Гл. 6 Апокриф (1/1)

?Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал. И сказал Господь [Бог]: не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками [всеми], потому что они плоть; пусть будут дни их 120 лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди? (Бытие 6:1-4)Фугас уронил руки с книгой на колени. Да. Так, именно так всё и было. По некоторым местам в этой книге легко и живо вспоминаются события давних дней, беда только, что картин этих, простых и ясных, весьма и весьма мало – всё перемешалось в памяти, точнее – в исторических преданиях существ. Места про бога он перечитывал не один раз, пытаясь понять, кого же они всё-таки имели в виду, и всё равно не мог понять. Всё так понятно было в его глазах, в его памяти, всё так сложно было в изложении этих древних летописцев. Нет, не то далёкое прошлое искал он в увесистых томах священных книг – то далёкое прошлое он помнил таким, каким оно действительно было, получше их. Он желал бы понять, что произошло с ними… Что произошло с ними после… За это время…Сыны божии сходили к дочерям человеческим – да, это правильно, это верно, так, действительно, всё и было. До изобретения пресловутой технологии так странно было с высоты такого роста смотреть на возню важных белковых малявок, изучать их культуру, быт, рассказывать им о своём. Лелея надежду – быстро всё схватывающий народец разберётся в их технологиях и поможет починить корабль. Разобрались… Даже с Гигой-Мегой и их сбродом отношения тогда устаканились до стадии холодного нейтралитета. Как воевать-то тут? Выбраться бы, тогда уж воевать. Нет, пожимать манипуляторы десептиконским головорезам никто не спешил. Но и морды при каждом случае не били. Временно, во всяком случае…Потом технологию эту изобрели. Изменения не то что облика – природы своей. Под местные условия, под окружение. Башковитые местные учёные как-то изобрели – они и не такими средствами владели, нынешние узнали бы – слюной изошли, не дай то бог, конечно…Вспомнился один подслушанный разговор между Когтем и Сайреном. Давно было, ещё в первую ту войну – первую на памяти Сайрена, то бишь, а не вообще, конечно. Мирная почти семейная картина – сидят оба на перилах лестницы на той, ныне покойной базе, младший привалился лохматой головой к боку старшего. – Помнишь, ты говорил – что вы стали людьми потому, что увидели в землянах способность любить, сопереживать, жертвовать собой ради близких… Но в то же время ты говорил о диких, пещерных людях, которые пользовались примитивными орудиями. Как это понять, Коготь? Как соотносится одно с другим? Я что-то не понимаю!Не было времени дослушивать, что там ответил Коготь. А жаль. Интересно бы было узнать. Вот что лично он ответил бы в данной ситуации? ?А потому что не те это люди были, малыш… Не те люди встретили нас как гостей на своей планете… Различать надо – людей и людей?? Как сказать парню: не так всё было. Не так, как считают ваши богословы, не так даже, как считают ваши учёные. Хотя у тех и тех крупицы правды проскальзывают всё же. Вот и остаётся – читать и улыбаться этим крупицам правды.В семь ли дней создал бог мир? Кто его знает, к тому времени, как они прилетели, мир уже был создан. И люди вполне развитые жили – и огромные строения у них были, и летающие колесницы. Куда всё девалось? Ну, это не к нему лично вопрос. Да, похожи были на этих людей – в общих чертах. Приняли облик тех людей, вот и судите теперь – с виду, конечно, как будто ничем не отличались, а приглядеться? Где оттенок кожи, где разрез глаз, форма ушей, рисунок губ – не попадают ни в одно из определений, хоть что говори. Ну а ярчайший пример – Гига с Мегой. Где вы видели сейчас людей с зелёными волосами? Или где видели такой безупречно кирпичный оттенок кожи при азиатских глазах и неазиатских скулах, носе, высоком лбе с этой непонятной отметиной, похожей на кастовые пятнышки индианок? А всё с натуры. Честное слово, всё с натуры.