1 часть (1/1)

— Коджаку!.. Коджаку...Белый Демон смаковал это имя во рту как сладкую конфету с текучим ликёром внутри. Он прислушивался к малейшим её привкусам, ощущая на приторном фоне терпкость и кислоту. Таким был для него сам Коджаку — столь желанный и сладкий, столь коварный и непредсказуемый. Он был опасен, но Белому хотелось его бесконечно.— Коджаку, — повторил Демон, похотливо ухмыляясь.Он запустил руку в лохматую гриву Коджаку и крепко сжал его волосы, царапая ему ногтями затылок, а затем стал чесать его как домашнего кота. Коджаку это нравилось и он даже пытался урчать, но получался отвратительный хрип.— Я тоже люблю тебя, Коджаку, сладкий ты мой, — ворковал с ним Демон, щекоча его за ушком. Белый поцеловал Коджаку в лоб и стал скрести ему шею. Тот жмурился от удовольствия и подставлял места жаждующие ласок. Белый Демон массировал ему горло, обводил пальцами рельеф мышц и хрящей. Кожа там была очень мягкой и притягательной, так что Белый не мог оторвать от неё своих рук. И в следующую секунду прильнул к ней губами. С громкими причмокиваниями он пятнал его шею жадными поцелуями, лизал его, проводя мокрым языком от ключиц до подбородка. Коджаку напрягся, скованные за спиной руки стали извиваться. С него сняли цепь, и он чувствовал относительную свободу. В его нечеловеческом сердце затеплилась надежда: вдруг прямо сегодня его полностью освободят, и он сможет делать с Белым Демоном всё, что ему мечталось? Белый Демон изобретателен и податлив — Коджаку грех на него жаловаться. Но ему всё равно было всего мало. И его можно понять, хотя он уже сам мало чего понимал. Он только чувствовал непреодолимое желание, болезненную пустоту внутри, как от голода. Это чувство заставляло его дрожать и трястись. Ему хотелось громить всё вокруг. Ему хотелось убить кого-то. Ему хотелось содрать с себя кожу. Ему хотелось разодрать свою глотку самым отчаянным криком. Он рычал и выл, когда находился один в клетке. А когда уставал, стонал и скулил, тихо всхлипывая. Но каждый раз приходил Белый Демон и делал ему лучше. Его светлый силуэт пронзал окружающие Коджаку потёмки. Его ласковые, но порой ледяные руки действовали на Коджаку успокаивающе, остужая его разгорячённую плоть. При этом сердце начинало биться сильнее. В затуманенном зрении мерцали яркие искры. Белоснежные лицо и волосы Белого Демона казались Коджаку знакомыми, как когда-то яркий рисунок на выцветшей бумаге. Детский рисунок голубым карандашом. Жёлтое солнце на треть неба. Нежные чувства, рассказанные наполовину. Верность и преданность, размалёванная во весь лист. А с обратной стороны — грязь, сальные пятна и неудачные наброски. Теперь всё стало таким.Руки Белого Демона блуждали по его телу; кончики пальцев повторяли узор татуировок; выбитые на коже цветы сильнее расцветали под горячими поцелуями. Белый Демон был удивительно нежен в этот раз. Он сидел на Коджаку словно бабочка, которую он боялся спугнуть, и это только больше сводило его с ума. Белый Демон присосался губами к его кадыку, а пальцами сжимал соски. Ногами же он плотно стискивал левое бедро Коджаку, упираясь ему коленом в промежность. Глаза Коджаку наливались кровью, он тяжело дышал. Расфокусированным взглядом он дико глядел на Белого, без слов умоляя его об одном. Он нетерпеливо срывался на рык и тряс бёдрами. Он хотел укусить Демона, повалить его на спину и смачно отыметь. Член уже стоял колом — даже под толстыми слоями одежды это было заметно. Белый Демон раздел его, но больше не стал ничего трогать.— Забавно, — хмыкнул он, криво ухмыляясь. — Ты такой предсказуемый.