1 часть (1/1)

Пусть надежда порой бессмысленна и пуста,Но любовь безнадежно хвост свой клыками ранитТреугольник любовный давно пирамидой сталИ под горлом прижат у каждого острой гранью.(с) feyraДжек, в общем-то, был обычным парнем — в меру умным, в меру болтливым, в меру симпатичным. Девушки в школе на него не вешались, а популярные парни не звали с собой выпить или в клуб в соседнем городке. Честно говоря, он вообще ходил от силы на три свидания, каждое из которых закончилось его личным маленьким позором. В любом случае, ни одна из согласившихся девчонок не позволила поцеловать себя на прощание — в большой степени из-за того, что сбегали раньше официального прощания, а не из-за чего-то еще.Именно из-за собственной неуклюжести в отношениях между людьми Джек отчаянно стремился вырваться из своего захолустья: здесь, среди людей, что знали его с пеленок, он мог даже не надеяться на что-то классное или великое.В семнадцать Джек мыслил подобными категориями и был вполне доволен. В восемнадцать ему удалось поступить в колледж — и надежды совершить какой-нибудь подвиг в стиле средневековых рыцарей окончательно рухнули, как башни-близнецы во время теракта. А в девятнадцать Джек влюбился, и чувствовать себя полным придурком стало в сто раз легче и в тысячу раз противнее.Изабель училась с ним на одном потоке, и они даже пару раз садились вместе на общих лекциях — не потому, что она как-то тоже показывала свою симпатию, а просто... просто они оказывались в аудитории иногда единственными знакомыми друг другу людьми, а это всегда немного сближало. Рядом с Изабель Джек чувствовал себя настоящим деревенским олухом, который пытается произвести впечатление на принцессу, которая не смотрит на него в том смысле — да и не должна смотреть.И, честно говоря, периодически он недоумевал, зачем Изабель вообще поступила на литературный факультет — она была примерной ученицей, но английская классика вгоняла ее в сон, а лингвистика сдавалась разве что под ее упорством. В то же время, высшая математика — обязательная, но не шибко важная дисциплина для гуманитариев — Изабель увлекала куда серьезнее. За построением очередного графика функции и его исследованием она, бывало, не замечала ни времени, ни Джека, преданно ожидающего ее после окончания семинара, ни мистера Найтли, с нескрываемой нежностью и гордостью взирающего на свою талантливую и усердную ученицу.Последнего Джек понимал, хотя нередко, ловя теплые взгляды преподавателя, устремленные в сторону Изабель, и слыша его ласковое ?к доске, мисс Ригал?, и закипал от ревности, будто чайник на плите — разве что пар из ушей не шел. На потоке откровенных тугодумов, надеявшихся, что цифры, вычисления и теоремы туманного смысла навсегда останутся в школе, она выгодно отличалась от большинства.Джек, правда, со своей вечной мечтательностью, тоже выделялся, но отнюдь не так, как ему хотелось бы: мистер Найтли, математик по призванию, его заковыристую фамилию, о которой преподавательский состав шептался и шутил весь прошлый год, произносить отказывался и звал его исключительно по имени. Учитывая, что все остальные ученики удостаивались разве что разовых и чаще всего немного обидных прозвищ, Джека быстро записали в любимчики и зазнайки. Мистер Найтли же, казалось, откровенно над ним издевался. Как-то раз он даже предложил: ?Можете называть меня Элмонтом, Джек, если вам это поможет вспомнить определение предела по Гейне? — после чего Джек окончательно причислил его к той категории учителей, что при любой удобной возможности издеваются над своими подопечными, самоутверждаясь за их счет, и забил.Изабель над ним только посмеивалась:— Зря ты так к нему относишься, — улыбалась она. — Он хорошо знает свой предмет и интересно объясняет. И от его голоса парта внезапно не начинает казаться идеальным местом для сна.