Откуда они взялись такие разные, откуда вообще взялись на этой планете – они не рассказывали, а ему лично что-то и не спрашивалось. Сейчас жаль, зря не спрашивалось. Что-то сильное подозрение, что и эти-то не родные на этой планете были. А сейчас – спрашивай с легенд. С эзотерики. С мифов или научных гипотез. Древние. Лемуро-атланты. Легендарная, полуреальная в их глазах раса. Учителя? Творцы, создатели?Люди были могучи, сильны. Строили города, исследовали недра, изучали – и даже научились менять – свойства различных веществ. Но беда всегда какая-нибудь, да была. Их было мало, этих людей. Чёрных – Фугас, путаясь в их личной классификации, подразделял по цвету – с чёрными глазами, чёрными волосами, смуглой или золотистой кожей – что-то около ста тысяч. Чёрных с белой кожей – таким вот получился при превращении Коготь – вообще человек шестьсот, то ли это мутация какая-то была, то ли от чего-то зависело… Белых – с золотыми волосами, светлой кожей, вот как они с Волнорезом – полтораста с лишним тысяч, больше всего. Были ещё с абсолютно белыми волосами, очень белой кожей – мутация депигментации, их сколько – он точно не знал, они жили далеко, в прохладных местах, где щедрое солнце не могло повредить их нежную кожу. Меньше ста тысяч, около восьмидесяти пяти, было подобных азиатам. Вот возможно в это поверить сейчас, когда одного Китая население два миллиарда? И были люди с волосами зелёными, единственный признак, который не дошёл до нынешних дней. Тот тип, который выбрала для себя – а может, он её выбрал – гордая Мега.Да, их было мало. Всем скопом до миллиона-то не дотягивали. Меньше, чем население вот этого вот города. А планета огромна, и разными существами населена, и не всегда дружественными, и не хватало просто рук всё успеть, всё суметь…Люди стали приручать и дрессировать местных существ – забавных, обаятельных мохнатых зверюшек, способных стоять на задних конечностях и при том совершать несложные движения передними. Зверюшки оказались обучаемы, да вот беда – в их крохотных мозгах ничего долго не держалось, а натура уж слишком была ориентирована на шалости. Стоило только отвернуться, упустить из внимания – и убытку от их работы больше, чем прибыли. После обрушения штольни, где погибло этих самых существ пятьдесят душ, и взрыва мастерской по изготовлению деталей для летательных аппаратов люди задумались… Не стоять же надсмотрщиками над беспечными зверюшками! Это уж ни в какие ворота не лезет!И тогда люди пошли на беспрецедентный шаг. На эксперименты. Возможно, рискованные и неправильные эксперименты – но был ли тогда кто-то, кто мог бы их осудить? Не гости с другой, столь отличной от их планеты, точно. Им и самим показалась интересной эта мысль. Генной инженерией, лабораторным скрещиванием выводился на планете новый вид – гибрид людей и этих вот зверюшек, увеличивался объём мозга, усложнялся речевой аппарат, выпрямлялась осанка, в школьных учебниках по истории можно теперь встретить этих ребят, первых, осторожно выходивших из лабораторий под ручку со своими создателями, осторожно опробующих сложный инструментарий и о чудо! – не калечивших им себя и товарищей. Мега очень интересовалась этим всем, пропадала в лабораториях – она и там, на Кибертроне, подобными же темами интересовалась, чему уж удивляться. А он, вот лично он, больше внимания уделял земным механизмам, дивясь разнице технологий, и исключительно рад был ощутить всё это человеческими руками, сравнить опять же ощущения – не задумываясь, чем это для них обернётся. Да, было так. Сначала странно и забавно было смотреть на человеческих существ, будучи им подобными, а потом новые подробности их жизни стали открываться, а потом новые глаза, по-другому уже смотрящие, новые впечатления давали мозгу, новые импульсы зарождали в нём. И увидели сыны Божии дочерей человеческих, что они красивы… Не о них ли это? Новое тело, новая природа требовала своего уже. Он первый, хоть и стыдясь перед памятью оставленной на Кибертроне фемботки, сблизился с человеческой женщиной из конструкторов летательных аппаратов, и до сих пор ночами снятся ему её огромные глаза с поволокой, застенчиво-многообещающая улыбка… Боли от потери нет, только светлая грусть осталась. У них были замечательные отношения, ровные и тёплые, как пламя свечи. Были ли они в их глазах сынами божьими? Были ли именно они теми самыми элохим, сошедшими с небес? Или так же с небес когда-то сошли и первые люди?