публика встречает восторженным завыванием. Она шутливо приставляет ладони козырьком ко лбу, хищно высматривает в зале одного-единственного человека, для которого упаковала свое тело в баснословно дорогую обертку из стразов Сваровски и двадцати восьми шифоновых вуалей (Саломея утомилась бы плясать, торгуясь за голову Крестителя) — но видит лишь слепящую черноту.Посмотри на меня, Джон, мысленно клянчит она у черноты, посмотри на меня, ты же хочешь меня — но той наплевать.Мэдисон-сквер-гарден набит как бочка сельдью, галерка вот-вот полезет по головам партера, чтобы добраться до своей богини, прикоснуться на счастье, а она исчезает, прежде чем свет из снопа становится широким занавесом. Шутка Джона об увольнении ударяет в спину, когда никто уже не видит.Она закрывает глаза. Барбитураты ждут.