Что ж, хоть какая-то, помимо значительного скачка в знаниях в области математики, от мистера Найтли была польза: вскоре Изабель — великолепная, красивая, неповторимая Изабель! — перестала ограничиваться нейтральными фразами и бессмысленными разговорами о погоде, и через месяц после начала занятий они уже привычно вместе обедали каждый вторник, среду и пятницу. Джек и сам толком не понял, как так вышло: казалось, только вчера при виде нее у него исчезали все мысли из головы, и хотелось совершать глупости, не останавливаясь, а сегодня он уже вполне уверенно рассказывал ей о романе ?Айвенго? Вальтера Скотта, осознавая, что она его внимательно слушает.Наверное, именно поэтому дальше разговоров дело у них не шло: пару раз Джек звал Изабель в кино, и она даже соглашалась — но билеты неизменно покупались куда-то в центр зала, фильм выбирался чересчур увлекательный, поэтому максимум он позволял себе взять ее за руку в процессе просмотра. С другой стороны, учитывая предыдущий опыт Джека в отношениях, эти маленькие недо-свидания можно было считать полноценными победами, ведь Изабель не сбегала от него на середине сеанса, плеснув в лицо колой или вывалив на голову попкорн.Но, в любом случае, это не являлось тем, чего он хотел. В мечтах Джек предлагал Изабель свое сердце, душу, почки и легкие просто так.?Забирай все, продавай на органы, то, что принадлежит мне, теперь навеки твое?, — говорил он.В собственных мыслях Джек выглядел внушительно и круто — не как Джек, который был обычным студентом литфака, безумно влюбленным в свою однокурсницу, а как рыцарь.И Изабель ему проникновенно отвечала: ?Я люблю тебя больше жизни?.Но в реальности он походил больше на фрика в своей толстовке на молнии и старых кедах, а за средневекового рыцаря куда как лучше сошел бы мистер Найтли.Только вот Изабель — нежная, но самоуверенная, умная, но достаточно хитрая, чтобы не демонстрировать это каждому встречному — все равно была принцессой. Хотя бы для Джека. И, как ему казалось, для мистера Найтли — тоже.***Джек мученически уставился в листок, исписанный его же почерком. Решенные пределы и производные больше напоминали древнюю клинопись, а графики — рисунки, выдолбленные в стенах египетских пирамид, и он не был уверен, что написал это все сам. То есть, конечно, мистер Найтли называл это проверкой знаний, а не контрольной, которая могла бы повлиять на отметку в конце семестра... Но Джек чувствовал задницей — главной точкой в собственном теле, безошибочно определяющей будущие неприятности и их критичность, — что если половина решенного окажется неверным, Найтли сдерет с него кожу живьем и уж точно никогда не отвяжется со своими шутками и издевательствами.— Эй, — шепнула Изабель, сидящая рядом, ткнув его локтем в бок, — все хорошо? Вид, будто цифры хотят тебя покусать.Та управилась со своей работой еще минут пятнадцать назад и теперь изо всех сил пыталась изобразить несуществующую бурную деятельность, лишь бы не сдавать листок сейчас и не покидать аудиторию. Джеку казалось, что она чувствовала за него некую ответственность: что уж говорить, в математике он, и правда, понимал сущие крупицы (с другой стороны, в отличие от многих, он понимал хоть что-то), и Изабель, фактически, взяла его под свое заботливое крыло, объясняя и помогая.— Давай сюда, — почти приказала она, когда Джек совершенно обалдевшим взглядом уставился на нее, пытаясь сформулировать свои разбежавшиеся мысли во что-то конкретное.Около минуты Изабель упрямо вчитывалась в чужие каракули, пока не вынесла вердикт, как-то изумленно подняв брови и распахнув глаза:— Так у тебя все правильно. Ты только знак предела в последнем задании написать забыл, а так...