Глава 3. Уилл: Ремень (1/1)

— Хочу видеть тебя обнажённым. Они находятся не в спальне, а в гостиной, но Уилл смотрит на него таким взглядом, что Ганнибал не может отказать ему. Как и не может отказать себе в удовольствии съехидничать.— Чтобы погладить меня по лицу?— Не дерзи.Уилл приближается и резко обхватывает его лицо ладонью, впиваясь пальцами в щёку. Таким он Ганнибалу по вкусу. Нет никаких иных вариантов, кроме как просто выполнить указание. Понятно, что варианты есть всегда, и Уилл не смог бы что-либо ему приказать, но разве не этого добивался он сам такое длительное время? Игры. — Развернись лицом к стене и обопрись руками. Ноги на ширине плеч.Интересно, Уиллу так проще — не видеть его лица? Или он ?мстит? за прошлый раз? Сейчас Ганнибал готов ко всему происходящему, и вряд ли у Уилла получится пристыдить его чем-либо. Уж точно не самой обнажённостью — Ганнибалу приятно чувствовать на коже согревающий взгляд Уилла, как летние ласкающие лучи солнца.Ганнибал ждёт прикосновения. Жаждет прикосновения — он и не думал, что когда-либо будет так сильно желать от другого человека… чего угодно. Любого действия, лишь бы не равнодушия. Ганнибал старается не повторять ошибок, о которых сам прошлый раз предупреждал Уилла — не думать слишком много, не просчитывать действий другого, довериться собственным ощущениям. Он расслабляется в ожидании, сладком моменте предвкушения. Ганнибал предчувствует совершенство их близости. Он знает, что Уилл не бездействует — он тоже наслаждается. ?Мне нравится видеть тебя покорным?, — сказал он тогда в гардеробной, и нет ничего легче, чем доставить ему это удовольствие. И всё-таки, чем он занят? Неужели просто смотрит?— Не оборачивайся.Ганнибал упирается взглядом в стену, в свои ладони. Раз нельзя смотреть, он полностью обращается в слух. Скрип прогибающегося дивана. Шаги — неспешные, уверенные, но не нарочно запугивающие. Долгожданный звук расстёгивающейся пряжки. Вытягивающийся из шлёвок ремень… Момент, в который Ганнибал осознаёт, почему следующим не следует звук расстёгивающейся молнии, является последним моментом до….Удар.Лёгкий, одним касанием, едва задевая правую ягодицу. И затем такой же симметрично слева. Это совсем немного неожиданно, и боль тоже почти незаметная. Удары Уилла — это его разговор с ним, та форма близости, которую Уилл может себе позволить. Нет, Ганнибал ошибается — это та форма близости, которую Уилл предпочитает. Импульс боли — куда более интимно в их случае. Между ударами проходит секунд семь — как раз то время, чтобы затихла первая вспышка от удара, и новая волна боли растекается по коже. В то время как её накрывает свежий след. Уилл переходит на спину и плечи — он аккуратен, не задевает расположения важных органов, только те места, где мышцы могут справиться с последствиями. Ганнибал думает, что в определённой степени такое воздействие даже похоже на массаж. Неожиданно Уилл прижимается к нему всем телом, рука с ремнём ложится на талию, другой он водит по груди Ганнибала. Ганнибал всё так же послушно не оборачивается.— Не молчи, — слышит он голос рядом с собой. Уилл говорит тихо, томно. По крайней мере сейчас Ганнибал думает, что способен кончить от одного его голоса. Он реконструирует в голове положение их тел, сканирует каждое место, где они соприкасаются, но так и не может определить, возбуждён ли Уилл. Боль разжигается абсолютно в разных местах, поэтому точная карта тела смазывается, сбивается. Ганнибал даже не может сказать, насколько возбуждён он сам, по ощущениям — где-то посредине, но когда Уилл берёт его член в руку, он издаёт тихий стон.— Молодец, — шепчет Уилл. — Я знаю, как ты терпелив. Особенно, как терпелив к боли. Я не прошу тебя переигрывать, просто хочу, чтобы ты не сдерживался, иначе мне будет казаться, что я наказываю тебя, а не приношу удовольствие. На этих словах Уилл обшаривает его тело обеими руками, проводит ребром ремня аккуратно по складке между ягодиц. Следующий удар приходится на внутреннюю сторону бедра, и Уилл задевает захлёстом и свою ногу — так близко он стоит. Ганнибал издаёт лишь едва слышный вздох, но Уилл доволен — по его телу пробегает дрожь, и на волне этой дрожи он трётся о Ганнибала всем телом. Уилл перекладывает ремень в левую руку, а правой гладит, лапает ягодицы, раздвигает их, пытается толкнуться пальцем внутрь, но всего лишь надавливает, не проникая. Затем разводит их в стороны и откровенно толкается пахом между них. Как только Ганнибал подстраивается под нужный ритм и начинает прогибаться под Уиллом, тот отступает.