Глава 1. Уилл: Гардеробная (1/1)

Разве всё, что не есть безумный бег за конечной развязкой, скука? ?До того, как они переехали в парижскую квартиру, Уилл и не представлял, что может существовать целая комната, отведённая исключительно под аккуратно сложенную или развешенную одежду. Точнее, представлять-то он представлял, но с трудом мог предположить, что однажды будет жить в квартире с отдельной гардеробной. Богатые дома он посещал исключительно в случаях, когда те становились местом преступления, а тогда было абсолютно не до нарядов чаще всего уже мёртвых хозяев дома. Уилл вспоминает укол зависти, когда, исследуя личные вещи Чарльза Лидса, любовался модным спортивным автомобилем и клюшками для гольфа. Дорогие, мужские игрушки. Сейчас Уилл может позволить себе всё, но ничего не хочет. Наверное, только Ганнибалу доставляет удовольствие покупать ему, точнее им двоим, странные претенциозные наряды, к которым Уилл испытывает такое же равнодушие, как и к дальнейшему своему будущему. Так легко плыть по течению, впервые в жизни.Уилл планирует просто выйти в город, и, по его мнению, для того, чтобы выгулять собаку и зайти в супермаркет за продуктами, не обязательно начищать до блеска ботинки или пятнадцать минут завязывать шейный платок. За этими раздумиями его и застаёт лёгкий, едва заметный хлопок двери. Уилл непроизвольно вздрагивает от неожиданности, прикрываясь полузастёгнутой рубашкой. Ещё один хлопок. — Ганнибал?Дверь открывается снова, и на пороге появляется Ганнибал. Он подходит на шаг ближе и элегантно опирается о дверной косяк.— Ты что-то хотел спросить?— Скорее попросить кое о чём. — Уилл замолкает, не особо понимая, как именно хочет сформулировать свои мысли, но точно зная, что именно желает сказать. — Между нами ведь уже всё определено. Не хочу бегать от тебя, или чтобы ты с извинениями закрывал дверь.— Не помню, чтобы я извинялся. — Невозмутимость и непринуждённость его интонации подкупает. — И это всего лишь элементарная вежливость, Уилл.— Это элементарная ложь, Ганнибал, — тут же колко отвечает он. — Ты ведь хотел увидеть.— Да. — Признание даётся легко и сопровождается длинным изучающим взглядом. Но Ганнибал смотрит не на тело, он заглядывает прямо в глубину глаз. Поглощая, наполняя Уилла своими желаниями и удерживая эту тонкую связь. — Раздень меня.Слова Уилла звучат как выстрел. Как вызов. И Ганнибал принимает его, подходя ближе. Все мысли, с которыми он вошёл в эту комнату, всё, чем занимался до этого, безвозвратно утеряно, упущено; остаётся одно лишь жадное любопытство в глазах. — Я знаю, ты бы не опустился до любительского вуайеризма, — продолжает Уилл, когда Ганнибал, расстегнув последние пуговицы, поворачивает его к себе спиной, чтобы окончательно снять рубашку. Он делает это аккуратно, бережно, касаясь исключительно ткани и ни малейшим движением не задевая кожу. — Или до пожирания алчным, жаждущим взглядом. Движения и действия Ганнибала подобны чему угодно, только не похоти. Это скорее немое восхищение. — Ты хотел бы, чтобы я был открыт перед тобой так же, как безбоязненно я открываюсь перед этими стенами, — заключает Уилл, послушно переступая ногами приспущенное до лодыжек белье. Теперь он полностью обнажён, и это всего лишь начало игры. Он ожидает следующего шага Ганнибала. Что он сделает? Как поступит? На что будет похожа эта игра — на теннис или на шахматы? Каким будет ход? Или удар? Но Ганнибал просто молча стоит и созерцает Уилла, сложив руки на груди, полностью одетый, в сорочке без единой лишней складки и с аккуратно выглаженными стрелками на брюках. Уилл думает, что эту привычку — складывать руки — Ганнибал точно подцепил от него.— К чему это театральное представление, — решается заговорить Ганнибал, — сейчас, когда ты собираешься на прогулку? Мы можем каждый день просто засыпать и просыпаться обнажёнными.