5. Эндрю. (1/1)

Лучшее, что можно было сделать – не показывать Майло своего бешенства. Тем более что сам Майло был виноват в нём лишь отчасти.Эндрю просчитался – ничего, в общем-то, фатального, только самолюбие уязвлено куда сильнее, чем от колючих реплик. На самом деле Майло волен был говорить что угодно, в конце концов, он действительно проиграл, и теперь мог только огрызаться. Так что его капризы, хоть и были не слишком приятны, но вполне объяснимы и простительны. Эндрю готов был мириться с ними и, возможно, в отдалённом будущем даже потакать им.Проблема была в его компетентности – как писателя. Да, он знал, как достоверно описать последствия огнестрельного ранения и даже поэтапно – процесс лечения оного, но было кое-что несправедливо упущенное, то, что Эндрю в итоге не сумел вовремя предусмотреть в реальности. Нет, его вовсе не покоробила просьба Майло, и, он надеялся, ничья гордость в итоге не пострадала. Но сам факт того, что он упустил такую важную вещь, как необходимость справлять естественные потребности, приводила в бешенство. Ведь следом за ней тянулась цепочка других малоприятных и, увы, также не обдуманных последствий вынужденной неподвижности. Майло не мог принять душ, не мог самостоятельно пить, почесать нос, если тот вдруг зачешется, не мог толком пошевелиться, что в обозримом будущем могло привести к пролежням и, Эндрю не был уверен, - возможно, он упускал что-то ещё. К примеру, утреннюю эрекцию… О чёрт, он вовсе не собирался об этом думать!Мог ли он найти себе оправдание? Утешиться за счёт других авторов, избегающих в своих книгах дотошной достоверности в угоду читателям, вовсе не заинтересованным в грязных подробностях? Но Эндрю не собирался ничего романтизировать, только не теперь – это значило бы оправдать себя. К самооправданию он не был склонен. Именно его рука направляла револьвер, и его палец жал на курок, и на его кровати теперь лежал раненый Майло. В конце концов, при таких условиях Эндрю никак не мог сделать себе скидку.Он ещё раз проверил Майло – тот притворялся, что спит. Быть может, он не знал, что следует тщательно следить за дыханием. Оно было поверхностным, быстрым, и выдавало его. Эндрю, ощущая странную неправильность происходящего, поправил простынь, которой Майло был укрыт по грудь.Никогда прежде Эндрю ни за кем не ухаживал. У него не было детей, не было младших братьев или сестёр, и даже Мэгги за тринадцать лет их совместной жизни никогда не болела так сильно, чтобы позволить поправлять себе одеяло. Возможно, начинать было поздно, и он уже ничему не научится, только обозлится ещё сильнее.Возможно, он не справится.Майло упрямо продолжал притворяться спящим. - Нужно съездить за лекарствами. К сожалению, аптечку собирала Мэгги, и ей в голову не пришло, что однажды я кого-нибудь пристрелю в собственном доме. О, эти женщины!.. Не переживай, я вернусь через час или полтора.- А если мне что-нибудь понадобится? – раздраженно и громко спросил Майло, видимо, забыв, что спит. - В этом случае ты потерпишь. - Ты мог бы освободить мне одну руку. И оставить телефон.- Очень смешно, - одобрил Эндрю. – Что ж, именно так я и поступлю. Когда лишусь разума, начну забывать, как меня зовут, где я живу и как налить себе водки, не расплескав. А пока тебе придётся просто смирно лежать и ждать. Я знаю, как трудно тебе лежать смирно, но, говорят, трудности закаляют характер.- Ты грёбаный ублюдок, Уайк, - прошипел Майло. – Надеюсь, у твоей очень большой машины колёса отвалятся прямо на трассе.Эндрю хмыкнул:- В таком случае ты сгниёшь прямо на этой кровати. На моём с Мэгги ложе, где ты не самый желанный гость.- Мэгги ушла. Теперь эта кровать моя. И, знаешь, я готов заплатить эту цену, лишь бы никогда больше не видеть твою отвратительную самодовольную рожу.- Ты ужасно груб, - вздохнул Эндрю, заходя в лифт. – Но у тебя будет некоторое время, чтобы подумать о своём воспитании, или о его отсутствии.Он вышел из лифта и прошел через холл.- Мне не нужны лекарства! – крикнул Майло, когда он уже открывал входную дверь. - Я скоро вернусь, - сказал Эндрю, не повышая голос – он знал, что Майло и так его слышит благодаря прекрасной акустике. – Не скучай.- Уайк! Твою…Эндрю захлопнул дверь.Чёрный BMW, на котором вчера днём приехал Майло, так и стоял у крыльца. На гравии хорошо были видны следы третьего автомобиля, там, где останавливалась Мэгги.Она была, как сон, вскруживший голову, но наутро больше похожий на смутное ощущение. Кажется, что вот-вот вспомнишь его, что стоит только ухватить конец нити и потянуть – и клубок грёз распутается, но нет, ничего не происходит. Сон просачивается сквозь пальцы едва ощутимой дымкой и растворяется навсегда в стылом воздухе спальни.Такой была его Мэгги. И нет, больше не его, ведь он сам велел ей уйти. Эндрю знал, что мог ещё переиграть всё назад. Чёрт с ней, с аптекой, чёрт с ними, с антибиотиками и бинтами. Он мог позвонить Мэгги, вымолить прощение (как отвратительно бы ни звучало это ?