— Насколько я помню, я не разрешал тебе двигаться.Для другого это могло бы стать помехой, но Ганнибал знает, что Уиллу понравилось, дико понравилось, и только покорность заводит его сильнее. Удары сыплются один за другим, уже через каждые три-четыре секунды — время, достаточное, чтобы перевести дыхание, отвести руку назад и выбрать новое место. Интенсивность всё сильнее, на фоне последних ударов первые кажутся поглаживаниями. Возможно, на каком-то этапе Уилл перестаёт наращивать силу и размах, просто удары по уже воспалённой коже ощущаются болезненнее. Когда ремень дважды, трижды подряд попадает по тому же месту, Ганнибалу уже не требуется поощрение Уилла, чтобы застонать в голос. Он отпускает контроль, а вернуть его назад в процессе практически невозможно. Разумеется, если бы его сейчас истязали телохранители Мейсона, Ганнибал не позволил бы им получать наслаждение от собственных стонов, такой подарок — только для Уилла. По ощущениям прошло уже минут сорок, и Ганнибал думает, что ещё час — и Уилл сможет довести его даже до позорных подвываний. — Шире.Голос Уилла сдержанный, но Ганнибал смакует в нём нотки возбуждения. Уилл тоже долго не продержится, он хочет, хочет слишком сильно. Ганнибал разводит ступни шире, и Уилл вознаграждает его серией ударов по внутренней стороне бёдер. Ладони скользят по стене, он готов цепляться за скользкие от пота обои, лишь бы не вздрагивать при каждом ударе. — Не царапаться, не дёргаться. Только голос.Уилл проводит рукой по его шее, по коротким волосам на затылке. Касание его руки — нежное, мягкое — это практически подарок. Подарок, за которым следует серия почти непрерывных ударов по бёдрам — сзади, изнутри, выше, ниже. Ганнибал из последних сил сдерживает непроизвольные движения, а звуки, которые он издаёт, напоминают скорее стоны человека, близкого к оргазму, чем истязаемого ударами. — Сядь на колени, руки перед собой в замок.Ганнибал опускается почти мгновенно, будто бы убегает с поля боя. Часть его сознания надеется, что на этом всё закончится, и дальше Уилл просто будет его поглаживать. Сейчас Ганнибал желает его прикосновений ещё сильнее, чем в самом начале. Блаженство опуститься на пол сменяется болью, когда покрасневшая и местами рассечённая кожа соприкасается с кожей щиколоток, растягивается под действием веса тела. Уилл наклоняется к нему, и они встречаются глазами. Через короткое мгновение его мучитель опять пропадает из поля зрения, и Ганнибалу остаётся лишь сосредоточить всё своё внимание на сложенных в замок пальцах, вместо того, чтобы задумываться о том, есть ли у них в аптечке нужные мази, чтобы залечить то, что останется от его тела к вечеру. Удар по ступням слабее, чем по любой другой части тела, но ощущается гораздо болезненней. Уилл чередует их с ударами по спине, но всё равно на ступни приходится не меньше десяти прохаживаний ремня. Ганнибал борется с желанием поджать пальцы ног, ведь вскрикивать практически каждый раз ему кажется почти позорным. Наивный, ты думал, что он ничем не сможет тебя смутить. Ганнибал не рискует ослушаться — то ли потому, что не хочет огорчать своим поведением Уилла, то ли потому что не желает спровоцировать его на новую порцию ударов.— Развернись ко мне и протяни ладони. Вверх не смотреть.Наблюдать за полоской кожи, с силой опускающейся на подставленные руки, извращённо-приятно. И кажется, что не так уж и больно, когда можешь видеть сам процесс. Ганнибал в уме считает до десяти, но и на дюжине Уилл не останавливается. Тогда приходится перестать считать, перестать концентрироваться на чём-либо, кроме движений в воздухе и пауз между ними. Кроме боли. Ганнибал ловит себя на мысли, что это приятно — переложить груз мыслей на другого человека, не продумывать ни дальнейших действий, ни последствий текущих. Ганнибал уверен, что может доверять Уиллу настолько. Удары прекращаются, и Уилл оборачивает ремень вокруг его горла и продевает в пряжку, а потом выкручивает — таким образом он не расстегнётся и не затянется сильнее. Не выскользнет. Поводок. К счастью, пространства, чтобы дышать, остаётся предостаточно, но действие ещё не окончено. Уилл не приказывает ему никуда идти, но произносит нечто, что на фоне всех происходивших событий почему-то кажется дикостью:— Дрочи.