О да, просыпаться обнажёнными и с твёрдым утренним стояком, отличная идея, доктор Лектер! Внутренне Уилл ему даже аплодирует — ах, как ловко. Прекрасный удар, доктор Лектер, отличный ход. Теперь мяч в руках Уилла, и он не планирует промахнуться.— Желаешь прикоснуться ко мне?— ?Прикоснуться?? — Ганнибал ухмыляется и приподнимает бровь.Уилл возвращает ухмылку, серые глаза почти смеются. И в то же время он собран. Цельный, словно статуя, и прекрасный в своей наготе. Он хорошо осознаёт, какое впечатление производит, это уже давно не секрет для обоих.— Если бы я просил тебя подрочить мне, поверь, обошёлся бы без эвфемизмов.Ганнибал не кажется шокированным ответом, но и не собирается уступать. У них ничто и никогда не сможет происходить просто так. — Я уже видел тебя без одежды и достаточно прикасался к тебе.— …и даже вставлял мне в горло, — продолжает за него Уилл, вспоминая резиновую трубку. — Но сейчас ведь всё иначе, не так ли?— Пожалуй, — неохотно соглашается Ганнибал. Наживку уже заглотили, теперь остаётся лишь не упустить с крючка. С Ганнибалом он никогда не сможет перестать рыбачить.— Я слышу, как крутятся шестерёнки в твоей голове.— Клик. Клик. Бум.Уилл знает почти наверняка, что скрывает эта видимая непроницаемость. Сейчас Уилл ведёт, и только от него зависит, что произойдёт дальше. Ему предельно ясно, в какую сторону нужно увести разговор, но слова стоит подбирать аккуратно. С женщинами всё сложнее и проще одновременно. Проще — потому что видна цель, всегда одна и та же, заранее оговоренная тысячами поколений до них. Сложнее — из-за того, что никто из случайных или даже длительных спутниц не понимал его так, как понимает Ганнибал. Одна фальшивая нота, одно лишнее слово — и рыбка сорвётся с крючка. Уиллу не нужно запускать знакомый маятник, чтобы понять, о чём думает Ганнибал в данную секунду, какое решение принимает.— Ты решаешь, как прикоснуться ко мне — целомудренно или порочно. В первом случае ты бы дотронулся кончиками пальцев до моего плеча и, возможно, вскользь поцеловал уголок губ. Исключительно благоговейным поцелуем. Чтобы показать, что относишься ко мне, как к божеству, что созерцаешь меня с тем же невинным восхищением, с которым любуются античной статуей. Во втором варианте ты бы совершил действие, способное привести нас к быстрому, спонтанному сексу, к которому мы оба пока не готовы. Ты не хочешь ни увеличить дистанцию в нашей телесной близости, ни свести её на нет, и думаешь, какой же из вариантов я сочту более приемлемым.Улыбка Ганнибала наигранная и способна провести кого угодно, но не Уилла.— С чего ты решил, что я не хочу просто развернуться и уйти??Ты слишком долго ждал этого, Ганнибал. Слишком долго?.— Я вижу твои настоящие мысли. — Уилл тоже надевает маску абсолютного спокойствия. На удивление, даже полностью обнажённый, он не чувствует себя уязвимым. Не сейчас, не с Ганнибалом. — Уйти ты можешь лишь нарочно, чтобы досадить мне.Ганнибал остаётся и только вопросительно смотрит. Значит, в игре. — Раз уж ты видишь мои мысли, скажи мне, к какому варианту я склоняюсь сильнее?— К тому же, что и я, — ни к одному из них, — пожимает плечами Уилл. — Тебя не устраивают оба.— Допустим.Опять то же вежливое согласие. Словно Уилл ему лекцию читает или теорему доказывает. Действительно, в их гардеробной только школьной доски и не хватает. Ганнибал талантлив в своём умении изводить — сейчас Уилл уже готов сорваться и то ли наказать, то ли выгнать из аудитории слишком хамоватого и самоуверенного ученика. Который, по иронии, будто бы категорически не приемлет грубость.— Не лги мне. — Действовать напрямую сейчас единственный верный выход. — Ты с самого начала хотел прикоснуться ко мне. Я видел отражение этого желания в твоих глазах, когда ты только зашёл. Это потом ты надел свою привычную маску, облачился в броню доктора Лектера и начал просчитывать, как я отреагирую, и к каким последствиям приведут различные слова и действия… Ты так старательно добивался, чтобы я увидел тебя, настоящего тебя, а сейчас снова пытаешься держать хорошую мину при плохой игре. Мне надоели твои маски, избавь меня от них. Хочу, чтобы ты сделал первое, что пришло тебе на ум, самое искреннее. Ты ведь желаешь просто коснуться, ощутить свою власть, почувствовать мою телесность. Жаждешь увидеть отражение чувств, ощущений от твоего прикосновения в моих глазах.