вымолить прощение?). Почему не простить его, в самом деле, если он так богат, знаменит и удобен? Да, он тиран, но тиран щедрый. Мэгги, смеясь, дала бы ему адрес, отворила бы дверь и ждала у окна, закутавшись в расшитый жесткими серебряными нитями и острыми кристаллами пеньюар. Солнечный свет, просачиваясь сквозь облака и теряя половину своей яркости, обволакивал бы её фигуру туманным ореолом порочной святости. Это было куда лучше, чем то чудовище, которое он оставил позади, в собственной спальне. Мэгги не произносила бы ни насмешек, ни бранных слов. Округляясь, её карминные губы издавали бы только сводящие с ума стоны.Они могли бы уехать отпраздновать воссоединение в Париж, ведь это так романтично: Мэгги очень любит глупые романтичные жесты. А в это же время в пригороде Лондона Майло умирал бы, прикованный к спинке их кровати, думая, что его проклятие исполнилось. Замирая от нахлынувшей вновь вседозволенности, Эндрю представил, как Майло, потеряв голову от ужаса и отчаяния, пытается выдернуть руки из наручников, сбивая запястья в кровь. Как потом, окончательно потеряв надежду, он лежит, обессилев от голода, жажды и кровопотери, и жизнь медленно, минута за минутой, отдаляется от него. Время растянется в один бесконечный отрезок, закольцованный на смерть, и, может быть, пройдёт не один день, прежде чем всё закончится. А они с Мэгги будут пить кофе на углу Сен-Жермен, и в сквере напротив мальчик будет играть на скрипке ?Une vie d'amour?… Эндрю свернул к обочине и переждал, пока перестанут трястись руки. Как жаль, что пить за рулём запрещено, выпить хотелось ужасно - а как ещё успокоить расшатанные нервы? Эндрю не знал. Чёрт побери! Какое же он дерьмо!Следить за временем казалось ошибкой, торопиться тоже, поэтому Эндрю закрыл глаза и откинулся на спинку сидения, дыша на счёт. Он обязан доехать без приключений, хотя бы ради Майло. Неизвестно, сколько минут прошло; в себя он пришел, когда перестала играть музыка – закончились треки на диске. Снова включив первый, Эндрю осторожно выехал обратно на трассу. Лондон уже маячил впереди, так близко, рукой подать – и в то же время казался недостижимым. Тёмное предчувствие непоправимой беды, так ненавидимое за свою необъяснимость и неотвратимость, овладело Эндрю, он погрузился в него с головой и даже не пытался выплыть. Никогда он ещё не ездил так медленно и аккуратно, соблюдая все мыслимые правила дорожного движения – и в то же время хотелось мчаться, выжимая газ до упора. Эндрю не мог себе этого позволить, он знал, что стоит поддаться – и он труп. Должно быть, здесь, на окраинах, вдоль шоссе, у аптек останавливаются сотни автомобилей, и куда более приметных. Должно быть. Как автор детективных романов, Эндрю знал, насколько причудлива человеческая память, и не хотел рисковать. Бинты он купил в одной аптеке, лекарства – в двух других, встреченных дальше по дороге.Разумеется, все эти предосторожности, помноженные на душевные терзания, отнимали время. Шел третий час его отсутствия, когда Эндрю въехал в ворота поместья и, подхватив с сиденья пакеты, бросился в дом. Майло всё равно не мог видеть этой позорной сцены, чтобы посмеяться. Лифт всегда ездил слишком медленно. Эндрю взбежал по лестнице так торопливо, словно опять был молод и полон энергии. Но на самом деле он чувствовал себя опустошенным и выжатым, как никогда раньше. В спальне было тихо. Майло лежал на постели, прямой, как струна. Запястья его были исцарапаны, широко открытые глаза припухли, как будто он недавно плакал, рот искривился в мучительном оскале. Он не дышал. Выронив пакеты, Эндрю опустился на край кровати. Стало ещё тише; он услышал, как на пастбище лают собаки, и как низко гудит пятичасовой поезд, приближаясь к переезду. И как звенит воздух – словно туго натянутая паутина из хрусталя. Эти два с половиной часа… Что ж, он получил именно ту сцену, к которой готовился всё это время.Что он снова упустил? Да что угодно. Майло мог не предупредить, например, об астме. Мог просто запаниковать и… Эндрю закрыл лицо руками, чувствуя, что ещё немного – и он уже не выберется. Стенки колодца сжимались, сдавливали его, пока он летел всё глубже, и дна не было. Воздух звенел всё громче.Майло расхохотался.- Ты ведь этого ждал, да? – спросил он, с жадностью вдыхая. – Мне даже стараться не пришлось. Ты готов был заранее поверить, что я, наконец, сдохну.- Я привёз лекарства, - глухо сказал Эндрю, не отнимая рук. Сердце заходилось, как безумное. Как глупо будет умереть вот так… Отвернувшись, чтобы Майло не видел его лица, он достал из кармана ключ от наручников и зажал в кулаке. Он не умрёт мгновенно, и последнее, что он успеет сделать – открыть замок.Медленно, словно неохотно, сердце унималось. Дышать становилось легче. Воздух перестал звенеть, лопнула паутина. Эндрю разжал пальцы, выпуская ключ.- Вижу, вопреки моим надеждам, время, проведенное в одиночестве, не пошло тебе на пользу, - заметил он спокойно.- А что ты хочешь услышать? – передразнил Майло. - Что я скучал?- А ты скучал?Майло усмехнулся, но потом его губы скривились совсем не весело. - Не оставляй меня больше, - попросил он совершенно серьёзно, и Эндрю снова сжал в кармане ключ, потому что от этих слов сердце заколотилось быстрее обычного.