Она, протянув его работу обратно, замолчала на полуслове, бросила листок на стол и быстро отвернулась, начав что-то строчить. Джек, откровенно отупевший за двадцать минут мозгового штурма, так и смотрел на нее — на рыжие волосы, на нервно поджатые губы, на которых так и рвалась расцвести улыбка... Из своеобразного транса его вырвало вежливое покашливание и шуршание: мистер Найтли, медленно прохаживающийся по аудитории, остановился прямо рядом с ним и сейчас, подвинув его работу к себе, изучал ее цепким взглядом. Потом он выпрямился и задумчиво нахмурился.— Так и быть, десять очков Пуффендую, за который у нас выступает сегодня Джек, — усмехнулся он, продолжив обход между рядами. — И пять очков Рейвенкло в лице мисс Ригал.— А как же Гриффиндор? — крикнул кто-то с последнего ряда с отчаяньем.— А Гриффиндор получит неуд, если не решит правильно хотя бы треть, — отозвался мистер Найтли. — Я не настолько суров, как Северус Снейп, но и вы не взрываете в моей аудитории котлы.— Если бы можно было взорвать вообще всю аудиторию... — прошептал некто рядом с хорошо различимыми тоской и разочарованием в голосе, и Джек порадовался — и за этого неведомого ?некто?, и просто так, — что эту фразу преподаватель не услышал или решил проигнорировать.Через некоторое время все зашуршали черновиками и почти панически застрочили, пытаясь то ли успеть все переписать более аккуратно, то ли надеясь списать у сердобольных соседей в последние минуты.Джек посмотрел на Изабель, и та кивнула ему в ответ, расслабленно откинувшись на спинку стула и закинув одну ногу на другую. Он вздохнул, задержавшись взглядом на ее худых лодыжках — иногда ему больше всего на свете хотелось, чтобы Изабель носила юбки и платья не при нем, но иначе она влезала в обтягивающие штаны, а это гарантированно вышибало из головы все связные мысли, стоило только об этом задуматься — и поплелся к преподавательскому столу.— Решил не оттягивать свою казнь? — поинтересовался мистер Найтли, загадочно улыбаясь куда-то за плечо Джека.Выглядело это пугающе и подозрительно, и Джек даже обернулся, но никого позади не обнаружил — все еще сидели за своими столами, занимаясь контрольной, и не торопились выстраиваться в очередь на сдачу. Листок он протянул наверняка с видом человека, который ожидает вот-вот получить стрелу в сердце — не в том пошлом и романтическом смысле, когда кто-то влюбляется раз и на всю жизнь, а вполне себе в прямом. Когда-то в детстве Джеку хватило везения напороться на гвоздь ногой, и ему думалось, что попадание чего-то острого и чужеродного в грудь тоже будет отнюдь не приятно.— Иди уже, — сжалился над ним мистер Найтли. — Ты хорошо поработал и не настолько безнадежен, как казалось.Джек нашел в себе силы слабо улыбнуться. Многие считали его безнадежным — и не только в плане математики, — и подобное было услышать приятно. Пусть даже от преподавателя, с которым Джек предпочел бы никогда в жизни больше не встречаться. Но мысль все равно упорно теперь вгрызалась ему в голову — а вдруг он, на самом деле, не такой плохой, и Изабель права? Никто же не идеален — и особенно не идеален, когда сидит за преподавательским столом.***Джеку казалось, что он изначально делал что-то не так. Может, не стоило десять сеансов назад звать Изабель именно в кино? Наверное, более романтично было бы прогуляться в парке (и не важно, что в тот день хлынул дождь, и о парке пришлось забыть не по каким-то надуманным причинам) или просто позвать ее в кафе, но тогда ничего подобного Джеку в голову просто-напросто не пришло. Финальной ошибкой стало то, что они сообща (а нужно было решить все самому) выбрали в качестве фильма средний американский боевик с кучей взрывов и спецэффектов, зато с абсолютнейшим отсутствием смысла. В итоге их совместное времяпрепровождение после колледжа, как правило, проходило именно в кинотеатре, поход в который каждую пятницу превратился в почти традицию, и оттого происходящее свидание напоминало лишь отдаленно. Иногда, конечно, они еще после заглядывали в местный кафетерий, но Изабель запрещала Джеку самостоятельно оплачивать весь счет — и тогда все совсем оборачивалось в дружеские посиделки.