Наконец-то он попал в яблочко. Лёд треснул, и Ганнибал, наконец, оставил своё место в зрительном зале. Он аккуратно подходит, оценивающе рассматривая Уилла, так, будто решает, стоит ли участвовать в аукционе ради этого произведения искусства. Потом протягивает руку и почти невесомо берёт его мошонку в ладонь. Слегка сжимает, бережно перебирая яйца, и Уилл от удовольствия закрывает глаза. Быть может, теперь Уилл пытается скрыть отображение своих чувств в зрачках, чтобы наказать Ганнибала за всю пагубность его натуры, а возможно, он просто полностью погружается в ощущения, и зрительный контакт мешает, отвлекает. Ганнибал перемещает руку на ягодицы, поглаживает, проводит пальцами по мягкому пушку. И сжимает всё так же — нежно, но уверенно — а потом двигается вверх, вдоль позвоночника. Последнее, самое ощутимое касание — на загривке, у самой линии роста волос. Он действительно видит в нём произведение искусства, но прикосновения дьявольски приятны, они словно массаж. Уиллу давно не мешало бы размять мышцы, и при всей иронии положения, в которое он попал, хороший массаж его устроил бы куда больше, чем превосходный минет. Когда кончики пальцев отрываются от кожи, глаза всё же приходится открыть. — Разденься, — не раздумывая, приказывает он. И Ганнибал всё так же безропотно подчиняется. Даже не спрашивает, хочет ли Уилл прикоснуться к нему, и если да, то как именно планирует это сделать. Слишком необычный, слишком покорный для его стандартно-собранного доктора Лектера. Уилл думает, что на самом деле Ганнибал желает близости не меньше него, просто не решается предложить первым, ждёт когда Уилл сам даст зелёный свет. Теперь они оба без одежды, но свою обнажённость ощущает только Ганнибал. Уилл видит его таким впервые. Уязвимым. В его позе — послушное ожидание, на лице — жажда прикосновения. Инициатива полностью перешла к Уиллу, и теперь он обходит своё приобретение, детально рассматривая его, останавливается за спиной Ганнибала и подносит левую руку к его губам. Тот слегка приоткрывает рот — ровно настолько, чтобы пальцы смогли проскользнуть внутрь, а Уилл любуется этим зрелищем, как зачарованный. Острые скулы, прикрытые глаза с тонкими веками, и бесстыжие губы, жаждущие плотно обхватить его пальцы.Он не проникает внутрь, лишь ведёт по лицу раскрытой ладонью — средний палец между губ, другие касаются кожи, ласкают, изучают её текстуру. Правой рукой Уилл фиксирует шею; захват слабый, не тянет даже на игры с дыханием, просто чтобы показать власть. Фиксация. Несмотря на свой рост, Ганнибал томно откидывается назад на плечо Уилла. Он ничего не делает, никаких ответных ласк, просто поддаётся, расслабленный близостью. Но достаточно ещё нескольких сдавливающих движений руки, чтобы ощутить прикосновение языка, всего лишь кончика, ласкающего подушечку среднего пальца. Уилл сглатывает и убирает захват. — Одевайся. Во взгляде Ганнибала — недоумение. Неужели Уилл полностью раздел его только для того, чтобы провести пальцем по губам?— Мне нравится видеть тебя таким. Покорным, — отвечает Уилл на невысказанный вопрос, отразившийся во взгляде Ганнибала.Уилл знает, что подобным образом он получил в пятнадцать раз больше удовольствия, чем если бы Ганнибал был полностью одет. Он такой уязвимый, такой чувственный, любое касание к его телу уничтожило бы эту девственную красоту. Девственную — потому что вся эта красота предназначается одному только Уиллу, который не собирается так быстро её раскрывать, который желает подольше поиграть в вожделение. Даже если бы через Ганнибала прошли прежде толпы блудниц или легионы солдат — они не смогли бы задеть в нём ничего. Ничего из предназначенного Уиллу.