О чудовищах (1/1)

Представь самое холодное, самое темное и мрачное подземелье, которое видел в жизни или о каком только тебе рассказывали в самых жутчайших сказках — и ничто из этого не сравнится с бесконечным лабиринтом подземелий Гидры. Ветер, холодный и смардный — откуда он только взялся так глубоко под землей? — касается твоих ног, рук, твоего лица и пробирается, кажется, в самую душу, пока ты идешь, минуя повороты и развилки, всё ниже, глубже, к дьявольским казематам.Поджилки твои трясутся, глаза, сколько бы ты тут ни находился, не могут привыкнуть к отсутствию света, не могут разглядеть что-то даже в самых ближних углах, в трещинах стен, на полу у самых твоих ног — всюду, куда не дотягивается пламя факела, тускнеющее, кажется, с каждым шагом. Ты знаешь, куда идёшь очень точно, потому что ты — часть всего этого. Верный слуга Гидры, её сын, одна из её голов. И тебе страшно. Без страха не существует боли, без страха боль только отзвук, бессмысленный набор букв, а без боли нет и самого главного — порядка. И поэтому тебе страшно, как и каждому, кто идет сейчас рядом с собой, как и каждому, кто когда-либо входил в это место.В одной руке ты держишь факел, обволакивающий тебя тусклым маслянистым запахом, не примешивающимся к смарду подземелий, но словно контрастирующим с ним, не позволяющим забыть о собственной чужеродности, о неуместности света в обиталище ночи, напоминающий о твоём месте. Ты ещё не добрался и до первого ранга, ты только в начале собственного пути, и потому ещё хватаешься за лживый свет, не способный показать истину, но позволяющий не споткнуться из-за случайности. Другой рукой ты, как и трое идущих рядом, держишь цепь. От кованого железа исходит магия, струится по твоей руке, причиняя невыносимую боль — в одиночку ни один из вас не смог бы сделать с этой цепью и шага, потому её и пришлось нести самой выносливой четверке.Ты знаешь, какого зверя посадят на эту цепь, хоть до сих пор и не можешь до конца поверить, что он существует, что легенда, страшилка на ночь — так близко. Ты думаешь, что не поверишь в него, пока не увидишь своими глазами, но вот, до казематов остается меньше двадцати метров, и тогда ты, наконец, чувствуешь. И этому нет названия.Зимний Солдат стоит посреди центрального зала — такой, ты знаешь, есть на каждом уровне — увешанный веревками и цепями. Его почти не видно под ними, их натягивают лучшие воины Гидры, но ты, как и все, знаешь — это не сможет удержать его в самом деле. Не сможет подчинить. Чтобы вернуть своего сына, одно из лучших своих творений, Гидра сделала цепь, ту самую, что ты держишь сейчас в руке, единственную, способную усмирить его. Он был лучшим воином по эту сторону мира, и не было благам, которые он нес, конца, и не было пощады впавшим в немилость и непокорным, пока однажды не пало на него проклятие и он не сошел с ума, отринув ту сторону силы, что дала ему всё, что тот имел.Вы стоите у входа в зал, в одном из коридоров казематов, и ты кожей чувствуешь, что чем ближе к монстру, тем холоднее становится не только воздух — остывает свет, остывает каждый негромкий звук, остывает, кажется, и кровь в твоих жилах, и все вы знаете, что его не зря назвали когда-то Зимним.В самом зале то, что ты почувствовал на подходе, только сильнее. Ты не хочешь разглядывать его, но удержать себя невозможно, и вот, ты уже достаточно близко, чтобы разглядеть спутанные волосы на опущенной голове, чтобы увидеть металлический отблеск, скрытой плотным покрывалом пут смертоносной руки. Вам не дают ещё знака войти, ты слышишь, как Хозяин говорит что-то монстру мягким и спокойным голосом, но слова словно скатываются по твоему шлему, не достигая слуха, пока ты смотришь. Хозяин не боится подходить к нему близко, пока позволяют веревки, Хозяин бьет монстра плетью наотмашь по лицу, но тот только вздрагивает, когда кровь из распоротой щеки достигает рта и не произносит и звука. Ты вглядываешься, и в один момент понимаешь, что это почему-то предельно важно — чтобы монстр поднял голову, тебе необходимо, всенепременно нужно увидеть его лицо. Отсюда ты можешь разглядеть только, что это лицо красивого молодого мужчины — и есть в этом что-то неправильное, что-то чуждое. Монстр не должен быть молод, не должен быть красив, и всё это — не твои мысли.Ты пробуешь пошевелиться, пробуешь сделать вдох и понимаешь, что не помнишь как, ищешь это в памяти, это ведь должно быть так просто... А потом монстр поднимает лицо.— Вы думаете, — он говорит негромко, с долгими паузами, словно с трудом, но его хрипловатый низкий голос обволакивает, сразу привлекая внимание, — что поймали чудовище. — Он поднимает голову выше, чуть поворачивает набок, словно прислушиваясь, и ты прислушиваешься тоже и не улавливаешь ничего, кроме равномерного гула ветра в пещерах. — Но чудовище здесь не я.Ты успеваешь ещё увидеть, как он улыбается, прежде, чем твоя рука, первобытным рефлексом тянется защитить живот, зажать рваную рану под солнечным сплетением, и ты не можешь точно сказать, что осознаешь быстрее — то, что влага на ладони — твоя собственная кровь, или что гул, раздавшийся в подземелье — отраженный тысячи раз рык.Звуковая волна, устрашающая, животная, ввинчивается тебе в уши, заставляет тебя попытаться встать, бежать, спрятаться — но в глазах темнеет, и ты не можешь уже рассмотреть, что происходит на середине зала или прямо перед тобой, ты мгновения чувствуешь спиной шершавую стену, слышишь какой-то грохот, крики, и больше ты не чувствуешь ничего.