И стали дочери человеческие рождать исполинов… Да, и так было. Отчего – неизвестно, но были эти дети выше ростом, сильнее и по всем статьям внушительнее всех остальных. Они обладали действительно нечеловеческими способностями… Может быть, что-то вроде радиации? Этим вопросом занимались учёные в лабораториях, он же занимался своим, малым, тем, что подконтрольно – машинами, вопросом экономичного топлива (это пока что было самой большой проблемой землян) и семейством, конечно. Семейством… Может, первое время и странно было – смотреть в человеческое, живое-мягкое лицо, в глаза не из голубого стекла – глаза из белков и зрачков, смотреть, как сокращаются эти крохотные диафрагмы, как вспыхивают в этих глубинах искры – в ответ на его слова, на его касания… А потом это стало высшим восторгом и счастьем – сама возможность любви и близости с существом иной природы, сама возможность стать подобным существу иной природы, окунуться, погрузиться в его жизнь, в мир его ощущений, смотреть такими же глазами, живых, мягких и тёплых ладоней касаться такими же… О каких судьбовершащих проблемах и научных выкладках он мог думать, когда на его глазах из маленького бодро вопящего комка живой материи вырастало осознающее себя существо, его существо, дитя его? Уж не о том, что это вот – по сути, гибрид, и неизвестно, что из него будет, что людям с ним будет… Все, все они пережили это – как из всех сомнений, из всех удивлений, из всех разнообразных и логичных эмоций выросло одно – тихое счастье. Тихое счастье странника, которому дали пустить корни. Все они пленялись красотой дочерей человеческих, все радовались способностям и успеху детей-исполинов. Все, кроме одного. Ну конечно! Фугас усмехнулся. Как и могло быть иначе? Всегда таким был. Ещё на Кибертроне звали тёмной лошадкой, шипели за спиной, что неспроста, видно, такая безупречность, такая… незамешанность ни в чём? Ни семьи. Ни родни. Ни детей, ни любовниц. И вроде бы не скрывал ничего – вроде бы, скрывать нечего. Был исключительно приветлив и любезен с женщинами-учёными, женщинами-певицами и художницами, на выступления которых с удовольствием ходил, когда считал, что и у него должен быть какой-то отдых, и словно не замечал проявленного к нему интереса. Не был скрытен, рассказывал о многом – об оставленном за миллионы парсеков доме, о красотах и достопримечательностях, виденных за столько-то сот лет, о первой войне, о друзьях, которых теперь остаётся только вспоминать, теша себя надеждой, что ещё увидятся… Только о любовных подвигах, только о шалостях и гульбе не рассказывал он ничего никогда. Как будто не было. Как будто впрямь был он только командиром. Только солдатом. Только учёным, организатором, руководителем, только ответственным за что-то и за кого-то, схема, должность, но никак не человек. И кто-то сказал как-то, что, мол, из всех претендеров о нём одном быстрее всех понимаешь, что он не человек. Что тёплая кожа и одежда из мягкой бежевой ткани – самая глухая форма из существовавших тогда – не могут скрыть безупречной холодности металла.Шли так годы. И были уже успехи совместных начинаний, и были уже немалые шансы на скорую починку кораблей…Но разве хоть где-то во вселенной может быть всё идеально? И люди этой планеты были едины только первое время. И десептиконы были тише воды – ниже травы только первое время. А потом случилось то, что только Коготь, известный параноик, и мог, пожалуй, предсказать – война. Сейчас об этом говорят: люди получили слишком большие возможности. Слишком развитые технологии, слишком большая сила в несовершенных руках. Фугас – да и остальные, в общем-то – склонялись к мысли, что без руководящей роли Гиги и Меги вряд ли всё зашло бы так далеко. А получилось то, что получилось. Последнее решающее сражение произошло в небе, над океаном. Те, кто имел нелетучие трансформы, сражались в органическом режиме, на летательных аппаратах землян. Сами земляне сражались там с ними – часть за автоботов, часть, увы, на стороне зла. Чем приманили их так и не навластвовавшиеся Властители, какими речами отравили их мозг? Увы, если они тогда умели это делать, если на умных, высококультурных людей прошлого воздействовали – чего удивляться тому сброду, который сейчас с воем ломится в шайку Мегатрона?