***Ганнибал одевается и закрывает дверь, возвращаясь к непонятным Уиллу делам, в которые он предпочитает не соваться своим любопытным носом. Такая автономия удобна им обоим, является их негласным соглашением — они часто разговаривают, иногда могут проговорить целый вечер, но при этом ни один не устраивает типичных для многих семей допросов. Уилл привык к подобному стилю жизни ещё в подростковом возрасте, студенческие годы в общежитии тоже не особо изменили такой уклад, но в то же время он знает, чего стоит спокойное невмешательство такому контроль-фрику, как Ганнибал, и от души ценит подобное отношение. Уилл одевается тоже довольно быстро, не особо заморачиваясь тем, насколько тон пиджака должен соответствовать тону туфель. Он и так уже опоздал на четверть часа. На достаточно просторной лестничной клетке — только две четырёхкомнатные квартиры, Уилл звонит в дверь напротив. — Salut, Jack! Открывает ему дверь добродушный седой мужчина внушительных размеров. У его ног вертится лохматая собачонка.— Salut, Paul! — отвечает Уилл, и приседает на корточки. Как всё-таки приятно, что у французов есть слово, способное обозначать одновременно ?привет?, ?пока? и любые другие слова, когда не можешь придумать, как именно поздороваться или попрощаться.— Привет, Жюли, — чешет он мягкие уши спаниельки. Уилл берёт Жюли на поводок, и они спускаются по лестнице, игнорируя постоянно застревающий лифт. Собачка быстро перебирает по высоким ступенькам своими короткими лапами, постоянно поглядывая на Уилла. Они выходят из подъезда и оказываются на шумной парижской улице.Каждый день их прогулка следует по одному и тому же маршруту, и Уилл уже не оглядывается на надоевшие витрины. Он всегда предпочитал маленькие города большим. ?Колыбель революций и изящных искусств?, — сообщил Ганнибал, когда они приехали в Париж несколькими неделями ранее. ?Город фастфуда и негров?, — вынес свой вердикт Уилл немногим позже. Парижские улочки — это четырёх-пятиэтажные дома, на первых этажах которых продают нижнее бельё или гамбургеры. Точнее, у французов даже нет понятия ?первый этаж?, его заменяет ловкое словечко ?rez-de-chaussée?, а второй этаж по умолчанию первый. Бесконечные витрины мельтешат в глазах, возле кофеен устроены столики для посетителей. На пластмассовых стульях рядом восседают уже привычные глазу арабы. Ганнибал как-то рассказывал, что в Италии места поближе к шоссе — самые ?элитные?, но Уилл никак не мог сообразить, зачем платить деньги за то, чтобы жевать круассан, сдобренный выхлопными газами. Рядом с супермаркетом бастуют клошары в грязной одежде, выступающие то ли против цен, то ли против дам с меховыми воротниками. Насчёт ?колыбели революций? Уилл всё-таки вынужден согласиться. Бесконечная стройка на rez-de-chaussée и самих улицах тоже, по всей вероятности, должна относиться к французской жажде перемен. Но вот никакого искусства Уилл не замечает — только уродливые граффити на стенах. Вероятно, Ганнибал готов был польстить городу своей молодости, даже в ущерб не менее обожаемой Италии, лишь бы Уилл согласился полюбить Париж. Тем не менее сейчас Париж Уиллу даже симпатичен. ?Благодаря тому, что Ганнибал влюблён в этот город?, — говорит одна часть Уилла. ?Вопреки тому, что Ганнибал влюблён в этот город?, — сообщает другая. ?Город влюблённых? — ужасное безвкусное название, по мнению Уилла, и единственное, что его украшает — это прогулки с Жюли и Аньес. По крайней мере с соседями им повезло. Изначально квартира Уиллу тоже не понравилась своей излишней громоздкостью. ?