Очищение (1/1)

Немытый сброд воняет потом, грязной одеждой, перегаром, припаленными стеганками, ржавчиной, рыбьими потрохами и солью, дубленой кожей. Воняет от их изношенных тел, из их поганых ртов, от их спутанных и грязных волос…Аскеладд проснется первым, перед самым рассветом. Он будет идти по примороженной грязи деревенской улочки, сквозь туман, стелящийся от воды, тянуть воздух, куда эта вонь примешивается, и представлять, как хлопнет в ладоши, гаркнет?— и аморфные, вповалку спящие у кострищ и в разоренных домах мешки сначала обретут форму людей, а затем превратятся в единый хищный организм, способный обглодать деревню или корабль до голых остовов меньше, чем за час. Но перед этим Аскеладд остановится в тишине утренних сумерек и с наслаждением вдохнет поглубже. Дым вчерашних кострищ еще будет ласкать ноздри, будут тлеть в золе обгорелые овечьи кости…Нет, вчера, когда они причалили к берегу и зачистили деревню, Аскеладд не выпивал со своей ватагой ни вино, ни их кислое пойло, не разделял с ними мелкую радость от предвкушения еще большей охоты?— рано. Это потом они будут ползать по твердой земле нетвердой походкой и получать щедрое одобрение вожака, чтобы без сомнений следовать за ним по первому призывному крику; потом, когда корабли просядут под тяжестью награбленного?— добраться бы до заставы франков вовремя.День марша вглубь суши, по берегам осенью ловить уже нечего…Вчера, отогревшись у костра после нехитрого ужина и коротко посвятив Бьерна в планы, Аскеладд оставил банду тихо судачить, считать холодные звезды и дышать влажной землей из братской могилы местных жителей. Сам же удалился в дом, стоящий на окраине, ближе к лесу. И там, протопив очаг и достав из походной сумки кожаный сверток с инструментами, начал ритуал.Аскеладд расстегивает фибулу на плаще, сдергивает его с плеч и стелет на резную кровать. Расстегивает зажимы на вороненой кирасе?— и стягивает кирасу, ставит ее рядом. Затем снимает оружейную перевязь, заматывает ремешки вокруг ножен меча и заботливо укладывает на лавку. Расшнуровывает стеганый, уже порядком засаленный поддоспешник, разматывает шарф с шеи, снимает пояс с сумками?— и складывает к оружию. Сбрасывает расшитую верхнюю рубашку, тихонько звякнув золотыми монетками, вшитыми по подолу. Следом выуживает пару кинжалов из голенищ, снимает сапоги и шерстяные обмотки с ног. Оставшись в штанах и нижней тунике, он морщится, ощутив скопившийся на одежде запах собственного тела: еще не мерзкий, но уже заметный.Аскеладд снимает с огня закопченный котелок, в котором уже кипит вода, и льет ее в деревянную кадку, стоящую у очага. Плеснув из ведра холодной, колодезной, болтает рукой, проверяя, не слишком ли горяча. Затем развязывает шнур на свертке с банными принадлежностями и раскатывает на лавке рядом. Достав оттуда маленький пузырек, он капает в воду немного масла лаванды, затем снимает остатки одежды, стелет под собой на деревянный пол и садится сверху, подогнув ноги.Сейчас, в драгоценные минуты уединения и покоя, Аскеладд хочет смыть даже не походную грязь?— не только ее. Он будто пытается счистить саму причастность к тем, кто снаружи, смыть перед сном незримый налет, собиравшийся на коже от того, что приходится дышать с ними одним воздухом и говорить одними словами.Хотя бы на время. До утра.Опустив руки в воду, он зачерпывает огрубевшими ладонями?— и жадно умывается, фыркает, дышит. Струи текут по груди, на живот и ниже, блестят в мятущемся свете пламени. Аскеладд берет лыковую мочалку и, промокнув ее, вспенивает белым мыльным бруском. Кому-то может и песком достаточно отереться, но по опыту Аскеладд знает: любая царапина сильной жаре или холоде за неделю может незаметно превратиться в гнойник или язву, тот?— в заражение крови, а оно?— в смерть. Аскеладд кожу бережет.Он омывает руки, тщательно?— пальцы, вычищает костяной палочкой под ногтями. Руки он всегда старается держать в чистоте.Солнце стояло низко и уже совсем не грело: мазало лучами по холодным волнам, по зернистому песку, затухало красными искрами в прибое. Скоро совсем скроется, и только закат еще долго будет дотлевать у горизонта, алеть открытой раной между морем и облаками. Но из дельты реки, куда они заведут корабли, его уже не увидеть.Подняв лицо к небу и прикрыв глаза, Аскеладд неподвижно стоял на линии воды. Кровь на руках остыла быстро, схватилась холодной коркой. Увязнув сапогами в песке, Аскеладд наконец подобрал плащ, наклонился к волнам и стал оттирать багровые потеки, соленой водой сквозь пальцы, и вода алела вокруг. Кровь с подошв сапог, кровь от тела рыбака, лежащего неподалеку лицом вниз… Аскеладд заколол его, когда тот понесся с гарпуном навстречу викингам. Гарпун?