Словно осколки горящих метеоритов падали с шипением в воду. Гибли люди… За что, зачем гибли? Те, кто с их стороны – понятно, прекрасно представляя себе, что ждёт их прекрасный мир, если к власти придёт парочка, и среди подобных же им машин не имеющая доброй славы. А те, напротив? Чего им не хватало в том, как они жили, почему захотелось большего? Тогда погибли их товарищи – Сполох, Клинок и Мститель. Только четверо осталось их… Но и с десептиконской стороны были повержены Визгун, Лжец, Кривоглаз и Натиск. Несколько Тентакилов – кошмарных полуорганических созданий Меги было уничтожено, но как оказалось, были и ещё…Была одержана победа. Нелёгкая, но победа. Десептиконов не убили – тремя голосами против одного Когтевского было решено всё же доставить их на Кибертрон для справедливого суда, а пока заточить, погрузив в глубокий оффлайн, в самых надёжных с этой точки зрения местах на планете. И радоваться, что никто, ничто уже не помешает мирной жизни, сотрудничеству, восстановлению кораблей…Увы. Слишком глубоко десептиконская зараза поселилась в нутре человеческом. Люди начали воевать между собой. И вот тогда-то в полной мере осознала выжившая четвёрка, НА ЧТО ЖЕ способно соединение земных и кибертронских технологий! И как опасно было давать врагам хоть малейшую свободу передвижения и неподконтрольной деятельности…Каким чудом успели спрятаться, укрыться в убежищах – с немногими людьми, оказавшимися поблизости, не непременно родными или близкими… Времени, чтоб собраться, и не было ведь – ещё немного, и было бы поздно. Ещё увидели краем глаза странное зарево – что это было, кто теперь знает? Взрыв? Чего взрыв? Узнать бы теперь… Долго, очень долго пришлось оставаться в убежищах. Одну сплошную тягостную вечность – только зонды снаружи, неизменно посылающие сообщение: нет, нельзя пока выходить. Умерли, один за другим, люди, которые были с ними в убежищах. Умерли даже дети и внуки этих детей. Не в пример дольше современных жили люди тогда, хотя в бункере, без солнца, без свежего ветра, без живой природы – срок их жизни сократился… Уже правнуки были взрослыми, когда наконец зонд дал добро: можно выходить. Вышли…И хорошо, что нервы – стальные, каламбурно если выражаться. Ко всему готовые, после десептиконов-то, ничем вдруг-то не напугаешь. Другую Землю увидели они. Словно в другом мире высадились. Ни следа того, прежнего. Ни следа той цивилизации. Стёрта, развеяна, и праха-то заметного не осталось. Что они сделали с собой? Неужели полностью, под корень друг друга изничтожили? На месте их городов – другие города. Другие существа населяют планету. Те, кто выжили. Потомки тех первых, подающих надежды экспериментов над местными зверюшками. Потомки разбежавшихся из лабораторий подопытных обезьян. Была ли это их естественная эволюция, или подстёгнутая теми катаклизмами, которые вызвала война между создателями с применением всех своих и не своих передовых технологий? Большое удивление вызвало открытие, что куда-а больше поколений сменилось, чем они думали. Что сейчас – семнадцатое столетие от рождения какого-то Христа. Люди дики, необразованны, но очень, очень агрессивны, и то войны ведут, то внутри своих общинок-государств устраивают какую-нибудь очередную идейную чистку населения… И принять бы истинный облик, запугать бы их, навязать свои порядки, свои законы, прекратить это истребление друг друга по надуманным бредовым поводам, направить развитие по пути науки и прогресса – при том контролируя, чтоб не получилось как