Коджаку тяжело дышал и скалился в ответ. Да, он принял ухмылку за оскал, а слов и вовсе не понимал. Впрочем, наверное, он был прав: Белый Демон, скорее всего, действительно скалился, и его слова едва имели какой-то смысл. Он был таким же зверем, как Коджаку. Зверем, который пытается показать себя человеком. Хотя он сам же спрятал в себе человека. Очень надёжно. Очень глубоко.Белые одежды с красными кистями упали на пол, образовав ворох с многочисленными складками. Должно быть, человеческий мозг, что весь в извилинах, подобен этому вороху. И душа, наверняка, тоже похожа на белое полотно в тёмных складках. Чем больше её комкать, тем больше складок — тем больше теней. Вряд ли душа — это что-то, что внутри нас. Скорее, это наша одежда. У кого-то она выглажена — у кого-то смята, у кого-то чистая — у кого-то грязная. Но обычно под ней сокрыто одно и то же.Белый Демон стоял над Коджаку в полный рост. Его алебастровое тело было настолько бледным, что отливало холодным сизоватым оттенком. Тут и там зеленели и багровели синяки, выпирали корки засохшей крови. Несмотря на это, Демон выглядел здоровым и довольным.— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал он. — Я тебе этого не дам.Белый толкнул его в грудь ногой. Коджаку повалился на спину, точнее, на свои руки, скованные сзади. Ему пришлось раздвинуть ноги и согнуть их в коленях. Белый Демон разместился между ними, встав на четвереньки. Сначала потёрся лбом о его бёдра, огладил их ладонями, покрыл поцелуями. Потом свой скользкий язык он прижал к его заднему проходу. Коджаку напрягся и попытался поднять голову, чтобы посмотреть на Демона. Тот уже сильно присосался и вовсю орудовал языком, проталкивая его вглубь. Его ничего не смущало, и он не испытывал ни капли отвращения, хотя одичавший Коджаку, за которым осуществлялся минимальный уход, был в принципе грязным везде. Напротив, Демона заводил его запах, и ему нравилось отмечать, как он различается на разных частях тела. И нравилось пробовать всё на вкус.— Как странно, ты так любишь пить мою кровь, но твоей я ни разу не пробовал.С этими словами Белый Демон прокусил его внутреннюю часть бедра. Ему это стоило некоторых усилий, и укус, в итоге, получился небольшим. Но кровь стремительно хлынула. Коджаку орал, тряся башкой, а потом стиснул зубы и жалко заскулил. Демон пальцем деребил его рану, затем прижался к ней губами и языком, пытаясь расширить её.— У-у-у! А-а-а! — выл Коджаку, в панике отбиваясь от Белого Демона коленями.Как истинный кровопийца, как навязчивый комар, Демон не думал отступать. Он ещё сильнее вцепился в его ляжки, сгибая пальцы как крюки, впиваясь ими в напряжённые от боли и усилий мышцы. Царапая кожу, он размазывал по ней кровь. Розовые полосы рассекали багряные разводы.— Шладкая, — одурманенно, невнятно произнёс Белый, приоткрывая рот, полный крови.Весь его подбородок залила кошмарная красная жидкость. Смешавшись со слюной, она вязкими нитями стала свисать чуть ли не до уровня груди Белого Демона. Он приподнялся, и эта мерзкая жижа упала на живот Коджаку. Следующие капли попали на его член, и он мелко задёргался.Белый Демон с удовольствием проглотил часть крови и облизал рот, высунув язык во всю длину. Но с его подбородка всё ещё продолжало капать. Он утёрся кулаком.Коджаку думал хотя бы сжать ноги и попробовать отползти, воспользовавшись моментом, в который его перестали удерживать двумя руками, однако Белый Демон быстро схватил его за колени и силой раздвинул его бёдра, тут же пристраиваясь между ними своим возбуждённым членом. Он несколько раз соскальзывал мимо, Коджаку брыкался, ощущая на себе эти попытки. В конце концов, Белый Демон ворвался внутрь. Неглубоко, но уже это повергло Коджаку в ужас. Он извивался, стараясь освободиться. Но Демон проникал всё глубже и глубже, грубо вдалбливаясь, хрипя и корча гримасы.