— Эй, с тобой все хорошо? — Изабель щелкнула пальцами перед его носом. — Что-то случилось?Джек рассеянно помотал головой.Они как раз снова засели в кафетерии и теперь дожидались, пока им принесут пиццу и кофе, и ему внезапно захотелось чего-то... большего или хотя бы определенного. Изабель была чудесной, но иногда Джеку казалось, что он готов либо видеть ее своей девушкой (мысль то и дело проскальзывала о жене, но быстро исчезала как глупая и несвоевременная), либо не видеть вообще. А, фактически, подвешенное состояние его добивало окончательно и, к сожалению, храбрости завести серьезный разговор не прибавляло.— Ты, когда задумываешься, очень похож на моего отца. Чем-то, — задумчиво произнесла Изабель, постукивая пальцами по столешнице и то и дело поглядывая на потухший дисплей собственного телефона. — Он тоже выглядит так, будто вот-вот пошлет на смерть сотню людей, хотя на самом деле, допустим, просто пытается выбрать, отложить работу на завтра или доделать сегодня.Джек понятия не имел, что можно на это ответить — что он польщен, рад, удивлен?.. Стоило ли вообще подобное заявление принимать за комплимент? Джек знал хороших отцов — его собственный был самым лучшим на свете — и знал плохих; об отце Изабель он не знал толком ничего, чтобы с уверенностью отнести его к какой-нибудь категории — с дочерью тот разговаривал и виделся редко, больше времени посвящая работе. Говорили, что он очень обеспеченный человек, и именно поэтому Изабель живет в собственной квартире, в то время как остальные студенты ютятся в общежитии.— После смерти мамы папа вообще стал... другим, — поделилась она. — Более серьезным. Иногда мне кажется, что, если мы находимся в одном помещении, между нами будто айсберг замерзает. Не то чтобы тебе было до этого дело...— Все нормально, — вклинился Джек, неловко улыбаясь. — Моя мама умерла, когда я был совсем маленьким, а отец — когда мне только исполнилось шестнадцать. Честно говоря, я мечтал поскорее уехать куда-нибудь из дома после всего этого. Не потому, что там меня преследовали воспоминания. Просто мой дядя... вот между нами точно целая Антарктида. Можно сказать, моя мечта исполнилась.— Странная мечта. Но... понятная. У меня был шанс учиться в чуть более престижном колледже, а я решила быть поближе к дому. Думала, так будет лучше, только, по сути... — Изабель явно хотела сказать что-то еще, но тут на столе завибрировал ее мобильный. — Я отойду на минуту.Минута легко растянулась на четверть часа, за которые к их столику успели принести пиццу.Джек старался не прислушиваться, тем более что Изабель расхаживала из стороны в сторону, упрямо поджимая губы, и вряд ли бы после захотела поделиться своими переживаниями. Иногда она довольно громко говорила о том, что сможет что-то сделать сама, но на этом слышимые реплики заканчивались. Впрочем, Джеку было не очень-то интересно.— Слушай, мне нужно идти. Отец срочно хочет меня видеть, и... — Изабель виновато улыбнулась. — Прости, но я...Джек мог бы обидеться, но это было не в его характере. Тем более, его и до этого бросали девушки — и бросали, что немаловажно, окончательно, в то время как Изабель явно согласилась бы на поход в кино в следующий раз. Во всяком случае, Джек очень на это надеялся.— Ничего страшного, — отозвался он, уткнувшись взглядом в почти остывшую пиццу. — Может, именно сегодня ваш айсберг начнет таять. Ну, или что-то в этом роде.Наверное, Изабель мягко улыбнулась ему — еще раз — на прощание, но Джек так и сидел, пристально разглядывая еду — даже когда она потрепала его по волосам. Он смог оторваться от пиццы — и от созерцания того неприятного осадка внутри, напоминающего, скребущегося о том, что его бросили, как на это ни посмотри — только когда за ней захлопнулась дверь, и насмешливо тренькнул колокольчик. Изабель недолго простояла на улице: почти сразу к самому выходу из кафе подъехал автомобиль, из которого вышел водитель, чтобы распахнуть перед ней дверь. Честно говоря, подобное Джек видел только в фильмах — слишком уж по-рыцарски все это выглядело. Ну, во всяком случае, до тех пор, пока водитель не обернулся.