Берём?, — заявил Ганнибал во время первого же просмотра, не особенно учитывая чьё-либо мнение, кроме своего. Может, его взгляд зацепился за пианино в гостиной, а остальные аргументы были вторичными. Помимо четырёх комнат, квартира располагает внушительной кухней и большой лоджией. Ах да, и ещё эта чёртова гардеробная! Уилл ловит себя на мысли, что занимайся они сексом, можно было бы найти хоть какое-то применение стольким бесполезным помещениям. Эта заметка возникает где-то на периферии сознания и даже не предусматривает конкретных фантазий, но наверняка после сегодняшнего разговора этот вопрос тоже придётся как-то принимать во внимание. Зачем Уилл вообще за это зацепился, не проще ли было всё оставить на своих местах, раз уж у них период покоя без постоянных интриг и убийств. Помимо парочки чисто технических, ?для выживания?. Как же низко ты пал, Уилл, что считаешь убийства ?техническими?, с кем ты связался? Да, ты чудовищно легко подхватываешь чужие мысли, чужое настроение. Грёбаная эмпатия. Чтобы избавиться от неудобных размышлений, Уилл опять возвращается к мыслям о квартире, в которой из всех комнат используется только спальня и гостиная, где Ганнибал почти половину свободного времени наигрывает какие-то классические мелодии на ветхом пианино, а Уилл читает с планшета детективы, запрокинув ноги на подлокотники дивана. Столовая занята лишь когда к ним приходят гости, а гостевая спальня — вообще никогда, потому что единственная их гостья живёт за стенкой. То, что они едят на кухне, стало личной победой Уилла. Первые дни Ганнибал даже не знал, чем занять свое время, когда пропали абсолютно бессмысленные, по мнению Уилла, перетаскивания приборов в столовую и обратно — до и после завтрака, обеда и ужина. А когда Уилл заявил, что некоторые вечера будет готовить сам, Ганнибал и вовсе выглядел ошарашенным, но ничего не ответил, а молчание, как известно, знак согласия. Ответной победой Ганнибала стала именно гардеробная. В один прекрасный день — тот самый, когда столовые приборы прекратили путешествовать — все старые вещи Уилла отправились в путешествие к парижским клошарам. Ни о каких действительно старых вещах и речи быть не могло, потому что новая жизнь Уилла началась в рваной и пропитанной кровью белой рубашке, а остальным вещам исполнилось не более полугода. Но это были по-настоящему ?старые? вещи — такие, как Уилл носил ещё в Вулф Трап. Фланелевые рубашки и брюки, которые не страшно заляпать машинным маслом. Вместо этого Ганнибал сам приобрёл всю новую одежду для Уилла, от пиджаков и рубашек до носков и нижнего белья, ориентируясь исключительно на свой вкус и чувство прекрасного. Уиллу по большей части было всё равно, что носить, он попросил только не переусердствовать с количеством нарядов, потому что жалко было бы не успеть надеть половину до окончания тёплого сезона. Ведь за зиму Ганнибал накупит ещё одну комнату вещей. Шмоточник. И всё-таки — неужели он готов был пожертвовать любимыми обеденными церемониями исключительно ради возможности любоваться Уиллом? Никто из них не забудет сегодняшнюю игру, никто уже не сможет сдать назад, и теперь они будут любоваться телами друг друга не только в одежде, но и без. Уилл чётко знает, к чему это их приведет — не ма?лые же дети, но пока не имеет ни малейшего понятия, как это будет происходить. Как они вообще оказались в одной постели? Это просто… было чем-то естественным. С момента заселения в квартиру никто и не подумал спросить про гостевую комнату, а менеджеру, видимо, и вовсе было всё равно, кто эти люди, не стесняющиеся платить достаточную сумму за квартиру в центре города, где живут одни бизнесмены и адвокаты. Поль, кстати, тоже был адвокатом. Так вот, это просто не казалось странным или обязывающим. До сегодняшнего дня. Подростком Уилл пару лет прожил с отцом в трейлере, переезжая из одного портового городка в другой, и спать на одной вмонтированной раскладной кровати было единственным выходом. Ещё пару недель Уилл с Ганнибалом провели на голых матрасах в подвале. Раны ужасно болели, кости крутило от сырости, и большинство времени они находились в полубреду. Когда они оба не спали, Ганнибал брал его руку и начинал рассказывать — о разных странах, в которых он бывал, о