— тоже оружие, и перед лицом неизбежной смерти выбор был понятен. Лучше уж так, прямиком в Вальгаллу, чем забившись в угол собственного дома. Чем от топора или стрелы в спину?— в попытке бегства.Аскеладд всадил меч по самую рукоять и распорол тело от живота почти до горла. Остальная банда хлынула дальше, в деревню.Лучше уж так.Волны набегали на берег, но до тела не дотягивались, робко лизали прибоем рядом. Кровь Аскеладд слышал скорее по запаху: теплое, телесное железо стелилось низко и стыло в соли и йоде. Уже утихали вопли за спиной, успокаивался топот и лязг, и начинала доноситься ругань за нехитрую добычу… Справились, так пусть глодают.Рыбацкая деревня?— не противник вооруженной своре, но полезный перевалочный пункт.Приближающиеся шаги Аскеладд услышал еще издалека, но не обернулся: поступь была знакомая, легкая, даже шорох одежды давно привычен.—?Отмыться пытаешься? —?бросил Торфинн, остановившись чуть поодаль.Аскеладд выпрямился, вытер ладони потрепанной полой плаща.—?А ты-то что здесь делаешь? Думал, ищешь если не добычу, то славу на поле битвы…—?Битвы? —?сквозь зубы процедил Торфинн, глядя на полосу догорающего заката. —?Это не битва.Аскеладд улыбнулся: это резня.Из темноты по спине тянет сквозняком: в этих краях люди делают в домах окна, хоть и закрывающиеся плотными ставнями, но через окна всегда тянет. Лучше бы как на севере, у норегов: отдушина в потолке?— и хватит. И можно не бояться ни холода, ни юркой стрелы, ни любопытных взглядов сквозь щели.Хоть в чем-то хорошем северяне знают толк.Медленно водя мочалкой по ключицам и груди, согреваясь от огня, Аскеладд жалеет об одном: что нельзя сейчас всем телом погрузиться в этот таз, расслабить каждую мышцу. А где-то в Исландии есть горячие источники, целые озера теплой воды, бьющей прямо из-под земли посреди камней и ледников, о которой только рассказы и долетают до более южных земель. Черный песок и желтые реки, в небе ночами?— разливы красок, а под ногами?— ни одной ползучей гадины… Сплавать бы туда и проверить россказни, пока моря не вздыбились штормами и ветрами, колкими от ледяной крошки?— потоптать девственный снег и подышать свободным севером, подальше от берегов напоенного кровью Северного моря… Уже который год тянет.Где-то там ведь и родился ?Торфинн, сын Торса, воин Исландии?: присказка, произносимая как заклинание перед каждым официальным вызовом на дуэль, знакомая Аскеладду до скрежета зубовного. В нищем и суровом краю пастухов и рыбаков, где даже грабить особо нечего, а значит и корабли туда вести?— много рисков и мало смысла, ну разве, может, навестить Торфиннову родню. Кто там у него остался? Мать, сестра, братья? Кого вспоминал Торс, спрашивая Аскеладда о семье? Кому посмотреть в глаза до сих пор так боится малыш, не защитивший отца от пиратских стрел??Настоящему воину меч не нужен?. То ли дело два кинжала?— клыки звериные…Плечи замлели. Аскеладд лениво потер загривок, затем отложил мочалку и завел руки за спину, сцепил в замок между лопаток. С наслаждением вытянулся, наконец свободный от веса брони, с чувством прогнулся. Все-таки еще достаточно гибкий, не закостенел еще: улыбнулся, прикрыв глаза. И тут же поморщился, ощутив, как потянуло болью по единственному рубцу на теле, вдоль ребер на левом боку?— тот опять ныл на погоду, и к холодам?— сильнее обычного.Память о временах, когда кираса еще была велика.Зато шрамами были обильно изрезаны предплечья. Вода бежит по темным рубцам и посветлевшим со временем засечкам, по рисунку выступающих вен и жилистым кистям, пока Аскеладд трет мочалкой шею. Шею?— куда в каждой ?дуэли? безотчетно целится Торфинн, куда целятся и другие. Спроси кто Аскеладда, какую часть своего тела он считает самой привлекательной, ответ будет очевиден…Торфинн нахмурился и до скрипа оплетки сдавил рукояти окровавленных кинжалов. Выражение его лица было Аскеладду хорошо знакомо: резать и добивать крестьян?— это не кидаться в одиночку на стены крепостей и фортов, не уходить в глубокий рейд разведки в леса Уэссекса… Нет в этом славы и никогда не было. А нет славы?— нет и дуэли.Что ж, пора было развернуться и пойти взглянуть, чем завершился набег, посчитать увечных и убитых, если таковые найдутся, и приказать копать могилу. А мальчишку?— по обыкновению оставить сжигать самого себя в тихой ненависти. Кажется, ступи он сейчас в воду?