1 часть (1/1)

На Павловск опустилась ночь. Дачные домики, сокрытые шелестящей от ветра зеленью, утопали в темноте — их обитатели давно уж видели сны, отдыхая от многочисленных дневных забот, восстанавливая силы. Улеглись наконец все павловские страсти: не было слышно скандалов, сплетен, ругани; всё замерло в быстротечном ночном спокойствии.Князь не мог уснуть. Он лежал во мраке комнаты, не решаясь зажигать свечи и покушаться тем самым на всеобъемлющую темноту летней ночи... Ему было плохо. Несколько часов назад он лёг в постель, дрожа от холода — его бил озноб.Лев Николаевич надеялся забыться и уснуть, но ощущение холода мешало ему это сделать, и он вынужден был мучиться в попытках отогреться. Потом ему сделалось невыносимо душно, и он старался остудить внутренний жар, бессознательно глотая ртом свежий ночной воздух, проникавший в комнату через открытое окно. В добавление к лихорадке пришло головокружение: князя мутило и вело, хоть он и лежал совсем неподвижно. В какой-то момент князю даже показалось, что с минуты на минуту его хватит припадок — настолько ужасным было самочувствие. Вопреки всем ожиданиям припадка не случилось: Лев Николаевич пережил пик лихорадки, и ночная пытка для него резко прекратилась; ему вдруг стало гораздо легче.Князь воспользовался улучшением своего состояния и с трудом выбрался из жарких пут постели. Встав с кровати, он медленно зашагал в сторону окна, хватаясь за стены и стоящие поблизости предметы мебели — он всё ещё не доверял своим ногам. Добравшись до окна, князь облокотился на деревянную раму и прикрыл глаза, испытывая наконец облегчение. Прохладный воздух приятно охлаждал его пылающие щеки; ему стало легче дышать, и туман в голове его начинал рассеиваться. Он понял, что ему необходимо сейчас выйти на воздух, благо самочувствие его значительно улучшилось и он уж не боялся припадка или обморока. Князь оторвал себя от окна и, по-прежнему не зажигая огня, прошёл в глубь комнаты; там он переменил мокрую ночную рубашку на лёгкий костюм. Собравшись, он открыл дверь, ведущую из комнаты на веранду, а затем скрылся во тьме улицы.Выйдя на воздух, Лев Николаевич уловил чувство, похожее на счастье: настолько тиха и свежа была ночь. Он, измученный событиями дня, а потом и ночной лихорадкой, теперь наконец почувствовал себя спокойно.Мягкий шелест листьев, похожий на шум необъятного моря, приятно ласкал его слух; дышать было легко — после духоты комнаты ночной воздух по своей чистоте и свежести напоминал воздух Швейцарии; всё было погружено в темноту, никакие яркие и агрессивные цвета не раздражали глаз князя. Он словно попал в чудную сказку: уютный ночной Павловск был для него гораздо привлекательнее Павловска дневного — шумного, тревожного, невыносимого.Князь бесцельно побродил по даче Лебедева, затем решил направиться в Павловский сад: душа его жаждала простора и свободы. Небосклон начинал светлеть и не был уж пугающе-чёрным; многочисленные звезды мерцали особенно ярко на этом чистом синем фоне — дорога в сад была отлично видна даже без света лампы; её прекрасно заменяла луна.Лев Николаевич устал и не мог уж думать о тревогах, которые неустанно преследовали его днём и ночью; голова его теперь была пуста, и он наслаждался созерцанием безмятежной природы, не отвлекаясь на мысли. Внимательно наблюдая за красотами ночи, князь не заметил, как добрался до сада. Это показалось ему странным — он совсем не помнил себя в пути. Мышкин словно выпал из реальности на какое-то время и теперь вдруг оказался здесь, в саду. Растерянность эта не обещала ничего хорошего; к князю постепенно возвращалось головокружение. Он шёл по тропинке, задумчиво смотря по сторонам; вокруг не было ни души — сад, как и весь Павловск, был погружён в сон. Довольно сильный ветер продолжал раскачивать верхушки деревьев, и они отзывались послушным шумом листвы. Звук этот заставил князя остановиться посреди тропинки. Он смотрел вверх, туда, где чёрная листва качалась на фоне синего неба, и его собственная жизнь представлялась ему совсем ничтожной и жалкой. Он с болью осознал, насколько сильно он был одинок в масштабах этого великого и прекрасного мира. У всего был свой путь, всё знало своё предназначение; один он был всему чужой. Очередной порыв ветра заставил князя вздрогнуть. Кажется, лихорадка возвращалась — Мышкину вновь сделалось некомфортно, зябко. От созерцания движущихся деревьев у него закружилась голова, и он решил дойти до скамейки, чтоб немного передохнуть перед обратной дорогой. Не то чтобы он спешил возвращаться: князь уж не был уверен в том, что сможет найти путь до дачи Лебедева; силы покидали его. Он присел на скамейку и устало прикрыл глаза. Ему подумалось, что было бы чудно теперь заснуть прямо здесь, на воздухе — настолько изнеможённым он себя чувствовал... Звук приближающихся шагов заставил его резко распахнуть веки. Лев Николаевич был крайне дезориентирован: закрыв глаза, он тут же забылся, и теперь ему сложно было отличить действительность от сна. Он не был уверен в том, что он бодрствует, но звук шагов доносился до него крайне отчётливо. Он бросил взгляд на тропинку и увидел тёмный силуэт.Князь сразу же понял, что это Парфён, и ему даже не нужно было видеть его отчётливо. Лев Николаевич просто знал, что это был Рогожин.