Элмонт Найтли махнул Джеку рукой и нырнул в салон.Впрочем, может, ему это просто показалось.***Джек не очень любил Рождество, как и все семейные праздники в принципе, потому что, как на это ни посмотри, для веселого времяпрепровождения требовалась семья (в идеале — любимая, хотя сошла бы вообще любая), а подобным он похвастаться не мог. Дядя, кажется, вообще предпочел забыть о нерадивом племяннике, стоило тому сделать шаг за порог, и, честно говоря, Джек этому в своем возрасте мог только порадоваться. Может, конечно, лет через двадцать он и раскается в собственном эгоизме и холодности по отношению к единственному живому родственнику, но пока сил и желания для этого не наблюдалось.Наверное, именно поэтому Джек не имел ничего против ?праздничных отработок? — ни преподаватели, ни аспиранты не хотели выполнять свои обязанности или даже оставаться в колледже, и в итоге накапливалось очень много неразобранных бумаг и документов. Ему же за это обещали ?снисхождения на пересдачах устных экзаменов?. На самом деле, пересдачи было всего две, и оба экзамена он завалил по собственной глупости и лености — на один пришел сонный, на второй — не успел сдать все творческие работы, половину которых даже не сделал за семестр. Впрочем, оба преподавателя, честно говоря, готовы были на снисхождение и просто так, но после Рождества и Нового Года, а Джеку требовалась более-менее правдоподобная причина, чтобы не возвращаться в родное — или уже не совсем родное, или совсем не родное — захолустье.Минусов в его временной работе было всего два.Во-первых, как и подавляющее большинство, Изабель тоже уехала. После того памятного для Джека, но намеренно упрятанного в самые дальние кладовые памяти подругой вечера в кафе ее отношения с отцом стали если не налаживаться, то уж точно заметно теплеть. Можно сказать, выдуманный ими двоими айсберг начал потихоньку таять или тонуть в океанских водах, стараясь не привлекать к себе чужого внимания.Во-вторых, столы в столовой пустовали по большей части все, и эта маловажная в обычное время деталь навевала на Джека невиданную и, казалось, необоснованную и неоправданную тоску. Несколько раз он сталкивался в коридорах или кабинетах со злым мистером Найтли, но лишь этим и ограничивался — то ли сам старался его избегать, то ли наоборот. В любом случае, Джек начинал чувствовать себя печальным и одиноким рыцарем, бредущим уже добрую сотню лет по следу своей принцессы (принцессой, конечно же, была Изабель), которая давно состарилась с каким-нибудь простачком-фермером, разродившись для него пятью детьми, и судьба бедному рыцарю вместо прекрасной дамы весьма настойчиво подсовывала дракона.Наверное, более близкое знакомство было неизбежно, но Джек предпочитал об этом не задумываться.В один из дней мистер Найтли сел за соседний столик, во второй, под неодобрительный взгляд подавальщицы, — устроился напротив, а в третий они уже задорно жаловались друг другу на уйму бумажной работы. Правда, если сам Джек разбирался с запутанной документацией, то незабвенный преподаватель высшей математики все еще носился с проверкой контрольных работ, и по сравнению с не сдавшими этот предмет все остальные злоключения казались призрачными и неважными.На четвертый день Джек сумел наплевать на приличия и начал называть мистера Найтли Элмонтом. В конце концов, следующий семестр обещал им изучение геодезии (и, похоже, вопросом, зачем будущим филологам геодезия, никто не задавался), и математика должна была остаться в прошлом.