Golden Days (1/1)

But, baby, don't let winter come,Don't let our hearts freeze.Но, детка, не позволь зиме наступить,Не позволь нашим сердцам замерзнуть.Halsey?— Empty Gold Они оба любят летние проливные дожди с того самого июня, когда оба, забыв о гнете экзаменов и правил, сбежали с друзьями загород на выходные; сбежали к проливному дождю, опаляющему солнцу, и незнакомой реке, познакомившей их. К незнакомой реке, в которую Оливер прыгнул вниз головой, потому что его самолюбие было задето, его гордость была задета, а больше дизайнера, честно говоря, особо и не волновало.Даллон любит летние проливные дожди, июни с цветущими пионами, самую малость?— винтажную музыку, и совсем не малость?— Оливера. Оливера он любит неоспоримо, до последней капли крови, последнего вздоха, последнего удара сердца; любит, как в бунинских рассказах и шекспировских пьесах, что Оливеру нравятся безумно: младший любит искусство, он живет в тончайшем мире художественных образов и слов. Письма и касания?— вот способ Сайкса выразить свои чувства.Они оба, как по Оскару Уайльду, художники: художник?— тот, кто создает прекрасное; говоря о форме, то прообразом предисловия к ?Портрету Дориана Грея? служил, скорее, Даллон: Даллон?— музыкант, а искусство музыканта?— начало всех видов искусства. А Оливер, скорее, воспринимает искусство зеркалом, которое показывает человека, смотрящегося в него, и целый мир одновременно: искусство?— это не про одного человека, искусства?— это обо всех. Оно касается каждого, и Даллон, и Оливер знают это, как ?отче наш?. Музыка и слова?— вот способ Уикса выразить свои чувства.Голубоглазый шатен в гостиной наигрывал легкие гаммы на виды повидавшем пианино, и выглядел не то что бы прямо презентабельно: волосы явно запутались от ночных елозоний по кровати, смятая пижама совсем не придавали музыканту этой парадности и духа бунтарства. Хотя, если даже на последнего невежу надеть винтажные вещи, передающие дух эпохи семидесятых, то и он станет похож на цивилизованного человека. Младший выходит в гостиную, и Уикс каждый раз замирает от этой картины: босые ноги Сайкса, объятые выступающими венками, его острые плечи, с которых спадала футболка самого Даллона, узкие бедра и непроснувшийся взгляд делали его таким очаровательным, что голубоглазый никогда не мог отказать себе в удовольствие протянуть руку, чтоб англичанин за нее схватился, а рассветное солнце расплавилось в них, сделало из них безликие тени и дарило каштановым волосам приятный ореховый цвет. Оливер уверен, что держать Даллона, сидящего спиной к пианино, за руку, находясь в объятиях утреннего солнца, пожалуй, самая красивая вещь, когда-либо происходившая с ними.—?Ты сегодня ложился хотя бы? —?Спрашивает Сайкс, хватаясь за чужую жилистую ладонь. Мгновение?— Даллон уже утыкается лицом в живот младшего, и улыбается как-то по-особенному; как-то как умеет только сам Уикс?— празднично-нежно, тягуче, как свежий мед. Оливер по самые гланды влюблен в эту улыбку.—?Нет,?— честно признает старший, и прямо кожей чувствует недовольство, которое источает младший,?— но у меня оправдание.—?Слушаю.—?Я писал музыку.Они живут в бумажном мире, построенном из рисунков и писем Оливера, из нотных листов и кухонных записок Даллона. Слова и музыка?— их универсальный язык, а иногда они даже этим не пользуются: достаточно четверти-взгляда или просто вздоха, чтоб Даллон понял чувства Оливера, и Оливер понял чувства Даллона. Они существуют в одной системе координат, и слышат они одну мелодию. Сайкс пропускает через свои пальцы каштановые прядки Даллона, осторожно поглаживая кожу головы старшего, а тот урчит почти что мартовским котом: плечи Уикса расслабляются, глаза закрываются, и бессонная ночь нагло напоминает о себе, требуя лечь спать. Голубоглазый осторожно поднимает тонкие ладони вверх по бедрам, талии, и сводит их где-то в районе острых сайксовских лопаток, продолжая тыкаться лбом куда-то в диафрагму, лишая возможности глубоко вдохнуть.