Чтобы подавить смущение, Ганнибал смотрит Уиллу прямо в глаза, но не может ничего ответить. Он даже не опускает подставленные под удары руки. Ганнибал ведь предполагал секс в самом начале, почему же после всего такое простое указание кажется грубостью? Потому что всё воздействие, вся боль, что была подарком Уилла, его выражением любви, сейчас испорчены пошлостью. ?Это тоже часть его любви, — убеждает себя Ганнибал, — в ней нет ничего грязного, пока ты сам себе это не придумаешь?. — Я бы предпочёл, чтобы ты не смотрел. Это выраженное желание, даже не просьба. Раз нельзя ослушаться, можно хотя бы изменить условия.— Здесь я решаю. — Другого ответа от Уилла он и не ожидал. — Но ты можешь предложить мне кое-что взамен.Уилл тянет время, заставляя обдумывать варианты. Они оба знают правильный ответ, но какая прелесть в игре, если сразу выложить все карты.— Кое-что, что отвлекло бы моё внимание в достаточной мере.Ганнибал быстро опускает взгляд на всё ещё застёгнутую ширинку Уилла и поднимает вновь. Уиллу не нужно даже утвердительно кивать, ответ и так читается в его глазах.Двигать руками сложно, болезненно, пальцы почти не сгибаются. Уилл знает, что даже касаться себя Ганнибалу будет в высшей степени некомфортно, — не может быть, чтобы со своей эмпатией он об этом не задумывался. Кажется, проходит вечность, пока Ганнибал расстёгивает две маленькие пуговицы на брюках, но Уилл не помогает ему. Ганнибал не видит, но абсолютно точно уверен, что в уголке его губ — ехидная ухмылка. Во рту пересохло, и губы, покрывшиеся корочкой, неприятно трутся об сухой горячий член. Приходится их облизать, а потом и головку — тогда дело идёт легче. Ещё немного слюны, и удаётся захватить член если не полностью, то явно больше, чем наполовину. Уилл одобрительно хмыкает, нажимает на затылок, и от его движения трескаются уголки губ. — Не забывай, что я сказал тебе делать. — Левая ступня Уилла находится между расставленных ног Ганнибала, и он легко прижимает его яйца носком туфли. — Если я кончу раньше, чем ты, я буду смотреть.Ганнибал невольно прогибается вперёд от этого движения, но он всё ещё слишком сконцентрирован на том, чтобы сосать, и сейчас кажется слишком сложно позволить своему вниманию течь по двум разным руслам — собственного удовольствия и удовольствия партнёра. Уилл уже отпустил его голову, но Ганнибал продолжает сосредоточенно скользить ртом по его напряжённому члену, боится остановиться и упустить хоть секунду.— Ты можешь помогать себе руками, — сообщает Уилл, будто не подозревая, что ладони Ганнибала горят огнём. Но он оказывается прав — за последние десять минут боль немного утихла, и теперь, смочив ладонь слюной, можно касаться… себя или его. Ганнибал вжимается лицом в бедро Уилла, закрывает глаза и пытается одновременно мастурбировать им обоим, настраиваясь на единый ритм. Через пару минут, когда он забывается в почти-блаженстве, ощущая только разгорячённое тело рядом и размеренные движения собственных рук, Уилл оттягивает его назад за волосы.— Я не позволю тебе уйти в фантазии. Ты кончишь только от ощущения моего члена в собственном горле, и ни от чего больше. Он натягивает ремень, о котором Ганнибал уже подзабыл, и они оказываются лицом к лицу — бессмысленно отворачиваться. Ганнибал не выражает согласия, но Уилл ослабляет хватку, и он снова принимается за прерванную работу. Почему бы ему не поддаться указаниям Уилла, не пойти по пути наименьшего сопротивления? Ведь раньше это помогало. Он пытается сконцентрироваться только на ощущениях во рту — его губах, облегающих чужой член, языке, скользящем по всей длине, постоянно прерывающемся дыхании. Чувствовать себя заполненным оказывается неожиданно приятно, как прежде показалось удовольствием не сопротивляться ударам, а поддаться им. Ганнибал привык смаковать изысканно приготовленную человечину, но сейчас десерт иной — живой, дрожащий от каждого прикосновения языка. Он не просто наслаждается новым блюдом, он играет на новом инструменте, и осознание этого факта приводит Ганнибала практически в состояние экзальтации. Напряжённые мышцы, горячая пульсирующая кровь, тонкая кожа, которую так просто прокусить зубами. Можно всего лишь зацепиться, якобы по неосторожности, но Ганнибал не рискует причинить ответную боль — у него ещё будет полно времени отыграться. Напротив, он открывает рот ещё шире, игнорируя треснувшую кожу в уголках, он отдаётся Уиллу полностью, самой интимной своей частью. Этой пульсирующей в нём крови, этой готовой выплеснуться сперме… Он кончает, забрызгивая штанину Уилла, а сам Уилл опять оттягивает его за волосы и, додрочив себе несколькими уверенными движениями, покрывает его лицо тягучими, вязкими белыми нитями. Минуту они переводят дыхание, слегка касаясь друг друга и не глядя в глаза, потом Уилл застёгивает ширинку, снимает с шеи Ганнибала ремень и направляется в ванную.