событиях, про которые читал или свидетелем которых становился. Ганнибал просто бродил по своему просторному дворцу памяти, чтобы не сойти с ума в этом закрытом затхлом месте, и вёл Уилла за руку своими коридорами событий. Уилл уверен, что за эти две недели он путешествовал больше, чем за всю предыдущую или будущую жизнь. Ещё пару ночей они провели в машине просто потому, что Ганнибал не желал останавливаться в придорожных отелях. В одном таком отеле как-то оказалась свободна всего одна комната с двуспальной кроватью, и Ганнибал уже готов был уехать, когда Уилл мягко отвёл его в сторону и сказал — не шёпотом, но и не слишком громко: ?Я понимаю твою любовь к роскоши и удобству. Но… Фредди, серьёзно, я что приставать к тебе буду? Мы почти сутки в дороге, мне невероятно хочется спать, так что я готов уснуть даже на коврике перед номером?. В тот вечер, по инициативе Ганнибала, они написали решение на двух листиках бумаги, а затем обменялись ими перед сном. ?Слева?, — гласила надпись на квадратике Уилла, ?справа?, — было написано каллиграфическим почерком. Они рассмеялись. Аньес стоит на асфальтированной площадке рядом с современным зданием и машет Уиллу рукой. Она вскидывает руку вверх, словно подаёт мяч. — Коллеги начали сплетничать, что у меня появился молодой любовник, — смеётся она, поглаживая мягкую шерсть Жюли. — Привет, моя сладкая девочка!— Salut, Jack! — улыбается она уже Уиллу, прижимаясь щекой к его щеке, как это делают французы.?Дурацкая привычка?, — решил Уилл, когда увидел это приветствие впервые. Но сейчас тонкая дружеская близость была ему приятна, как и лёгкий цветочный аромат духов Аньес. ?Настоящая француженка. Чистота, грация и скромный, сдержанный шарм?, — констатировал Ганнибал, узнав про его новое знакомство. И ошибся. Аньес была родом из Швейцарии, и немецкой крови в ней текло больше, чем французской. Их с Уиллом знакомство случилось, словно в старой комедии, в которой женщина, случайно защёлкнув дверь, оказывается на площадке в одном полотенце и с шампунем на голове. Ганнибал даже не поверил с первого раза, что Уилл говорит правду, хоть и не мог привести ни одного аргумента, зачем тому понадобилось бы лгать. Возвращаясь с одной из первых бесцельно-исследовательских прогулок по Парижу, Уилл обнаружил на своем этаже женщину: она сидела на корточках, подвернув полы лёгкого плаща, и нервно перебирала содержимое сумочки. ?Могу вам помочь?? — Уилл обратился к ней так же инстинктивно, как инстинктивно перешёл на родной английский. Женщина ответила на французском и заговорила очень быстро, постоянно повышая голос на последнем слоге. Типичная манера разговора, из-за которой Уиллу было так сложно привыкнуть к языку. ?Ключи… мои ключи… Поль на даче у Бернара, Брижит в другом конце города, я могу заночевать у неё, но не знаю, остались ли у неё ключи. И её парень вряд ли будет мне рад. А Жюли? Как же моя девочка?? Незнакомка прижалась к двери, из-за которой было слышно жалобное поскуливание — Жюли слышала свою хозяйку, но не могла к ней добраться. Позже Ганнибал будет шутить, что всю аферу Уилл провернул только ради собачонки. Ориентируясь на удивлённый вид собеседника, Аньес быстро взяла себя в руки и постаралась перейти на английский, пусть и с акцентом. ?Месьё, у вас нет номера слесаря? Или кто нужен в этом случае? Они же смогут выломать замок, если я докажу, что здесь живу? Там мой паспорт, мои вещи…? Решение пришло сразу. ?Я несколько лет работал механиком, подождите минуту?. Уилл присел над сумочкой и довольно быстро извлёк из неё маникюрные ножнички. Позже Ганнибал скажет, что не всегда стоит демонстрировать свои таланты, особенно те, которые вступают в противоречие с законом. Замок поддался за несколько секунд, но ради приличия Уилл покопался в нём минут пять перед тем, как открыть двери и выпустить Жюли в руки счастливой хозяйки. Собачка при рассмотрении оказалась милашкой, впрочем, Аньес тоже была недурна собой. ?