Утренняя рассветная нега поглощает, обволакивает их, подобно некоторым лекарствам от гастрита, и Даллон все же поддается организму: он просит партнера поваляться с ним, а по итогу их обоих отключает на добрые пару часов, которые они проводят переплетаясь всеми частями тела, подобно змеиному клубку, оставляя на коже друг друга легкие следы поцелуев, и периодически намереваясь завернуться в кокон из одеяла.Вставать откровенно лень, но приходится: они же запланировали погулять, приготовить ужин, купить цветов (Оливер все еще пахнет лавандой), и потом, возможно, зависнуть за просмотром фильмов.Кажется, подобная годовщина по вкусу даже недоделанному Гринчу вроде Даллона.***Старший подбирается со спины, и заключает младшего в кольцо из своих рук; тычется губами куда-то в затылок, а затем, прижимаясь горячей грудью к худой спине, вновь отдается чувству спокойствия и некого умиротворения. Оливер?— утро субботы, когда из дел?— только море. Оливер?— чистейшая нота, услышанная в детстве, в церковном хоре.—?Пойдем тем же маршрутом, что те пять лет назад? —?Интересуется Уикс, и думает, что Оливер бы ухмыльнулся не этот вопрос, не будь он занят варкой чая. Чертов англичанин. И Оливер ухмыляется, не отрывая взгляд карих глаз от чайных листиков Эрл Грея, забавно танцующих в кипятке.—?Пойдем тем же маршрутом, что те пять лет назад, гений,?— проговаривает Сайкс, разделавшись с чаем; запах бергамота разносится по небольшой кухне, и от этого становится как-то по-своему уютно: клубки пара поднимаются над кружками, подобно цветущим пионам, и отдаленно напоминают Даллону тот шеффилдовский Эрл Грей, который шатен заваривал ему четыре года назад на Рождество. Они слушают Дэвида Боуи, придаваясь атмосфере ностальгии по студенческим временам. Сайкс прижимается своим плечом к плечу Уикса, и, прикрыв глаза, мягко улыбается. Музыкант пропускает через жилистые пальцы каштановые волнистые прядки, прикладываясь своей слегка колючей щекой к гладковыбритой щеке Оливера. Сайкс фыркает, совсем как лиса, и тычется острым локтем Уиксу куда-то между ребер:—?Побрейся ради всего святого и не особо,?— обреченной интонацией, растягивая каждый звук, как жвачку, произносит англичанин, и в доли секунды собственный острый нос утыкается в эту самую колючую щеку. Кошмар какой. Уикс усмехается, мажется губами куда-то в висок, оставляя за собой слегка блестящий и влажноватый след от слюны и слизистой губ, а затем треплет младшего по затылочным прядям, а партнер издает какой-то мурчащий звук, обозначавший (Даллон запомнил!) что-то между блаженством и расслаблением. Молодые люди так увлечены друг другом, что забывают об Эрл Грее, солнечной погоде за окном и написанной Даллом музыке: ничего не имеет значения, пока они могли смотреть друг другу в океанские и древесные глаза; ничего не имеет значения значения, пока холодные пальцы Оливера сжимали горячие пальцы Даллона; ничего не имеет значения, пока они могли бодаться лбами, напоминая котов; ничего не имеет значения, пока они просто были. Зато имеет значение щетина у Даллона на щеках; зато имеет значение Оливер, который вечерами растворялся в музыке Linkin Park, и был готов разнести квартиру в желании потанцевать; зато имеет значения Даллон, ?никогда не танцующий человек?, которого Оливер уговаривает потанцевать под радиохедовского Reckoner'а, и его едва ли не панический страх отдавить любви его жизни ноги; имеет значение можжевеловый одеколон Оливера и лавандово-базиликовый одеколон Даллона; имеют значения теплые, почти горячие, руки Даллона, забирающиеся под рубашку, и имеет значение его голос, приговаривающий: ?Милый, ты готов к большему??.