— Не вставай, я сейчас всё сделаю, — бросает он Ганнибалу, покидая комнату.Возвращается Уилл с большой пачкой хозяйственных салфеток и заботливо вытирает его лицо, шею, даже живот, абсолютно забывая о пятнах на собственных брюках. Бросая использованные салфетки на пол, он берёт Ганнибала за плечи, укладывая одну руку себе на плечо, и начинает медленно поднимать.— Становись на ступни аккуратно, не усердствуй. Скажешь, если будет больно.?И ты, что, меня донесёшь?? — хочет съязвить Ганнибал, но почему-то не сомневается в возможности такого исхода. В его голове вообще сейчас удивительно спокойно, просторно от ощущения блаженства. Он немного хромает, но почти без труда добирается до кровати в спальне. Уилл укладывает его животом прямо на одеяло, заставляя вытянуть руки вдоль тела воспалёнными ладонями вверх, потом возвращается за салфетками и дополнительно протирает его ладони и ступни. Прикосновение влажной ткани приятно охлаждает горящую кожу. — Кожа не рассечена глубоко. — Уилл исключительно с исследовательским интересом нажимает на истерзанные ремнём ягодицы. — Заживёт достаточно быстро. Ганнибал почти не слышит его слов — эмоционально и физически он настолько на пределе, что почти всё его сознание занимают мысли о приближающемся сне. Он бы даже с удовольствием обнял Уилла, если бы его тело не горело так сильно.— Потерпи немного, — слышит он знакомый голос, и кожа почти шипит от размазываемого по ней крема. Слова Уилла оправдываются, и буквально через минуту боль ослабевает, он уже почти не замечает, как Уилл смазывает трещинки на его ладонях и ступнях.— Открой рот. — И пальцы Уилла проводят по рассечённым уголкам губ. — Всё, не разговаривай.Через несколько минут он ложится рядом уже переодевшийся в домашнюю одежду, и накрывает Ганнибала лёгкой шёлковой простынью. — Скажешь, когда станет холодно, я принесу плед. На удивление знобить начинает практически сразу, как только боль успокаивается, поэтому шерстяное покрывало, а также нежные, едва заметные объятия Уилла приходятся как нельзя кстати. Появляется ощущение, что у него поднялась температура.— Где ты научился этому? — наконец спрашивает Ганнибал.— Я просто наблюдал, не более, — отвечает Уилл. — А ты что, тоже посещал подобные места?— Исключительно ради любопытства, — констатирует Ганнибал. — Я уже и забыл, что происходит до и после, хоть тогда это произвело на меня впечатление.— Должно быть, недостаточное, чтобы перейти к практике. — Уилл не спрашивает, но его слова звучат так, что хочется ответить.— Не нашёл подходящего партнёра. — И на этот раз Ганнибал не льстит Уиллу, а говорит чистую правду. — Жертвы не вызывают во мне сексуального влечения.Уилл не отвечает.— Следующую неделю готовлю я, тебе противопоказано делать что-либо в плане кулинарии, за исключением чтения рецептов с планшета, — добавляет он через некоторое время. Это тот самый случай, когда Ганнибал не против, чтобы ему приказывали и запрещали. Он погружается в наполненный блаженством и абсолютным отсутствием мыслей сон.***— Слегка обжёгся во время готовки, — вежливо сообщает Ганнибал, открывая рукой в изящной кожаной перчатке дверь очередной антикварной лавки. — Теперь ближайшую неделю мне разрешено исключительно читать рецепты с планшета.Поль разводит руками:— Не думал, что кулинария может быть настолько опасным хобби. Они проходят вглубь помещения, интерьер которого, несмотря на недавний ремонт, выглядит то ли старинным, то ли попросту старомодным. На стенах большое количество картин, наваливающихся друг на друга, в зале столы и стулья с резными узорами, а также давно вышедшие из строя часы в позолоте. Прилавок слева полностью занимают статуэтки различных размеров и стилей, некоторые из них стоят тут же на полу. Ганнибал внимательно осматривает висящие на стене щипцы, пытаясь разгадать, основную свою жизнь они провели на кухне или же в камере пыток. Некоторые вещи имеют свой особый шарм, другие скорее напоминают не антикварный салон, а лавку старьёвщика. Ганнибал так и не может определить для себя — обладает ли хозяин диковинным чувством вкуса или наоборот кичится полным его отсутствием. Он вполне допускает, что все эти вещи собирал простой ремесленник, которому важна исключительно прибыль от продажи тех или иных раритетов, а не сама их потаённая суть.