— Ты узкий, ох...Коджаку из-за всех сил сжимал задний проход. Он весь напрягся от этого — даже вена вздулась на лбу. Только это было бесполезно и слишком болезненно. А от боли мышцы сводило ещё больше. Белый Демон вошёл наполовину, и дальше продвинуться не мог. Но и выйти, как хотел Коджаку, тоже. От сильного давления было больно и самому Белому. Однако ему это нравилось. Он закинул ноги Коджаку себе на плечи — измученные, в гематомах и укусах, нанесённых Коджаку в прошлый раз. Ещё ныла однажды сломанная им же ключица. Белый Демон кайфовал от этого. Он любил купаться в многообразии ощущений, даже если это сродни прыжкам в раскалённое железо. Запахи, вкусы, прикосновения... Такие разные, такие прекрасные, такие отвратительные, такие мимолётные и резкие, такие слабые и сильные, тошнотворные, упоительные, необходимые, невыносимые...— Коджаку!..Это был словно боевой клич. И будто что-то сдвинулось с мёртвой точки, что-то сместилось в неразумном сознании Коджаку. Он поддался.В бетонной коробке стали раздаваться быстрые мокрые хлопки. Стены были испачканы вечными сырыми пятнами, старой побуревшей кровью и новыми живыми тенями — подвижными и порочными.Коджаку выгибался и запрокидывал голову. Его внутренности горели, и он чувствовал, что они вот-вот сотрутся. Член Белого Демона казался жёстким неказистым бревном, которым его нещадно таранили, прорываясь в тугое кольцо растянутой до покраснения и рубцов кожи. Каждый новый толчок приносил новую по своей силе боль. У Коджаку темнело в глазах и сводило горло. Его стоны были жалкими, его живот, покрытый испариной, мучительно сжимался, очерчивая пресс. Белый Демон тянул к нему руки и обводил пальцами рельеф, но члена Коджаку не касался. Он лежал у него на животе и истекал смазкой, немного подёргиваясь, обдаваемый прохладным воздухом. Даже в одежде было больше шансов получить желанную разрядку. Желанную. Только её сейчас хотел Коджаку, чтобы выпутаться из клубка боли и вычурного удовольствия. Внутри клокотало — ни то в горле, ни то в сердце, ни то ниже. Щекочущее чувство в теле. Скребущее чувство в остатках души. Обрывки мыслей, кричащие: "Хочу! Хочу!" Чего? Чего? Когда-то эти мысли были цельными, разумными и связанными, но от них остался только шифр: "Хочу. Хочу! Хочу? Хочу..." Кровь кипела, выливаясь через край — отчасти, в прямом смысле. Рана от зубов Демона не затягивалась, но и уже не ощущалась. Слюна, слизь, кровь смешались в месте их соития. Вязкая субстанция соединяла их, сглаживая чувства и движения. Белый Демон закатывал глаза, жадно хватая ртом воздух, и упоённо стонал. Он мял в руках его ягодицы, притягивая его к себе. Коджаку перестал что-либо осязать — он словно превратился в кусок ваты, которую пытались свалять. И в этой безжизненной материи вдруг засверкали искры. В ушах раздался гром, оглушивший всё существо. Коджаку охватила дрожь, из горла вырвались рваные стоны. Сперма окропила живот.Вскоре и Белый Демон достиг своего пика, но Коджаку пропустил этот момент. Он был в прострации. От последнего "хочу..." остались многоточия. Зародыши мыслей погибли, не успев развиться хотя бы в примитивных уродцев, как это обычно происходило в безумной голове Коджаку. Он снова остался один в серой камере, вполупотьмах, в темноте. Наедине с вернувшейся болью, с необъяснимой грустью и трещиной в груди. Сомнительная удовлетворённость рассеивалась как туман, обнажая мираж — стройный и непоколебимый силуэт Белого Демона.