тогда… Будь десептиконами – так бы, наверное, и сделали. Но посовещавшись, решили, что насильственно не осчастливят, не донесут, не убедят. Что каждое разумное живое существо имеет право на самоопределение, на свободу воли, на свой путь. Их же задача – лишь направлять… Интегрироваться в это новое общество, затеряться среди внешне будто бы похожих на них существ, помогать им, учить их, преодолевать их паранойю, их этот извечный поиск врагов, их дремучесть, взывать к лучшей их стороне – их создателей, канувших теперь в тьму незапамятного прошлого, ведь было же в них больше светлого, чем тёмного, ведь среди этих вот – потомки не только тех, кто нападал, заражённый идеей всеобщего господства, но и тех, кто защищал. Защищал мирную жизнь в созидательном труде и господстве научного прогресса, защищал своих родных и близких, защищал в том числе и предков этих вот созданий – от участи бесправной рабочей силы, которая уж несомненно была бы им уготована… Радоваться каждому гению, каждому научному открытию и тихо мечтать об одном – чтоб поскорее ВСЁ ЭТО КОНЧИЛОСЬ, и починили корабли, и улетели с этой планетки без оглядки, увозя бесчувственные трупы десептиконов, которым даже хорошо, что не видели всего этого – войн, восстаний, эпидемий, выкашивающих города, религиозных прений, инквизиции, голода, нищеты, безграмотности масс… Этих-то получилось много, целиком планету заселили, только нигде, ни на одном пятачке этой планеты не смогли жить в мире и покое – видно, детскими глазами на заре своего существования увидев войну, навсегда запомнили и не мыслили уже жизни иначе.Рок Ван-Рэд, глава мардуков и младший помощник заместителя министра экономики по вопросам автоматизации, метался в своей постели в странном горячечном сне, в котором, однако же, ему не было ни капли жарко. Впрочем, о том, что такое нормальный здоровый сон, он за последние две недели вспоминал редко. Первые ночи после операции – после того, как более-менее цельное сознание к нему вообще вернулось, перестало висеть в голове клочьями противного тумана – какое там сны, забыться! Голова болела страшно, в черепной коробке словно страшные пауки скреблись. Доктор ?утешал?, что это, в принципе, нормально, колол лекарства, которые действовали через раз и потуже затягивал путы на пациенте – а то ведь, чего доброго, поддастся порыву и размозжит себе голову о стену, бывало и такое. Нет, оно вольная воля, пусть бы мозжил, голова – это не бог весть какое сокровище, вон их на плечах мирных обывателей ещё сколько, а вот оборудование, которое в этой голове установлено – оно подороже будет. Намного, намного подороже! Нечего его об стены мозжить! И потому не понарошку перетягивал пациента через край последней пропасти – не дай бог, помрёт, с кого ему остальные немалые деньги справлять? С отца его, который то ли погиб, то ли инвалид, прикованный к постели – и такие слухи ходят? Нет, живой Рок решительно полезнее Рока мёртвого…Первые ночи слились с днями в одно сплошное пульсирующее чёрно-красное марево. Хоть лихорадило, но обступающая постель тьма была не горячей, а холодной, и от этого ещё страшнее было – будто бы вот она, самая что ни на есть, знакомьтесь, смерть, если уж не такой, то какой ей ещё быть. Будто бы уже умер он, и костенеет тело в простом грубоотёсанном гробу, и стучат по крышке комья непременно мёрзлой земли, а сверху ставят непременно тяжеленный мраморный памятник – с дежурными словами любви и прощания, под которыми бы никто с доброй воли не подписался, и где-то там далеко переговариваются люди – так обыденно и спокойно, словно и не произошло ничего (а что произошло-то?), и не дотянуться уже до них холодными скрюченными ручищами, ничего не ухватить теперь из прежней жизни… Идут года, льют холодные осенние дожди, крысы деловито прогрызают свои ходы прямо в трухлявом дереве, чьи-то кованые ботинки, не видя, наступают на почти уже не различимый от остальной земли холмик… Новую ограду мастерят – и ставят секцию металлической решётки прямо здесь, и глубоко, глубоко проходят