— Профессор Авенариус, месьё Фредерик. Месьё Фредерик, профессор Авенариус.Ганнибал протягивает руку, не снимая перчаток, и профессор дружелюбно её пожимает. — Мой любезный друг, который временно гостит в Париже, — представляет его Поль, и Ганнибала вполне устраивает столь лестная характеристика.— Друзья месьё Поля — мои друзья, — точно так же вежливо отвечает профессор Авенариус. — Он однажды невероятно выручил меня в сложной и довольно пикантной ситуации. Собственно, благодаря этому случаю мы и познакомились.— Вы преподаёте? — интересуется Ганнибал, не упоминая, что о самой пикантной ситуации с профессором Поль сообщил ему в первый же их совместный ужин.Авенариус становится радушнее — видимо, нечасто его гости интересуются им самим, не только его товаром. — Историю Франции — предмет почти священный в этой стране, — сообщает Ганнибалу Поль.— Преподавал, а потом получил в наследство эту лавку и полностью посвятил себя истории в её материальном воплощении, — смущённо добавляет профессор. — Великая Французская революция — крупнейший переворот в мировой истории, — вдруг погружается в лавину воспоминаний Авенариус, будто бы он сам не менее чем собственноручно захватывал Бастилию. — Именно она способствовала распространению прогрессивных идей во всем мире. Эх, хотел бы я жить в те времена… То ли дело сейчас — машины, самолеты, ноутбуки… Мы оторвались от истоков, господа, забыли свои корни. Ганнибал еле удерживается от замечания, что во времена стихийных движений французская чернь снесла бы этого зажиточного профессора вместе с его набитой скульптурами лавкой. Они бы набивали карманы монетами, оставив его за прилавком с перерезанной глоткой. ?Да здравствует революция!? — звучали бы возгласы на улицах, пока Авенариус захлёбывался бы собственной кровью. — И что же вы предлагаете? — с неподдельным интересом спрашивает Ганнибал. — Вернуться назад, к истокам, — не сомневаясь, парирует Авенариус. — Отказаться от всех этих приборов, загрязняющих чистый воздух, от одноразового мусора, который сразу же после использования вы выбросите на помойку. Разве все эти вещи, когда-то сотворённые с любовью, могут наскучить?— Искусство вечно, — соглашается Ганнибал, чтобы избежать бессмысленной дискуссии, и всецело погружается в созерцание. Поль перекидывается с хозяином ещё несколькими фразами, которые, по всей видимости, составляют их привычный ритуал, в то время как гость рассматривает резьбу на старинной шкатулке. Как только он приподнимает руки, даже не касаясь её, Авенариус подбегает с пачкой одноразовых перчаток:— Аккуратнее, месьё, аккуратнее.— Конечно же, — соглашается Ганнибал и, сняв тонкие кожаные перчатки, надевает стерильные одноразовые. Ему же выгоднее, чтобы его отпечатков не осталось в этом или ином месте, но это не мешает глумиться про себя над ярым противником современного одноразового мусора. — Вы случайно не коллекционируете монеты? — спрашивает Ганнибал, окончив осмотр шкатулки.— У моего покойного дядюшки громадная коллекция, но я редко её выставляю, — отвечает профессор Авенариус, удаляясь в подсобку и продолжая просвещать почтенных гостей, на этот раз по части нумизматики. — Главная особенность старой денежной системы Франции состоит в том, что она не метрическая, и поэтому выглядит странно для современного человека. То ли дело евро и центы, которые заместили традиционные франки. Столетия истории ушли в небытие. Вы знали, что первый так называемый ?конный франк? был отчеканен в середине четырнадцатого века?Ганнибал благодарно кивает прочитанной лекции и, не снимая перчаток, листает громадные альбомы, принесённые профессором. Он пытается не подавать виду, но коллекция его не просто впечатляет, а цепляет за живое — возраст многих монет исчисляется столетиями. Тут не только масса разновидностей франков и луидоров, а также мелких су всех времен, но можно найти турский ливр или серебряный экю Людовика XVI. Удивительно, как в такой вполне себе обычной лавке обнаружилось настоящее сокровище. — Какова стоимость? — Ганнибал указывает на довольно редкую, хоть и не самую дорогую монету в этой коллекции. Сумма, которую называет хозяин, кажется смешной.