— По-моему, это какое-то издевательство. Джек, их не становится меньше! Такое ощущение, что у меня вечный день Сурка, — пожаловался, кажется, в сотый раз Элмонт, мученически вздыхая.Может, Джек и рад бы был ему помочь, но количество бумаг, которые на него скинули все немного расчетливые (а таких оказалось большинство) преподаватели, казалось запредельным, и все познания в математике он использовал для того, чтобы не напортачить в редких бухгалтерских документах.— Скоро все это закончился, — уныло отозвался Джек, надеясь, что в его голосе нашлось хоть немного поддержки для бедного уставшего преподавателя. — К тому же, уже почти Рождество. Разве... разве ты не уедешь?Элмонт поднял на него глаза на мгновение и после сразу же вернулся обратно к работе.— Может, уеду, а может, и нет, — ответил он, растягивая слова. — Зависит от того, успею ли я закончить.На секунду — всего лишь на чертову мимолетную секунду — Джеку показалось, что, стоит ему лишь попросить (или погрустнеть еще сильнее), и Элмонт останется с ним. Не до конца жизни одного из них, конечно, (так долго и не требовалось), но хотя бы в праздники. Потом наваждение, не ощущение, спало, оставив после себя кучу вопросов, первым из которых был самый логичный: ?Смысл Элмонту вообще обо мне волноваться?? Смысла не существовало.— В любом случае, Джек, после Рождества у меня все равно нет никаких дел.?Как и у меня, — подумал Джек, но в ответ ничего не сказал. — Как и у меня?.***В коридоре было темно, пустынно и холодно — это Джек понял сразу, стоило ему сонно выплыть из прогретого его собственным дыханием и обогревателем кабинета одного из преподавателей лингвистики. Праздники закончились, начался новый семестр учебы, а от бумажной волокиты Джеку избавиться так и не удалось, пусть разница теперь и была — ему начали за это платить. Впрочем, не настолько, чтобы у Джека действительно могла бы появиться надобность засиживаться с работой до позднего вечера. Скорее ему было просто скучно и тоскливо. Немногие его друзья с головой погрузились в учебу, мучаясь теперь не с высшей математикой, а с геодезией, а сам Джек отчего-то управлялся с предметом легко и потому не чувствовал нужды просиживать за подготовкой к очередному семинару дни напролет.В любом случае, он понимал, что надолго его отговорок и странного желания чем-то заниматься не хватит. Не то что бы кто-то требовал от него объяснений или оправданий, но и самому Джеку требовалась причина — желательно, надуманная, но достаточно логичная, — чтобы вести себя подобным образом.После праздников и возвращения всех студентов в колледж Изабель довольно сильно изменилась — она не перестала быть его другом, но теперь и не позволяла даже делать ему неловкие намеки на нечто большее. Джека это смущало. Не то что бы он всерьез рассчитывал теперь на свидания, поцелуи и веселое хихиканье над всякими глупостями, только отказаться от привычек оказалось на удивление трудно. Джек накрывал руку Изабель своей, пытаясь поддержать, но не вкладывая при этом в жест какой-то дополнительный смысл, а та от него отшатывалась, будто бы от огня. Джек приносил ей кофе в обеденный перерыв и угощал пончиками на последние деньги, чувствуя в этом дружеское влечение, эволюционировавшее из юношеской влюбленности, а Изабель после этого бледнела и замолкала на полуслове. И — исключительно как друга — его это безмерно задевало. Единственный близкий друг смотрел (точнее — смотрела, но ведь нет ничего зазорного в том, чтобы дружить с девчонкой?) на него, будто он был прокаженным или чумным.Джек фыркнул и загнанно огляделся. В полутьме коридоры колледжа выглядели на удивление одинаково: закрытые двери, пустота, гуляющие сквозняки и тишина. То есть, обычно все это сопровождала тишина, почти гнетущая и кладбищенская, не считая его собственных шагов. Сегодня же в дальнем кабинете кто-то разговаривал — почти шепотом, но Джек все равно умудрился расслышать. Как он потом решил — на свою голову. Джек мог бы проклясть свое любопытство (после именно так он и поступил), но в тот момент просто пошел и почти приник ухом к двери, глазом кося в приоткрытую щель.