Они не виделись после того, что случилось на лестнице; это была их первая встреча после произошедшего.— Парфён? Это действительно ты? — подал голос князь, не зная наверняка, видит ли он перед собой плод своей фантазии или же настоящего человека. Чёрный силуэт тем временем приближался к нему.— Это действительно я, князь, — глухо ответил ему Рогожин, замерев на расстоянии.Ожидал ли Парфён увидеть князя ночью в Павловском саду? О, никак не ожидал. Он вообще не решался подходить к князю после того, что произошло между ними на лестнице; слишком уж боязно ему было видеть Мышкина. Он избегал бы князя и дальше, только судьба, видно, распорядилась иначе...— Знаешь, а я думал, что это ты мне снишься! — крикнул князь и невпопад засмеялся, — А это и правда оказался ты... Я рад! Парфён в ответ на странный смех князя нахмурил брови:— Ты что забыл здесь в два часа ночи? Ждёшь кого-то? — О, нет, я никого не жду! Я... просто не мог уснуть...— Не ты один.Рогожин всё силился понять, почему князь вёл себя так странно. Во-первых, Мышкин явился в сад посреди ночи; во-вторых, говорил теперь уверенно и спокойно, как будто не было того ножа и того припадка... Совсем он сошёл с ума, что ли? — Что, князь, страшно тебе, должно быть, встретиться со мной в ночи? — спросил Парфён, подходя чуть ближе.— Нет, отчего?.. Я рад, — князь простодушно пожал плечами. — Как? Разве не боишься меня после того, что было? — Не боюсь и зла не держу! — громко воскликнул Мышкин, — Парфён, сядь сюда, рядом со мной, что же ты стоишь так далеко?.. Я тебе всё объясню, только сядь сюда, поближе ко мне! Рогожин молча повиновался, продолжая коситься на князя. — Я тебя знаю, Парфён, и чувства твои тоже знаю — ну как я могу на тебя злиться? Как я могу бояться тебя? Знаю я, что ты после случившегося каждую секунду коришь себя, каждую секунду раскаиваешься! И страдаешь, как мученик, и заслужишь у Господа прощения этим страданием, я тебе это гарантирую, а я... я тебя уже простил! Сердце у Рогожина подскочило и оборвалось, рухнуло куда-то вниз тяжелым камнем...— Безумный... — пробормотал он, поражаясь безграничной доброте князя, не понимая, как может Мышкин так легко прощать его за то, что он намеревался сделать, — Я ведь и слова о раскаянии не сказал, я ведь даже прощения не просил у тебя, хотя должен на коленях за тобой ползать! — Ты... ты не должен! Я без этого... я не нуждаюсь, вернее, я... — мысль ускользнула от князя, и он запутался, забыл, о чем говорил; он схватился за свою голову, отчаянно силясь припомнить то, что хотел сказать, но у него ничего не вышло — внимание его рассеялось. Подул ветер, и Лев Николаевич стал дрожать: ночь теперь показалась ему совсем холодной. — Что с тобой? — спросил Парфён, видя состояние князя и начиная беспокоиться. Он хоть и знал, что Мышкин пришёл в норму после минувшего припадка, но всё равно страшно боялся за него — всё-таки князь был слишком слаб здоровьем. — Мне дурно... — пробормотал Лев Николаевич, а затем почувствовал, как Рогожин прикоснулся ладонью к его лбу. Прикосновение вызвало у князя волну мурашек, и он стал дрожать ещё сильнее. — Лев Николаевич!! Да ты горишь! — Рогожин стащил с себя сюртук и накинул его на плечи князя, кутая Мышкина в тепло, — У тебя жар, так какого черта ты притащился сюда?!Князь не знал, что ответить. Он и сам уже успел убедиться в том, что отходить так далеко от дачи Лебедева ему совсем не стоило — лихорадка возобновилась, и он чувствовал себя ещё хуже, чем ранее. — Господи, да он сейчас в обморок свалится! — Парфён крепко схватил Мышкина за плечи, надеясь привести его в чувства, — Князь, слышишь меня? — Да, слышу... — слабо отозвался князь, — Нет, обморока не будет, мне просто дурно, это сейчас пройдёт...— Ну, довольно, князь! Тебе в кровать нужно, давай, поднимайся, я держу тебя, вот так... — он помог Мышкину приподняться со скамьи, — Теперь идём. Я отведу тебя, а ты держись за меня и... будь осторожен. Лев Николаевич облокотился на Парфёна и позволил ему вести себя. Сам он уж не разбирал дороги; всё в его голове путалось. — Я хоть и не приходил к тебе, но беспокоился за тебя ужасно, — тараторил Рогожин, боясь, что в тишине князь обязательно потеряет сознание, — Я в ужасе сплошном жил эти несколько дней... Дышать боялся, думать боялся, веришь? О, князь, я одного хочу — чтоб ты здоров был! Остальное я смогу исправить, если ты мне позволишь... Одно нужно — чтоб ты здоров был...Они добрались до дачи Лебедева, когда небо уж стало светлеть. Парфён сопроводил князя в его комнату и помог ему переменить одежду. Проследив за тем, как Мышкин лёг в постель и начал кутаться в одеяло, он спросил шепотом: — Мне позвать доктора? Или пойти разбудить Лебедева?— Нет, не стоит, — устало отозвался князь из-под одеяла. После ночной прогулки он чувствовал себя обессиленным, и сон одолевал его. — А чай? За чаем послать? — Ничего не нужно... Ты только не уходи, Парфён... не оставляй меня... Князь вскоре заснул. Рогожин сидел подле него в полумраке комнаты, слушая его спокойное дыхание и дотрагиваясь иногда до его запястья.Он дождался рассвета, затем осторожно прикоснулся ко лбу князя губами и бесшумно вышел на улицу. Там начиналось утро.