Собственничество (1/1)
Amantes sunt amentes(Влюблённые — это безумные, лат.)Трион всегда был собственником. Причем собственником, доходящим в своих стремлениях обладать порой до ненормального упрямства. Это знали все – от его семьи и друзей до злейших врагов. Если он чего-то хотел, то делал все, чтобы получить это – даже в ущерб чужим чувствам и интересам. И он всегда получал желаемое, будь то материальная вещь, власть, женщина или что-то другое.И, разумеется, когда Трион захотел своего младшего брата, он не остановился ни перед чем, чтобы завоевать его.Хотя следовало бы сказать иначе. Трион давно желал Торрена, но упорно сопротивлялся этой идее, которая не оставляла его в покое ни днем, ни ночью, запихивал ее в самые дальние уголки сознания, замуровывая ее холодным разумом и сковывая доводами рассудка.Но однажды это желание внезапно разбило все оковы, прорвалось сквозь возведенные благоразумием ограждения и вырвалось на свободу, заставив забыть обо всех правилах, запретах и самоуверениях в неправильности этого чувства. Обо всем – кроме него. Торрена.
И Трион, которому до демонов надоело сдерживать себя и обуздывать растущие с каждым днем сумасшедшие желания, просто сделал братишку своим.Он хорошо помнил их первый раз. Отец в тот день уехал на охоту, мать лежала с головной болью. Трион разговаривал с братом в одной из дворцовых гостиных, они обсуждали накладывание «сети невидимости». Торрен, изучив записи об этом заклинании, фыркнул и пожал плечами, сказав, что оно и не нужно, когда есть «полог безмолвия». Трион возразил, и Тор прямо спросил его, для сокрытия чего можно использовать «сеть».
Видимо, в тот день терпению Триона суждено было кончиться. И старший дроу, накинув на себя и Тора демонстративное заклинание невидимости, опрокинул братишку на диван, на котором тот сидел, пылко поцеловал и произнес: «Например, для сокрытия таких вот вещей». И целиком отдался своему желанию.Изумленный Торрен неуверенно вырывался, бормотал что-то насчет того, что так нельзя, что они братья, что если кто-нибудь увидит их сквозь «сеть»… Трион не особо вслушивался в его слова – он был слишком занят выцеловыванием шеи брата и сдиранием с него рубашки. Торрен сопротивлялся – он боялся, несмотря на слова Триона о том, что он будет нежен, что не причинит боли (хотя старшего принца всего буквально трясло от желания затискать и замять своего младшенького до полусмерти), пытался заставить его расслабиться поцелуями и ласками, шептал братишке, что ему понравится, что ему будет хорошо и приятно… Совершенно растерявшийся Торрен не знал, что ему делать – и то прижимался всем телом к брату, отвечая на его прикосновения и желая отдаться ему, то отталкивал его, пытаясь вырваться из его объятий и умоляя прекратить это. Судя по его жалобному, затравленному взгляду, он просто не верил, что это действительно происходит – что он занимается любовью со своим старшим братом… которого, возможно, тоже любил более, чем брата, уже долгие годы.В глазах брата Трион видел борющиеся желание и сомнение – две чаши весов, находящиеся в хрупком равновесии, из которых поминутно перевешивала то одна, то другая.
И наконец, чувства задавили доводы разума – и Тор отдался брату, позволив ему делать с собой все, что он пожелает.
Торрен, судя по всему, сожалел об этом. Следующие несколько дней он старательно избегал брата и краснел каждый раз, стоило им столкнуться взглядами. А может быть, он думал, что произошедшее было минутной прихотью Триона – и первый раз станет и единственным.
Но Трион был собственником. И если он желал обладать чем-либо, это значило, что он намерен обладать этим вечно. И отпускать братишку он не собирался.
Примерно через неделю это повторилось – Трион, поймав вечером Торрена в пустынном коридоре сартарского дворца, прижал его стенке и взял прямо там, не поставив даже полог безмолвия. Хвала богам и Демиургам, обитатели дворца тем вечером обходили этот коридор стороной. Торрен снова сопротивлялся – но уже гораздо менее уверенно, чем несколько дней назад, и сдался он спустя всего пару минут, что не могло не порадовать Триона.
В третий раз это произошло в лесу, во время охоты, когда принцы оторвались от сопровождения и выехали на берег лесного озера. Примятая трава на берегу долго помнила тепло их тел, а в длинных ивовых ветвях, под которыми они лежали, казалось, запутались стоны и тихие вздохи младшего д’Орсвита.
В четвертый раз – Трион явился в покои братишки ночью, решив, как иронично заметил Торрен, для разнообразия заняться этим на кровати.
А в пятый раз Тор пришел к нему сам. И та ночь была для Трион счастливейшей за всю его жизнь.
Торрен часто ревновал и обижался – и на шуточки старшего братца, и на его невнимание, и на заигрывания со светскими красотками. Застав как-то в объятиях Триона одну из придворных дам, он вспылил и после этого не желал даже видеть брата – и долго не верил, что Трион всего лишь пытался выведать у нее кое-какие дворцовые сплетни. Трион извинялся долго и невероятно романтично – используя все известные ему методы, от пробуждения поцелуями и завтрака в постель до стояния на коленях – и последнее так поразило Торрена, что он мгновенно забыл о своей обиде, не в силах поверить, что Трион, его старший брат, гордый, неприступный, жестокий, амбициозный принц дроу просит у него прощения на коленях, целуя его руки и бормоча какую-то нежную бессмыслицу.