Но, пожалуй, самое большое значение имел тот случай с прыжком в незнакомую реку вниз головой: надо признать, что у Оливера бывали идеи и получше, но тогда его гордость была задета; тогда мокрая ткань прилипала к татуированной коже; тогда Сайкс был готов перегрызть их общему знакомому глотку.***Сайкс цепляется за руку Уикса, как за спасательный круг; переплетает с ним пальцы замком, и немного сжимает свои, будто бы показывая, что ни в жизнь не отпустит того. Даллону это даже нравится: для Оливера касание рук в сотни раз интимнее поцелуя; для Оливера между позволением взять себя за руку и абсолютным доверием можно поставить знак равенства, и Даллон знает об этом прекрасно.Двое пересекают мост, и старший позволяет себе некоторую вольность: он отпускает руку младшего, и, зайдя за спину того, обвивает чужую талию теплыми руками, прижимается губами к одежде на чужом плече.—?Люблю тебя, Оли.—?Я тебя тоже люблю, Далл.Даллон даже поднимает океанские глаза: ему не послышалось? Сайкс сказал не свое коронное ?взаимно?, а именно словами, через рот: ?я?, ?тебя? и ?люблю?? Сколько раз Оливер говорил о своих чувствах именно так? В лучшем случае хватит пальцев на одной руке, чтобы их посчитать. Старший чуть крепче сжимает свои руки, а младший прижимается ровной и белой, как мраморная плита, спиной к чужим груди и животу.Минутка романтической поэзии (как это красиво обозвал Сайкс) заканчивается, и они продвигаются дальше по местности: кажется, словно они тут каждое дерево в лицо знают; знают каждую зазубрину, каждую веточку. Путь продолжается, но в этот раз шатены держатся уже за мизинцы, аккуратно переплетая их крючками.Небо начинает медленно, но весьма верно и методично хмурится: тучи сгущаются, как акварель в палитре, а ветер, поднимаясь, начинал пробовать свой певческий голос, который, стоит сказать, обоим его слушателям совсем не понравилось. Никто не любит группы разогрева. Уикс опускает руку на талию Сайкса, и прижимает его к себе, позволяя спрятать острый нос в собственной груди, пока младшего не накрывает совершенно очаровательная идея:—?Поцелуй меня, пока не начался дождь.Даллона как будто во времени откатило на пять лет назад: ему кажется, словно перед ним стоит студент из Шеффилда, приехавший по обмену на несколько месяцев; он чувствует себя только что влюбившимся мальчишкой, который мечтает о том, чтобы толпа скандировала его имя в концертном зале. Даллон, как и Оливер, помнит каждую мелочь того дня: виды повидавшие ботинки Даллона, штаны Оливера, испачканные акрилом. Уикс даже помнит, что у него создалось впечатление, словно это пятно хочет показать мечту своего владельца, желание того вывернуть себя наизнанку через одежду и рисунки; желание того показать происхождение зла.Они оба?— потерянные романтики, и поэтому, разумеется, Уикс соглашается: его горячие ладони обхватывают чужие щеки, большие пальцы поглаживают острые скуловые кости, а губы впиваются поцелуем, не давая права на отказную. Остановите планету, и они вместе сойдут. Оливер проделывает почти те же действия: он кладет холодные, как ведьмина пазуха, ладони на небритое лицо Даллона, прижимаясь еще ближе (хотя, казалось, что ближе?— только если под ребра), и аккуратно шевеля тонкими губами, желая углубить поцелуй.Они оба отличают знают, кто они. Знают, что выросли на Битлах и Дэвиде Боуи. Знают, что один хочет, чтобы его имя кричала толпа из концертного зала, вторила каждой строчке каждой его песни, а второй хочет понять происхождение абсолютного всего, хочет видеть мир через искусство. Странные желания, правда? Но они отлично знают, что для них эти желания самые естественные, они?— порождение них самих, и никуда им от них не деться. Как и не деться друг от друга: их жизни теперь крепко связаны, ведь они дважды пережили этот странно романтический момент, когда дождь разбивается об их плечи, играет одному ему известную мелодию на листьях деревьев, и заставляет ткань неприятно липнуть к коже.Дождь все еще любимая погода каждого из них.