— Я могу скинуть вам, как другу месьё Поля, — добавляет профессор.— Благодарю, это очень любезно с вашей стороны. Обязательно загляну к вам ещё в одну из прогулок по Парижу, — улыбается Ганнибал. — Не могли бы вы оставить мне вашу визитную карту?***— Весьма своеобразный старикашка, — констатирует Поль, несмотря на то что, по оценке Ганнибала, профессор не многим старше их обоих. — Надеюсь, вас не утомили его истории — рассказывать о старых временах, это он любит…— Что вы, Поль, я благодарен за сегодняшнюю экскурсию, — отвечает Ганнибал, выбрасывая использованные перчатки в мусорный бак. — Джек абсолютно равнодушен к вопросу коллекционирования, а в вашей компании мои обычно одиночные прогулки по Парижу приобретают абсолютно иной шарм.Поль польщён, но старается это скрыть, и потому вежливо переводит тему:— Революция — мать Франции, и её же бич. Мы, парижане, не способны жить в покое, а ведь если подумать, то кем были революционеры? Дорвавшимися до власти подонками, установившими в итоге диктатуру, не уступающую самовластию монарха.— Вам нравится представлять всех людей подонками? — Ганнибалу сложно сдержать рвущиеся наружу привычки психотерапевта.— Мне нравится видеть жизнь такой, какая она есть, — со всей её грязью и красотой. Певца революции Виктора Гюго всю жизнь терзало непримиримое противоречие: невозможно объединить идею христианского смирения и прославление революции — это противоречит не только художественной правде, но и правде вообще. Гюго сам не мог решить, что ему дороже — отвлечённая гуманность или пылающие костры революции. Каков же мерзавец, — продолжает Поль, — все его героини однообразно, девственно чисты, герои благородны, и при этом он, не стесняясь жены и детей, имел массу любовниц. Одна из них, куртизанка Жульетта Друэ, по его велению, всю молодость прожила затворницей, встречаясь со своим покровителем лишь изредка, другую арестовали за связь с женатым мужчиной, в то время как самого Гюго спасло от тюрьмы лишь благородное происхождение и титул пэра. И вообразите, этот человек для многих — истинное лицо француза! Садист, мачо, эротоман и женоненавистник.— А как же его романы? Или годы жизни, посвящённые театру? — осторожно спрашивает Ганнибал.— Романов не читаю. Мемуары, на мой взгляд, гораздо занимательнее и поучительнее. Или жизнеописания. — Если в качестве адвоката вы готовы защищать убийц, то почему же не вступитесь за авторов, которые, за исключением своих книг, ни в чём не провинились? — Потому что они действуют мне на нервы, — отвечает Поль весело. Ганнибал медлит — он не из тех, кто желает сразу же высказывать всё, что вертится у него на языке. Куда интереснее — подыгрывая Полю, удовлетворить весь свой исследовательский интерес.— Современные технологии позволяют не только читать переписку мёртвых, но рыться в грязном белье живых.— Уверяю вас: копаться в интимной переписке кого-то, допрашивать его бывших любовниц, уговаривать докторов выдать медицинские тайны — всё это омерзительно. Авторы жизнеописаний — подонки, и я никогда не сел бы с ними за один стол! Робеспьер также не сел бы за один стол с чернью, которая грабила и испытывала коллективный оргазм, наслаждаясь зрелищем казни. — Вы наслаждаетесь, наблюдая за чьей-либо казнью? — Двуличными реакциями Поля Ганнибал заинтересован не меньше, чем диковинным собранием монет. Он отвратителен, но при этом так забавен, решает Ганнибал про себя.— Мне просто нравится видеть, что все мы сделаны из одинаковой грязи, — великие мира сего и жалкие пресмыкающиеся. Кумиров не существует, — подытоживает Поль. — Мои подсудимые ничем не хуже элиты, посещающей светские приемы: при должных обстоятельствах они легко могут поменяться местами. — И всё-таки, — коварно подмигивает Ганнибал, — когда вы получали подобное удовольствие в последний раз?— Мой друг, Бернар, он телеведущий, и просто обожает изводить своих гостей на публике — за это он и получает достойные гонорары. Как он недавно допрашивал того актёра, чей сын замешан в наркоскандале, как этому порадовались зрители. Чего сто?