Но Трион ревновал намного сильнее – и собственничество его порой превышало все мыслимые пределы и доходило до какого-то помешательства, до навязчивой идеи, до жестокого задушения любых других чувств и эмоций. Так, иногда Трион, поддавшись очередному, как правило, беспочвенному приступу ревности, бесцеремонно хватал брата за шкирку, заталкивал его в комнату (не обязательно даже в свои или его покои), почти что грубо заваливал на ближайшую горизонтальную поверхность (не обязательно даже на кровать) и брал – разрывая на нем одежду, яростно целуя и кусая его шею и грудь, оставляя на нежной коже яркие пятна засосов и укусов, неистово терзая мучительно-приятными ласками – почти насилуя, с силой стискивая его запястья, вбиваясь в него со всей силы и бешено, исступленно, яростно шепча:— Мой… Мой… слышишь… Мой… Мой и больше ничей… Мой… Мой… Мой! Только мой! Застукаю с кем-нибудь – его убью на месте, а тебя выдеру так, что хо-дить не сможешь, и запру в комнате… Мой…Торрен в ответ мог только стонать – но обычно он стискивал зубы до боли в деснах, извивался под братом, метался по постели, орошая простыни слезами, слепо хватался за покрывала и пребольно царапал Триону спину.
— Мой! Мой!! Мой!!! – яростно повторял Трион, даже не думая сдерживать себя и входя в совершенно бешеный ритм. – Мой! Только мой! Никому… не отдам… Мой… Мой! Слышишь? Только мой!А после этой вспышки Трион, терзаемый чувством вины, как выскочившим из клетки зверем, который был заперт ныне остывшей ревностью, трепетно прижимал к себе плачущего Торрена, гладил его по голове, целовал залитое слезами лицо, ласкал, пытаясь хоть как-то отвлечь от боли, и шептал самые нежные слова, которые только приходили ему в голову.— Тор, милый мой, солнце мое, радость моя, счастье мое, сердце мое, душа моя, прости, прости… Ненаглядный мой, любимый, бесценный, прости… Тебе очень больно? Тор… Жизнь моя, счастье мое, свет мой, не плачь… Прости, прости меня…Успокоившись, Тор засыпал в его объятиях – и, если они занимались любовью не в своих покоях, Трион бережно заворачивал братишку в одеяло и на руках относил в его комнату, по пути ловко избегая встреч с кем бы то ни было, укладывал в кровать, — уставший Торрен даже не просыпался, — поправлял подушки и покрывала, гладил брата по голове и, улегшись рядом с ним, долго смотрел на него, не в силах заснуть, мимолетно касаясь кончиками пальцев его лица и изредка целуя закрытые глаза.И когда утром проснувшийся Торрен, морщась от ломоты во всем теле, приподнимался на локтях и смотрел на Триона, то натыкался на такой взволнованный, виноватый, извиняющийся взгляд, что готов был простить брату не только вчерашнюю грубость, но и все его будущие безумства на сто лет вперед.
— Как ты? – тихо спрашивал Трион, несмело придвигаясь к нему и пристально глядя ему в лицо.
— Ужасно, — честно отвечал Тор хриплым голосом, бессильно распластываясь на постели. Трион сочувственно ломал брови и принимался молча гладить брата по спине, пытаясь лаской заглушить боль. И еще как минимум несколько дней он обращался с Торреном так, словно тот был сделан из самого хрупкого и ломкого эльфийского хрусталя, не позволяя никому даже дотрагиваться до его братишки и самому себе разрешая лишь робкие, легкие, самые нежные и трепетные прикосновения.
А порой на Триона находило странное благодушие, и он – немыслимое дело! – спокойно разрешал Торрену общаться с Дариэлем, к которому обычно дико ревновал своего братишку, и лишь усмехался, глядя на увлеченные беседы младшего принца дроу и сына советника светлоэльфийского правителя. В такое время Тор просто не узнавал брата. Трион проводил с ним все свободное время, неотрывно смотрел на братишку, любовался им – и во взгляде его были такая любовь и такое тепло, что Тору даже становилось неловко, хотя и безумно приятно, — целовал трепетно и чутко, постоянно говорил ласковые слова, доходящие иногда до полного абсурда, чуть ли не устраивал ему романтические ужины и носил на руках в прямом и переносном смысле.
И ночами он был так внимателен и нежен, что Торрен стонал исключительно от наслаждения, практически не испытывая боли. Он таял от невыразимой, неописуемой, поистине волшебной ласки брата, растворялся в его жарком шепоте, вдыхал в себя произносимые им слова любви и закрывал глаза, забывая обо всем и думая, что сейчас во всем мире есть только они одни.
По утрам Трион разрывался между двумя желаниями: разбудить своего младшенького игривыми поцелуями и подольше полюбоваться его прехорошенькой спящей мордашкой. А когда однажды накануне Торрен залюбовался в королевском саду цветами белого шиповника и признался, что они ему нравятся, Трион, тихонько встав на рассвете, прокрался в сад и, набрав там самых красивых бутонов, осыпал ими спящего братишку. Проснувшийся Торрен краснел как мак и злобно шипел, что он не девушка, чтобы получать в подарок цветы и млеть от подобной романтики, но Трион видел, что братишке все-таки приятно, хотя он ни за что в этом не признается.
Трион был собственником. Это знали все, и Тор, пожалуй, лучше кого бы то ни было. Но он не возражал.Ведь он тоже был д’Орсвитом.