железные прутья, сквозь голову, явственно-явственно, так что ноют зубы от этого холодного, тонкого, неумолимого железа… Проступает потолок сквозь всё это. Ну да, потолок, свой родной вроде, из жизни, из этого мира, не загробного ни разу… Вздох бы облегчения, но болит всё, всё тело словно взаправду этими железными прутьями истыкано, какой там вздох, просто дышать трудно. Паук в голове скребётся, возится, видно, гнездо устраивает. Холодно. Чудовищно холодно. И мерзкая тишина по ушам бьёт – залеплены уши, так надо, но как же тяжко без малейшего звука извне чёртовы – сколько суток? лет? веков? – собственные мысли, обрывочные, бредовые, такими оглушительными становятся… Вот ненадолго, на пять минут, приходит в себя. Надрывается, а – ни звука. Белое-размытое – докторский халат – переплывает поближе, тянет лапы, на которых, кажется, больше пальцев, чем надо бы… Собственный голос пугает хрипом. Дают попить, снова уши залепляют. И правильно. Почему рот-то не додумались залепить…Он начинает приходить в себя. Ощущать свою голову – забинтованную и закреплённую к тому же в какой-то хитроумной конструкции, чувствовал бы себя в силах – впал бы в панику… Руки на белизне покрывала сжимаются и разжимаются слабо пока, синие вены на белой коже такие страшные… К счастью, периоды бодрствования недолги. Но и сон, впрочем, не приносит радости. Он один-одинёшенек висит в ледяной бездне космоса, и один только вакуум смеётся вокруг самым беззвучным и жестоким смехом. До звёзд бесконечно далеко. Даже космической пыли рядом нет. Он плакал бы – кто увидит здесь его слёзы, кто упрекнёт его в слабости? Но и на слёзы сил нет.Доктор тормошит. Доктор что-то говорит, что-то втолковывает, заставляет делать какие-то упражнения – для глаз, для ушей, для нового, модернизированного мозга, чтобы научиться с ним обращаться… Доктор говорит, что ему надо быть очень, очень мужественным, раз он вступил на этот узкий путь над самой пропастью, назад повернуть он уже не может, значит, всё, что ему остаётся – это пробежать над бездной и невредимым спрыгнуть на той стороне. Уж ты постарайся, мальчик…Если бы, если бы почудился ему с бреда в этом голосе – голос отца! Но не чудится. Когда надо, бред не включается. Холодный металл в голове уже не шебуршится так, притих. Но всё равно холодно. Всё равно жутко. Что, неужели отец так и жил? Доктор говорит: держись, только держись, люди на вере, на желании жить, на упрямстве из могилы вылезали. Ты же молодой парень, тебе надо жить. Ты молодой парень, да… Но у тебя какая-то особо сильная непереносимость, у тебя риск таких осложнений, каких я и не встречал за всю свою практику… Непереносимость, да. Потому что я ненавижу… Мстительный паук, не дав закончить мысль, вгрызается в мозг, с наслаждением треплет его, как анекдотический Тузик тряпку. Ненавидишь? А вот теперь жить будешь! Вот как хочешь! Вы-та-щи-те-э-то! Оно меня мучает… Оно меня сознательно мучает… Отец, отец, ну где ты? Отец, для чего ты меня оставил?Ему снятся кошмары. Не понять и не вспомнить даже, о чём, какие-то погони, перестрелки, темнота вспыхивает разноцветными смертоносными огнями. Яркая вспышка обжигает грудь – льдом. И падает – долго, долго, словно в какой-то бесконечный колодец, как из детской книжки, только не полки с банками мелькают вокруг, а лица. Много лиц. Человеческие, андроидные, лицо того механического монстра мелькнуло глумливой улыбкой… Чей-то размытый светлый силуэт проступает сквозь тьму, чья-то рука ложится на лоб так бессловесно-утешающе, и что-то проступает в памяти про Богородицу, хотя вообще непонятно, откуда он слово-то такое мог узнать – Богородица, но легче, понемногу легче становится от этой ладони на лбу, понемногу выпивает она чугунную тяжесть и боль, понемногу рассеивается облепившая жгуче-ледяная тьма, и отвыкшие губы шепчут: ?