ит сам тигр, если журналист — охотник, использующий его как коврик у двери? Между нами, — подмигивая в ответ, добавляет Поль, — я давно не получал такого удовольствия от хорошей охоты, как в тот момент, когда Бернар здорово погонял того актера, словно зайца.***— Что ты видел сегодня? — спрашивает Уилл, не отрывая взгляда от планшета.— Уродство толпы, — сообщает Ганнибал, снимая перчатки и вешая пальто на плечики. — Человечество не так далеко ушло от приматов, которые забрасывают грязью и экскрементами раненых товарищей, полагая, что это возвышает их самих.— Что-то день у тебя не задался, — таким же равнодушным голосом откликается Уилл. — Собственно, чтобы не видеть уродства толпы, я и сижу дома, попивая твои восхитительные фруктовые коктейли.Ганнибал выкладывает бумажник на стол и удаляется на некоторое время, чтобы окончательно переодеться. Когда он возвращается, Уилл всё так же погружён в чтение. Ганнибал отправляется на кухню — сделать и себе порцию коктейля, правда уже с джином. — Угадай, с кем я сегодня имел честь познакомиться, — завязывает он один из привычных вечерних разговоров с Уиллом, присаживаясь в кресле напротив.— Наверняка с кем-то из парижской богемы? — пожимает плечами Уилл. — Увы, я уж точно не знаю их имён.— Всё куда прозаичнее — с профессором, угрожавшим женщине ножом. Тем, про которого Поль рассказывал на прошлом ужине. От неожиданности Уилл выключает планшет и впивается взглядом в Ганнибала.— И теперь они стали друзьями? История повторяется.— Всего лишь знакомыми, но, боюсь предположить, совместимость у них повыше, чем у нас с тобой.Уилл смеётся, прикрывая рот ладонью и окончательно садится на диване, опуская ноги. Теперь, когда он полностью завладел вниманием Уилла, Ганнибал продолжает.— Ты ведь хочешь задать этот вопрос, — говорит он. — Почему бы прямо не спросить то, что вертится у тебя на языке?— Он показался тебе интересным?— Он не убийца, если ты спрашиваешь об этом. И не насильник тоже.Уилл разводит руками:— Ты таким образом хочешь спровоцировать меня проверить этот факт при личной встрече? Нет уж, я вполне доверяю твоей экспертной психологической оценке. Но, по-твоему, женщина сама напрыгнула на него из-за угла, вложила в его руку нож и закричала, созвав свидетелей? Какой-то слишком хитроумный план.— Я не отрицаю, что он напал на женщину с ножом, — соглашается Ганнибал. — При этом не являясь ни убийцей, ни насильником.— А кем же тогда? Городским сумасшедшим?— Пожалуй, это наиболее точный термин.Ганнибал видит, что Уилл заинтригован, значит, сегодняшний день прошел продуктивно, невзирая на неприятный привкус высокомерных и пошлых рассуждений.— Позволь поинтересоваться, — продолжает Уилл. — Откуда у городского сумасшедшего деньги, чтобы оплатить услуги такого довольно недешёвого адвоката, как Поль? Ну разве что он не защищал его по собственному сумасшедшему порыву.— Никаких порывов, — улыбается Ганнибал в ответ, касаясь губами бокала с коктейлем. — Поль как раз довольно прагматичен. Просто наш профессор унаследовал от дядюшки чудесную антикварную лавку, которую гораздо позже из-за собственной бездарности превратил в весьма посредственную.Уилл молчит, скрестив ноги и сложив руки на коленях. Он выжидает, зная, что Ганнибал ещё не окончил свой рассказ. Он прав — и Ганнибал поднимается, демонстративно подходит к столу и достаёт из портмоне монету в прозрачной упаковке.— Существует большое количество разнообразных по оформлению луидоров, — сообщает он Уиллу, вкладывая монету в его сложенные руки. — Чеканились также монеты в пол-луидора, два, восемь, десять луидоров. Одни распространены у коллекционеров больше, другие, наоборот, достаточно редкие. Уилл крутит монету в руках, не вынимая из упаковки.— Золото?— Безусловно. Семнадцатый век. И поскольку сегодня уже двадцать первое столетие, таких монет осталось невообразимо мало, и некоторые из них стоят целое состояние.— Ты потратил довольно крупную сумму денег на этот раритет? — спрашивает Уилл. По его интонации видно, что он собирался сказать ?выбросил?, но не посмел упрекать Ганнибала в транжирстве — тот всегда был таким. — Или ты её просто украл?— Приобрел за гроши?, — Ганнибал с видом победителя приземляется обратно в кресло и самодовольно складывает руки. — Продать её можно значительно дороже — на интернет-аукционах коллекционеры готовы выкладывать серьёзные суммы за редкие экземпляры.