Замок хлипкий, его всё равно пришлось бы менять, — пожал плечами Уилл. — У вас есть интернет, чтобы найти номер мастера? Или я могу поискать и вернуться через десять минут?. ?Конечно есть, спасибо ещё раз, месьё?. Она уже встала и разглаживала руками плащ, смущённо улыбаясь. ?Только не говорите мастеру, что замок взломан, пожалуйтесь на плохую работу. Иначе вам придётся писать заявление в полицию и прочие формальности?. Она кивает, закрывая двери: ?Конечно, месьё, спасибо за совет. Кстати, не хотите чаю??. ?Простите, я уже должен вернуться?. Аньес удивилась, когда Уилл открыл своим ключом дверь напротив.Пешком до работы Аньес — сорок минут, шагом Уилла — полчаса, автобусом — минут пятнадцать, но его ещё нужно дождаться. Аньес ненавидит толпы. Она завела собаку, ещё когда дочь жила с ними, потому что прогулки с Жюли стали единственным временем, когда она чувствовала себя в одиночестве. В организации, где она работала, Аньес сидела в кабинете с двумя сотрудниками, дома постоянно ухаживала за мужем и дочерью, и даже поход в химчистку или бассейн трудно было назвать ?временем для себя?. Во время прогулок с Уиллом они оба чувствуют себя в одиночестве, потому что не кажутся настолько отличными друг от друга, чтобы существовать по раздельности. Уилл часто вспоминает в такие моменты их прогулки с Молли, в то время, когда они оба были счастливы. За исключением неуёмной жгучей боли внутри. Сейчас Уилл понимает, что он пытался найти счастье не с Молли, а в собственном одиночестве, отшельничестве. Молли и Уолтер принадлежали миру Уилла в той же мере, что и стая его собак — с ними было уютно и приятно переживать собственное одиночество. С Ганнибалом, как бы трудно не было, Уилл не чувствует себя одиноким. Глядя на Аньес, он осознаёт, что её семья — Поль и Брижит — для неё тоже питомцы, которые живут своей отдельной жизнью. Заботливая мать и жена, она тем не менее испытывает куда больше привязанности к Жюли, чем к своей семье, потому что Жюли является частью её мира, а они — нет.Возле супермаркета всё ещё стоят протестующие, но вдобавок они решили выкрикивать свои лозунги вместо того, чтобы тихо бастовать у входа. Автомобили не помещаются на парковке, и некоторые останавливаются прямо на тротуаре, а недовольные полицейские стоят в размышлениях, стоит ли выписывать штрафы нарушителям, раз возле самого магазина всё равно припарковаться невозможно. — Что дамы в мехах, что протестующие безработные — им всем необходимо нацепить на себя ярлыки, хвастаться чем-то, бороться за что-то, кому-то принадлежать, — комментирует Аньес с презрением. — Разве их собственное ?я? столь мелкое и уродливое?Уилл прикрывает её от криков, доносящихся с парковки, в то время как мимо них на огромной скорости проносится красноволосая девушка на мотоцикле без глушителя. Аньес закрывает руками уши. — Ещё одна вопиющая индивидуальность? — вопросительно смотрит на неё Уилл.— Если бы эту мотоциклистку сбил автобус, и она валялась в луже крови, вряд ли бы я ей посочувствовала. В ответ он улыбается, и Аньес удивлена:— Обычно люди подозрительно относятся к таким заявлениям. Чему ты улыбаешься?— Тебе надо поближе познакомиться с Фредериком. Он прокатил бы тебя на мотоцикле тихо и мягко.Первая мысль, действительно, именно та, что приходит Уиллу в голову, а вторая уже оправдание — он ведь не может раскрыть Аньес истинную причину своей улыбки. Потому что это прозвучало бы куда хуже, чем просто подозрительно. Почему его постоянно притягивают такие люди? Тем более, приглашая Аньес покататься, он ничем не рискует. Врождённая скромность не позволит ей напрашиваться, а к тому времени Уилл, может, и его уговорит. Вдвоём они катались всего пару раз по ночному городу, пока не решили, что это может быть рискованным, — как раз в это время копы от нечего делать проверяют документы всех праздношатающихся граждан. И ещё как-то раз они днём выезжали за город. — Кстати, как там Фредерик? — продолжает Аньес. — Он опять вручил тебе длинный список с продуктами, половину названий которых не знают даже французы?