Прости…? - именно так, как шепчут это бредящие туберкулёзники-каторжане, как звучит это слово в темницах смертников средневековья, и ещё мрачнее становится пациент на грани пробуждения от задаваемого самому себе вопроса – это с какой же иконы у Богородицы золотые локоны? В то время, как Кеничи уже вернулся к тренировкам, Рок только ещё вставал, только начинал ходить, только находил силы, скандаля с доктором, позволить хоть с ложечки его не кормить. Как, и через это ты проходил, отец? Ради чего? Ну, я-то понятно, а ты ради чего?Тревога прозвучала аккурат в час, когда в восточнославянском фольклоре третий крик петуха отправлял всю нечисть туда, откуда она вылезла, только вот в данном случае, увы, возвещала не отступление нечисти а, напротив, её появление. Ну а что поделаешь, у войны расписания нет! Чего умнее придумаешь – захватить стратегически важный объект именно ночью, когда там меньше всего народу, когда тому народу, что там есть, в существенную помеху темнота – хотя какое уж сопротивление-то вообще с этих белковых… Потому верещала сирена тревоги – верещала, впрочем, только в передатчиках тех, кому предстояло по этой тревоге лететь-ехать, Кеничи вылетел в коридор уже на шум – какие бы звуконепроницаемые не заявлялись эти материалы, а невозможно не среагировать, когда по коридору кованые ботинки грохочут!Люди. То особое подразделение, которое в настоящий момент тренируется на автоботской базе – с необычным врагом надо уметь воевать, это люди с той войны поняли, вот и пошло между человеками и киберами такое тесное сотрудничество…Пробежал, на ходу надевая ветровку, Сайрен – воин первой тройки Младших, тот самый, официальный, оказывается, подопечный Когтя… Решив не терять времени, вслед за всеми побежал и Кеничи. В конце дистанции ждал Коготь – в полном каждодневном облачении, господи, он что, и спит так? Или он и не спал? Коротко ввёл в курс дела – цели две, завод военной радиотехники и металлургический, благо находятся неподалёку друг от друга, не сильно и разделяться придётся. Зато если не отобьют – плохо будет всем, десептиконы в этом индустриальном городке окопаются намертво, захватить электростанцию им тогда ничего не будет стоить. Завод радиотехники недавно и работать-то по-нормальному начал, построили его в войну (не с десептиконами, человеческую), тогда он был востребован очень, потом на нём обычную гражданскую радиосвязь разрабатывали, и вот недавно решили вернуться к славному прошлому. Так вот, разработок сильно новых и ультрапродвинутых там нет, ещё не наросло, зато более чем достаточно образцов того, что уже в ходу. Если к десептиконам это всё попадёт – всё, мы потеряли всё, ?глушилки? они изобретут в считанные несколько дней, и будут братья-земляне в бою друг другу всё на пальцах показывать. Плюсы ситуации, кроме компактности – вокруг мало гражданских объектов, меньше ненужных разрушений и жертв. Минусы – на складе рядом много горючих материалов, как раз недавно подвезли, если рванёт – тоже ничего хорошего. Кроме того, от электростанции к тому же работает ближайший посёлок – работников этих вот заводов, вместе со всеми своими учрежденьями, включая больницы… Ну, это так, к слову. Однозначно сказать, что надо отбивать в первую очередь, нельзя – всё надо! Люди коротко кивали и выскакивали в двери – по машинам, по самолётам, бешено взрёвывали двигатели, лязгал металл оружия, застёжки бронежилетов. – И ещё, специально для некоторых тут, - Коготь поймал за плечо летящего на выход Клыка, - имейте в виду, там они… Да, они. Ваши прежние корпуса. Не знаю точно, но может, кто и имел целью психологическую атаку лично на вас…Клык скрипнул зубами, что-то коротко пообещал – явно для этого кого-то непраздничное – и за дверь таки вылетел, на бегу скрещивая руки. Между высоких дядей мышкой проскользнул Проныра. Кеничи посмотрел на свою пижаму… Какого дьявола он сразу-то не проснулся? Или передатчик не сработал? А, какая разница, кто в трансформе его пижаму увидит? – Стой, а ты куда? – Как куда? Я с вами…Вот цепко держит, а – словно не пальцы, а на крючок вешалки в гардеробе повесил! – С ума сошёл? У тебя ещё не все швы зажили, ты с машиной ещё только знакомишься… – Но там… – Там – будут твои товарищи, будут военные из