— Сколько, например? — интересуется Уилл. — Это же просто монета, даже если она из чистого золота.— На эту сумму мы могли бы несколько месяцев снимать эту квартиру в Париже.Уилл присвистывает, но не продолжает разговор, Ганнибал, собственно, и не ждёт похвалы или восхищения собственными достижениями. Он читает восхищение во взгляде Уилла, его мимике с резко вздёрнутыми бровями. Облекать мысли в слова иногда излишняя морока.— Могу я задать один личный вопрос? — говорит Уилл, и Ганнибал на секунду зависает в недоумении. — Только не хочу, чтобы он прозвучал, как жалоба девицы в период ПМС. Ганнибал всем своим видом выражает готовность слушать, хоть и ломает голову над тем, что хочет попросить Уилл — одолжить ему денег? Пожить ещё год в Париже или уехать из него навсегда?— Почему мы нигде не бываем вместе? Вдвоём мы только в собственной спальне, а свободное время проводим почти всегда с чужими людьми?Ганнибал не знает, как ответить, и поэтому просто молчит. Он тоже часто задаётся подобным вопросом, вот только не знает, кто должен предоставить на него ответ — Уилл или он сам?— Пусть я абсолютно не посвящён во все тонкости деталей, которыми лиудоры отличаются от франков, а монеты семнадцатого века — от монет девятнадцатого, однако даже месьё антиквар, по твоим словам, недостаточно компетентен в этом вопросе. Но, Ганнибал, я ещё не забыл программы средней школы и в курсе, что Лувр находится в Париже, а Мона Лиза — в Лувре.— Почему бы тебе не предложить Аньес провести экскурсию? Думаю, ей было бы приятно. Он старается высказать это без вызова, но вызов всё равно звучит в интонации. Уилл поднимается с дивана и кладёт на стол монету, ставшую причиной раздора. Хоть дело вовсе не в монетах, не в деньгах вообще и не в антикварах в частности.— Чёрт с ним, с Лувром. Пусть места туристической мекки набили тебе оскомину, но неужели в Париже, этой ?колыбели искусства?, нет ни единственной интересной тебе выставки или литературного салона? — Расхаживая по комнате, Уилл резко поворачивает голову к собеседнику. — Не могу понять, ты так боишься надавить на меня, вынудить полюбить то, что интересно тебе? Раньше это тебя никогда не останавливало, что же изменилось между нами? Или просто считаешь меня беспросветным неучем, нечувствительным к проявлению тонких чувств?Ганнибал опускает глаза и едва заметно сжимает зубы — Уилл и прав, и неправ одновременно.— Дело вовсе не в этом, — говорит Ганнибал спокойным холодным тоном, но воздух так накалён, что комната рискует взорваться. — Пусть мы сейчас живём в роскошной квартире, а не в подвале рядом с границей, появляться вдвоём на публике всё ещё рискованное предприятие. Бессмысленно было бы рисковать собственной безопасностью.Ганнибал знает, что его словам не хватает искренности, и что Уилл не собирается делать вид, что поверил ему. Истинная причина, по всей вероятности, лежит в том, что он привык всегда быть один, даже в компании Поля Ганнибал ощущает себя одиноким и цельным, когда же они выходят куда-то с Уиллом, оболочка его зоны комфорта истончается настолько, что того и гляди лопнет. Но как об этом рассказать, как пояснить Уиллу? Что он — самое ценное в жизни Ганнибала, но при этом им так сложно быть вместе, когда каждый слишком индивидуален. Уилл опускается перед ним на колени и берёт его сложенные руки в свои.— Мы же ходили на рассвете на Иль де ля Сите, когда ты рисовал собор в первых лучах солнца… Это были две потрясающие утренние прогулки, чудесные, потому что ты мог делиться со мной тем, что так любишь.Ганнибал знает, что нужно сказать что-то настоящее, — то, что он чувствует на самом деле, а не нечто заумно-поучительное. На данном этапе их отношений поучения перестали срабатывать. — Уилл, ты поступишь по-настоящему мудро, если не будешь на меня давить.На этот раз слова срабатывают, находят живой отклик в глазах Уилла.— Я обещаю, что не буду тебя торопить, — говорит он спокойно, будто опекает его. Оберегает хрупкий сосуд их чувств. — Просто не забывай, что моё предложение в силе. Их лица очень близко друг к другу, и Ганнибал думает, что Уилл сейчас его поцелует, но поцелуя не следует. Они оба возвращаются на исходные позиции: Уилл к своему чтению, Ганнибал допивает коктейль и кладёт монету в шкаф, предварительно подкладывая под неё визитку. Он знает, что ни одно его движение не ускользает от внимания Уилла.