Уилл берёт корзинку, и они следуют рядами солений в высоких банках. — Нет, сегодня моя очередь быть шеф-поваром, — он улыбается. — Как-то за полтора евро я приобрёл журнал с различными рецептами пасты, но, по количеству потраченных на их приготовление продуктов, эта маленькая брошюрка оказалась почти бесценной. Она мне действительно понравилась — никаких примитивных рецептов вроде ?опустите макароны в кипящую воду?, и при этом никаких сложных ингредиентов, типа левого бивня мамонта. Аньес смеётся в ответ, взвешивая овощи на весах самообслуживания. Обычно Ганнибал выдаёт ему список, в котором, как в школьном словаре, продукты указаны в два ряда — на французском и на английском языке. Но даже с такой подготовкой Уиллу иногда сложновато найти искомое, и тогда приходится консультироваться у продавцов. Аньес помогает ему одолеть языковой барьер, а он ей — донести пакеты домой. Обычно они оба покупают что-то лёгкое — на один ужин.?Семейная пара, совершающая покупки каждый день в одном и том же месте, вызывает гораздо меньше подозрений, чем иностранец с лицом, исполосованным шрамами?, — сказал как-то Ганнибал. Уилл не ощущает неловкости от своих шрамов, два из которых прикрыты отросшей бородой. Аньес тело настолько безразлично, что иногда её хочется отправить по путёвке к бестелесным ангелам, а сам Ганнибал прекрасно знает, как появилась каждая из этих отметин. ?Можешь даже заплатить за неё, но не делай этого постоянно?, — закончил он свое наставление. Обычно Уилл рассчитывается картой, а Аньес забирает чек и вечером заносит сдачу вместе со свежеиспечёнными круассанами, которые Ганнибал с Уиллом часто разогревают на завтрак следующим утром. Ганнибал готовит невероятно ароматный кофе, но полностью равнодушен к выпечке. ?Это абсолютно не моё?, — признался он как-то, и Уилл оценил искренность этого признания. Почти в открытую заявить о своём несовершенстве — настоящий подвиг для таких нарциссов, как доктор Лектер. Уилл открывает двери, и Ганнибал возникает на пороге почти одновременно с этим. Наверное, вслушивался в скрипящие звуки лифта, открывающегося на их этаже. Он заботливо забирает пакет из рук Уилла, давая тому возможность разуться, и Уилл гадает, не связана ли эта чрезмерная заботливость с разговором, случившимся двумя часами ранее. — Salut, Agnès! Помните, что вы с Полем приглашены в четверг на ужин? — говорит Ганнибал в открытую дверь.— Я обязательно ему напомню. Salut, Frédéric!Дверь напротив закрывается, Ганнибал заносит продукты на кухню и возвращается к музицированию. Уилл понимает, что вся эта заботливость — концерт для Аньес. Раз Ганнибал не может агрессивно показать свою власть, он проявляет её пассивным добродушием. Уилл прихватывает свою многострадальную книгу с рецептами и отправляется на кухню резать овощи. За ужином Уилл рассказывает мелкие происшествия, приключившиеся за день — бастующие потомки великих революционеров и девушка-бунтарка на мотоцикле. Правда, он скрывает от него комментарий Аньес, будто бы это личное, только для них двоих, а не для ушей Ганнибала. Маленькая тайна. Уилл очень хорошо понимает, как опасно Ганнибалу знать о его маленьких тайнах, опасно для тех, с кем они связаны. Не важно, будь это их соседка или дерзкая девушка на улицах Парижа — Уилл не желает смерти ни одной из них. Ганнибал входит в спальню, когда Уилл уже лежит под своим одеялом, читая с планшета. Обычно он выставляет крупный шрифт, чтобы обходиться без очков. Хотя, на самом деле, зрение Уилла вполне сносное, и очки длительное время были скорее его защитой от внешнего мира, чем серьёзной необходимостью. В Париже ему не от кого защищаться.— Я выключу свет? — спрашивает Ганнибал, и Уилл откладывает книгу в сторону. В темноте он слышит, как Ганнибал раздевается. Они оба технически выполнили условия игры.