людей, поверь, всё это немалые силы, которые не стыдно противопоставить десептиконам. Они играют по-крупному – но и мы тоже. Если ты сейчас пойдёшь – ты мало что сможешь толком сделать, а вот погибнешь легко и запросто. И вместе с тобой погибнет всё то, что ты мог сделать, всё то, что ты хотел сделать. И прошу тебя, не спрашивай меня, как же ты можешь, когда там война и гибель невинных, сидеть здесь и ничего не делать. Потому что ты можешь сидеть здесь – и делать. Выздоравливать, например. Тренироваться. Верить в победу своих товарищей. Когда я остаюсь на базе – я тоже, получается, отсиживаюсь в четырёх стенах, когда мои воины там. Но я – не отсиживаюсь. Я делаю здесь и сейчас то, что должен сделать именно здесь и сейчас. Пользу надо приносить по месту пребывания. Понял? – Понял… Выпустил и скрылся за ближайшей дверью. – Да, вот такой он и есть, - это Страшила неслышно подошёл, положил руку на плечо, - это трудно сперва понять, но тут он прав, лететь сломя голову на передовую – это не единственное, что воин может сделать хорошего. Можно, конечно, всем туда ломануться – а кто базу, например, оборонять будет? А тебе и впрямь ещё зажить надо. Если тебя убьют так быстро – ничего хорошего. – А тебя почему не пустили? – А что мне делать там? Как выяснили, подходов к воде там нет никаких. А я вообще-то это… Яхта. Я, конечно, и так могу, в робоформе, но толку от меня будет ровно вполовину. Так что разумнее будет остаться здесь – на случай, если нападут, хотя бы. Ночь ещё длинная, Кен, ещё кто его знает, чего и где… Хотя жаль, конечно, не встретиться на сей раз с этими ребятками. Коготь вылетел из-за двери, не заметив их, так же стремительно скрылся за другой, там отрывисто раздавал кому-то указания, там выкатывали что-то громоздкое, гремели какими-то железяками, там кому-то звонили, на незнакомом потешно звучащем языке кого-то, видимо, предупреждали. – Кажется, если я правильно некоторые слова разобрал, у нас где-то ещё одно нападение ожидается… В небе десептиконы замечены…?Как в воду глядел Коготь…?. – Где-нибудь там, где нам неудобнее всего. По всему миру баз не понаставишь, а люди против киберов – всё-таки мелкие пешки, даже с очень хорошим оружием. Но знаешь, что? Где как, а нам с Когтем очень повезло в том плане, что он часто может предсказать, где они нанесут второй удар. Вот так, на карту глядя. Тактик. Сейчас на эти заводы полетел молодняк – амбициозные ребята, но не основные силы даже близко. Это не отвлекающий манёвр, отнюдь. Это очень важная цель, они постараются её добиться. Молодняк из брони вылезет, чтобы одобрение начальства получить. Но где-то у них есть и вторая цель. Где-нибудь так, чтоб и нам, и с другой базы равно неудобно было. Коготь знает это и никогда никуда не бросает все силы. – И на второй объект он полетит сам? – Скорее всего. Особенно если ?Десептиконы в небе? означает незабвенную троицу. Какие-то у него с ними счёты… Они же самолёты… У самолётов особые счёты, - проговорил он как стишок, - пойдём-ка отсюда, пока не влетело. Знаешь, как его у нас, когда мы были десептиконами, называли? Добро с кулаками. Ну, кулаки у него, конечно, не особо так значительные, а вот злости много. Он и как начальник напасть, а как враг… Властители о нём всегда с такой жгучей ненавистью говорили, он против них ещё на Кибертроне воевал…И как это ни удивительно, уснул. И не слышал, как возвращались с объекта люди и автоботы – возвратились не все, конечно, мало не четверть осела в госпиталях, мало не половина из этой четверти в состоянии не самом лучшем… - но возвращались с победой. Отбили, прогнали с позором наглый молодняк, враг понёс потери, враг получил урок, хотя увы, захватил с собой с этого завода кое-что… Спрашивали о Когте – так и есть, Коготь отбыл куда-то, созвонившись с базой в Европе, оставив за пультом временно кого-то доверенного из людей… Утром увидели его как ни в чём не бывало в КЦ – словно и не было ничего, словно и не летал никуда. Только вот лицо уж слишком мрачное… С расспросами приставать не хотелось…