расстояние-время (мохра, PG) (1/1)

Стратегически удобная позиция – на любимом месте у окна, в уголке, так что видно всех сразу – заставляет Мирона расслабиться, даже несмотря на то, что с соседнего столика их пытаются сфоткать. Привычно ссутулившийся рядом Ваня безостановочно дергает ногой, отчего задевает коленкой ногу Мирона. Тот хватается за это ощущение, точно за якорь, – кажется, стоит закрыть на секунду глаза, и они снова в тесном бронике: Рудбой молча слушает музыку и глядит в окно, набираясь сил, а Мирон болтает с Порчи, которому, наоборот, нужен отдых от долгого молчания. Так знакомо, уютно и тепло. В глубине души, наверное, Мирон так и не избавился от желания опекать и вести за собой. Но где-то между городами и планами потерялся момент, когда Ваня отпустил его руку. Может, вот оно и пришло, то самое “когда я вырасту”, та самая взрослая жизнь, когда у Вани наконец появилось не просто что-то отдельное, но еще и любимое, после стольких “не мое” и “не получилось”. Что-то внутри жалобно сжимается, заставляет малодушно подумать: а будет ли место Мирону в этом всем? Конечно, он сразу душит эти мысли разумными аргументами, но осадок остается. В последнее время Мирон почти никогда не спит в сапсанах, все больше думает, пишет или вспоминает. Расстояние-время – странное испытание, а ностальгия иногда отдает привкусом говняного растворимого кофе с заправок. Мирон смотрит сейчас на Ваню, не отрываясь, и разумеется, тот чувствует каждой клеточкой тела этот взгляд и заметно напрягается, будто перед камерой поставили. Уже давно Мирон стал ожидаемо непредсказуем, но сейчас Ваня готов был биться об заклад, что он вспоминает. Может быть, посиделки на кухне, охулиард лет назад, когда обсуждали какую-то дичь из книжек и философские вопросы в попытках не впасть в экзистенциальный ужас. Или туровый “офис на коленке” у кого-нибудь в номере, когда приходилось обморочно разруливать какое-нибудь дерьмо, пока с ними не было Жеки. Ведь по сути, Ваня был Мирону и бэком, и менеджером, и другом, только вот потом этого стало не хватать. Вернее, слишком много стало Мирона в его жизни, чтобы даже все эти вместе взятые определения описали то, что их с Ваней связывало. И однажды стало легко, стоило лишь перестать бежать от себя. Если подумать, то осень 2014-го была, пожалуй, самой счастливой в ваниной жизни. Когда радовались от души самым маленьким победам, мечтали по-крупному, когда ему даже казалось, что он готов поделиться тем, что хочет сказать, когда усталость и недосып топили в алкоголе, поцелуях в закрытых гримёрках и сексе, таком, что в глазах темнело от страсти и жадности. Но теперь кругом только “сложно”. Слишком многое изменилось, слишком многое потеряли и многое приобрели. И ведь столько раз казалось: что-то треснуло, пошло не так. Сложно, когда несколько лет подряд вместе – от тура к туру, от идеи к идее, от мечты к мечте, – и вдруг пустота во времени и нет человека рядом, словно в мультфильме силуэт вырезали и убрали из кадра. Раньше дни тоже были забиты и играми, и своими проектами, но все равно всегда гудело внутри ожидание, что стоит руку протянуть – и вот он, Мирон. А потом расстояние стало больше, дольше, чаще. И страх, что Ваня потерял что-то неуловимое, заставлял больше курить и не спать, сбив нахрен режим окончательно. Ваня счастлив сейчас, искренне, что появилось дело, которым он горит, впервые за долгое время. Рад, тоже искренне, что у Мирона наполеоновские планы и все получается по его планам и графикам. Но как бы так и рыбку съесть, и... и не давать пищу страхам, сомнениям, тоске и ощущению фантомной боли, будто руку отрезали.— Помогите, люди добрые, SOS, MAYDAY, у меня кот залип!Мирон вдруг вырывает Ваню из прострации, хохочет и блестит смешинкой в глазах. В ответ на недоуменное молчание, он добавляет: — Да ты меню мусолишь уже минут двадцать, все равно возьмешь как всегда бургер или хот-дог, определись уже, блин. И Ваня невпопад вспоминает, как они сегодня обнимались на пороге квартиры, как спотыкались о груду кроссовок, как цеплялись друг за друга, словно тонущие. Мирон пригибал к себе за шею, мазал губами по виску, щекам, уткнулся лбом в лоб, потом вдохнул глубоко и коснулся губ беспомощно как-то, отчаянно, с жаром. А Мирон чувствовал, что Ванька пахнет немного стиральным порошком от футболки, и волосы у него мягкие, несмотря на все издевательства и окрашивания. Он вжимал его в себя, схватив так, будто переломать пытался, и смеялся, выдохом щекоча лысую миронову макушку.Мирон скучал, так скучал. Так же, как и Ваня.Не изменилось ровно ничего. Меняется течение жизни вокруг, распорядок, акценты и работа, но они все те же – Окси и Рудбой. И хули раскисать, если все, как всегда, в их руках.И можно просто взять, сломать систему и заказать стейк.