В тусклом свете фонаря (сначала он принял его за свет луны, но почти сразу одернул себя: на небе весь день серели тучи, какая луна?) тонкие руки Изабель, протянутые в просящем жесте, выглядели как-то безнадежно. В том, как она двигалась, вообще было что-то противоестественное и непривычное — для Джека уж точно. Для него Изабель всегда делала уверенный и деловой вид (не считая моментов, когда он творил что-то, выходящее за рамки поведения друзей), поэтому ее женственная беззащитность была слишком контрастирующей с привычным образом в голове.— Элмонт, ты совершенно меня не слушаешь, — прошептала Изабель.Прозвучало это так, будто бы она в реальности сказала: ?Не заставляй меня повторять, просить и унижаться снова?.— Я слушаю, — отозвался Элмонт.Джеку еле удалось его разглядеть: тот сидел на стуле рядом с доской, уперевшись в нее головой. Выглядел он на удивление устало — обычно Элмонт буквально полыхал бодростью и альтруизмом, даже если он проверял третий день подряд работы будущих филологов.— Я ненавижу, что чувствую себя не в своей тарелке, — Изабель нервно повела плечами, сделала один шаг вперед и добавила: — Из-за тебя.Это был явно разговор для двоих — для Элмонта и для Изабель, — и рациональная часть Джека, не лишенная благородства, здравого смысла и честности, как с другими, так и с самим собой, это прекрасно понимала. Все же остальное в нем буквально вопило о том, что кто-то отбирает у него друга. Или не просто друга. Или вообще не друга...Отчего-то старательное и длительное убеждение самого себя дало трещину в одно мгновение. Кому Джек пытался соврать, в конце концов? Он все еще питал чувства к Изабель, самые нежные из возможных. И знание, что Элмонт Найтли — хороший человек, нисколько не делало жизнь легче.— Не нужно, — Элмонт вздохнул настолько устало, будто был столетним стариком, не меньше. — Лучше — для всех лучше — то, что было, оставить в прошлом. Забыть об этом...— ... проигнорировать и наплевать, да? — с шепота Изабель перешла на полноценное шипение. — Сделать вид, что ничего не было. Отлично. Превосходно. Я люблю тебя.Сердце Джека пропустило парочку ударов, а уши наверняка покраснели. Он не знал, кого жалел сейчас больше: себя — из-за разбитого сердца, Элмонта, который наверняка услышал то, что знал, но не понимал, что на это можно ответить, ничего не изменив, или Изабель, что наверняка мучилась и из-за своих чувств, и из-за своей решительности. Джек бы не смог признаться — побоялся бы быть вновь осмеянным.Элмонт поморщился, будто от резкой зубной боли, и, выпрямившись на долю секунды, облокотился руками о собственные колени.— Ну, давайте, дерзайте, игнорируйте, мистер Найтли, — она с видом победителя вздернула подбородок. — Тебе ведь этого так хотелось.— Изабель, мне не хотелось ничего. Ни того, что было, ни того, что происходит сейчас, — произнес Элмонт.— Ты врешь.Она сделала еще один шаг вперед, а потом еще несколько — и буквально за несколько секунд оказалась прямо перед ним. Хрупкая, расстроенная и злая одновременно, Изабель почти сразу же обхватила лицо Элмонта своими маленькими ладошками и притянула к себе.Джек резко отпрянул от двери и развернулся. Он не хотел знать, что будет дальше. Это его уж точно не касалось.***Дверь скрипнула довольно громко, и Элмонт, до этого безразлично глядя в глаза Изабель, мягко ее отстранил. Ему не хотелось причинять ей боль — в конце концов, они слишком долго были знакомы друг с другом, чтобы оставаться совсем черствыми и жестокими.— Это был Джек, — заметил он, снова вздохнув.— Мне все равно.Изабель почти плакала: губы у нее дрожали, будто бы ей все еще было десять, и она снова разбила коленки.— Дело в том, что мне — нет, — сказал Элмонт.