1 часть (1/1)
На то, как он воет и катается по полу, на то, как разрывается у него сердце Люцию Ворену смотреть неловко.Неловкость, вот главное чувство, с самого начала сопровождавшее его странную службу Марку Антонию.Неловко было смотреть, как он трахает шлюх, одурманенных хитроумными местными зельями, неловко было смотреть, как его тошнит после безумной попойки, и болезненные спазмы сотрясают его тело, неловко было смотреть, как он рассматривает отрубленные руки и головы, стараясь узнать их обладателей, слишком пьяный, чтобы сосредоточиться, пьяный от вина и нетерпения, неловко было смотреть, как он велит повернуть корабль при Акциуме, неловко было смотреть, как он склоняет голову набок и улыбается в своей обычной манере, не показывая зубов, улыбается и то ли знает, то ли не знает, в кого он превратился.Неловко Люцию Ворену и сейчас - неловко смотреть, как разрывается сердце Марка Антония.Вчера (он помнит все смутно, через карминовое марево, оставленное вином) Антоний вдруг сказал ему:- Я же такой, - глаза его сияли. - Удивительный человек. Ты таких знаешь?И прежде, чем Люций Ворен смог ворочать языком, Антоний махнул рукой, мол, не трудись отвечать.- Нет, - сказал он. - Не знаешь.И улыбнулся, не показывая зубов - обезоруживающе и безоружно.- Так может ли быть так, что я совсем исчезну? - спросил он, грязно выругался и опять посмотрел на Ворена. - Мне страшно, что там ничего нет. И что мы не будем вместе.Тут он захохотал.- Не с тобой, солдат! Ворен хотел сказать, что знает это, но язык слушался плохо. Впрочем, Антонию никогда не были нужны никакие ответы.- Разве могут меня все забыть? - спросил он. - Я делал разные вещи, хорошие, не очень хорошие, даже совсем плохие, но все это были незабываемые вещи. Щенулю я бы тоже сделал, если бы не...Тут зубы его клацают, и Люций Ворен еще чего-то ожидает, но Антоний вдруг замирает, прислушивается, вскакивает на ноги.В зале душно, пахнет благовониями, вином и потом, а вокруг - одно только золото, сверкающее от свечей. И Антоний в этом душном золоте выглядит как собственный посмертный портрет.Он замирает, весь вытягивается, высовывает кончик языка.- Что? - с трудом выдавливает из себя Ворен.- Музыка! - говорит он. - Ты слышишь, музыка! Поют! И играют! И звенят! И все такое! Цимбалы, я тебе клянусь!Люций Ворен слышит только мерный гул разгоряченной вином крови - и больше ничего.Антоний кидается к окну, Ворен с трудом встает и идет за ним.- Музыка, - говорит он. - Я слышу ее. Как процессия, что ли. Послушай.Но внизу никого нет, город пуст, он притаился, ожидая, что завтра его раздерут на части. Только звезды в низком, припухшем от жары египетском небе. И кроме звезд - совершенно ничего, ни внизу, ни вверху. Никакой процессии нет, ее и не может быть.Но Антоний слышит, он улыбается, потом грустит.- Уходит музыка, - говорит он, - они все уходят.Но Люций Ворен не знает, кто уходит, и Антоний, наверное, не знает тоже.Он слушает музыку, которую больше никто не слышит - пение и звон, которых не существует.И Люций Ворен очень отчетливо, хоть и безо всякой оторопи, вспоминает, как сегодня Антоний выпустил кишки какому-то мальчишке из бесконечной и безликой свиты Клеопатры. Шокировала в этом не кровь, а безумие, голодный оскал Антония.Человек, который может выпустить кому-то кишки просто так и именно так, может слышать то, что больше никто не слышит.Но разве боги не наказали Антония достаточно?Марк Антоний, весь напряженный, смотрит на пустую улицу, лицо его кажется одухотворенным, благородным, ненадолго даже пропадает тяжкая, лихорадочная печать сумасшествия.Он протягивает руку и касается ночного воздуха.- Хорошо, - говорит он. - Хорошая музыка.Голос его такой тихий и странный, что Люций Ворен его не узнает.А потом Антоний вдруг говорит своим обычным тоном. Даже кажется, будто он, как любил выражаться сам Антоний, наполовину трезв.- А ведь я когда-то проблевался в Сенате, - говорит он. - Ну этого-то не забудут. Хоть этого не забудут. Тут время бессильно.И Люций Ворен удивляется, как же так? Он сам хочет только исчезнуть целиком и полностью, прекратить свое существование. Антоний же царапается, цепляется, мечтает остаться.И, он этого не говорит, но все ясно, Антоний мечтает остаться и здесь, в уме Ворена. Запомниться, и тем самым жить.Глупое сердце Антония не дает ему принять мир, который будет существовать без него.- Я думаю, - говорит Антоний. - Играли мне. Для меня.Как и все в этом мире.А утром рабыня приносит ему весть о смерти Клеопатры.И он, все так же занимая все возможное пространство, дрожит, воет, плачет, катается по полу.И готовится умереть.Люций Ворен терпеливо ждет.Глупое сердце Антония еще бьется, и он говорит:- Все бы отдал, чтобы избавиться от этого паскудного похмелья.Люций Ворен его понимает. И в то же время забавно. Он умеет быть забавным, Антоний, это спасало его не раз. Он забавный настолько же, насколько и жестокий, многим эти качества кажутся противоречащими друг другу, взаимоисключающими. И они забывают о каком-нибудь одном.Антоний так хвалит меч, словно Люций Ворен сам его выковал, но ему почему-то приятно все равно. И Ворен говорит: - Для меня было честью служить вам.Антоний вдруг снова начинает плакать, усмехается, плачет еще сильнее.- Честью? - спрашивает он. - Правда? Хотелось бы верить.И в этот момент он такой открытый и беззащитный, что кажется, острие меча лишь коснется его, и пойдет кровь - безо всякого нажима.Он очень точно направляет меч, прямо в солнечное сплетение. Средоточие жизни.- Какие-нибудь сообщения? Слова, которые я должен передать? - спрашивает Люций Ворен.Антоний выглядит растерянным. Он об этом не подумал.- А, - говорит он. - Нет, ничего не надо. Вот только скажи, что я умер как римлянин. От римского меча.Неуемное тщеславие вдруг уступает место странной покорности.Он неловко берет Ворена, держащего меч, за плечи.Почему он не сделает этого сам, своей рукой, как многие до него? Как полагается. Этой мысли всего секунда, и она умирает.Ответ очевиден - он хочет запомниться Ворену и не хочет быть один. Очень просто. Антоний вообще куда рациональнее, чем кажется, и умеет добиваться того, чего хочет.Они смотрят друг на друга. Антоний взволнован, но лик его светлел.Лик человека, который все сделал правильно. Потом на лицо его падает тень сомнения, и именно в этот момент все происходит.Крепче объятий в жизни Люция Ворена еще не бывало.