— зашипит, как уголек… Подумав об этом, Аскеладд понял, что успел немного озябнуть, и подвигаться и согреться бы не помешало.Он отошел от воды и расстегнул фибулу, смотал плащ и бросил на песок. Размяв плечи и шею, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, он скомандовал:—?Нападай, малец,?— и достал меч, принимая защитную стойку.Торфинн вздрогнул. А в следующую секунду, не говоря ни слова, сорвался с места и ринулся навстречу. Стремительной тенью он мелькнул слева, металл лязгнул о металл?— Аскеладд успел парировать, тут же развернуться?— и парировать снова, на этот раз там, где секундой тому было основание его шеи. Шаг назад?— и лязг уже у бедра, второй?— под коленом.Связки, значит, хотел подрезать…Пружиной Торфинн выскочил перед лицом, и Аскеладд едва смог увернуться?— короткое лезвие со свистом рассекло около уха. Второй удар он принял на меч и с силой толкнул.—?Неужели что-то новенькое, а?Выставив перед собой кинжалы, Торфинн двигался по дуге в пяти шагах от цели, немного пригнувшись и выжидая момент для следующей атаки. Взгляд мальчишки скребся каленой сталью о золоченые края кирасы, тыкался в колени и бедра, укрытые стеганкой, приникал к шее… Аскеладд презрительно сощурился.—?Хотя и в половину не так интересно, как было с твоим отцом.—?Ублюдок…Когда Торфинн рванул вперед, направление его атаки было уже очевидно.Отклонившись в сторону, нырнув под занесенную руку, Аскеладд перехватил его в прыжке и резко дернул вниз, заставляя упасть на песок. Немного протащил, не давая перевернуться лицом вверх и ударить второй рукой, а для верности припечатал сапогом между лопаток.—?А за лето ты явно подрос! —?весело констатировал Аскеладд, выворачивая мальчишескую кисть и заставляя выронить кинжал, и склонился ниже, всматриваясь в обращенный к нему карий глаз, блестящий из-под русых волос и будто подсвеченный изнутри пламенем не то гнева, не то заката. Аскеладд жадно втянул согретый воздух.—?Теперь сложнее спутать с девкой, да?—?Пусти… —?зашипел Торфинн, и внутри сразу же потеплело.Скользнув жалом меча вдоль Торфинновой челюсти, от подбородка?— по кадыку, под воротник шаперона, Аскеладд не без удовольствия ощутил, как учащенный пульс бьется в ладонь из зажатого в ней запястья:—?Хотя нет, морда еще гладкая,?— прошептал он. —?Поди ж ты, даже вблизи не отличишь…—?Я проиграл, отпусти!..—?Ну, ну… Проиграл? У нас ведь не дуэль, Торфинн,?— Аскеладд добродушно осклабился и ослабил хватку, позволяя противнику выскользнуть. —?У нас тренировка.Взяв бронзовое зеркальце и смочив ладонь, Аскеладд заглаживает волосы к затылку, пропускает мягкие пряди меж пальцев, немного оттягивая, проверяя, не слишком ли отросли. Хотя на севере свободному человеку и предписывалось отпускать космы и даже вплетать туда ленты и побрякушки, Аскеладд слишком давно привык стричься коротко, по римскому обычаю. Да и видеть в отражении лицо своего недалекого предка, с годами все яснее проступающее в чертах, не очень-то хотелось…Взяв ножницы, Аскеладд аккуратно подравнивает волосы у висков, куда уже вкралась седина, и состригает светлые клочки, пробившиеся за пару недель по щекам. Остальную бороду прочесывает гребнем, по линии челюсти к подбородку, клинышком. Может, сбрил бы и вовсе, но в этих широтах кожа без нее обмерзает и во время плаванья быстро превращается в воспаленную чешую от ветра и соли. Да и девкам, говорят, такая бородка нравится.А, может, и не только им…Если бы за столько лет Аскеладд не научился безошибочно узнавать эту поступь, то подумал бы, что снаружи пробежал какой-то мелкий зверек вроде куницы. Но, в очередной раз заслышав шорох снаружи, со стороны леса, Аскеладд убеждается: у отряда?— хороший разведчик.Шаги появляются почти каждую ночь, будто Торфинн не может уснуть, не проверив, на месте ли убийца его отца, жив ли еще, дышит ли. Иногда Аскеладд слышит его, пока листает карты в свете лучины. Иногда?— уже лежа в постели, завернувшись в плащ и погрузившись в темноту: будто и самому спится тревожно и зыбко без немного пожелания поганых снов.Но в последние месяцы шаги все чаще слышны во время мытья. Торфинн пытается брать пример в гигиене? Вряд ли, судя по тому, что грязные космы так же висят с его головы вместо волос, пока не загонишь в баню, пока Бьерн не заставит вычесать вшей, случись Торфинну их нахвататься. Потом мальчишеская макушка, конечно, сияет и золотится, как ржаное поле к концу августа, но большую часть времени?— зрелище жалкое…Может, наблюдая изменения собственного тела, Торфинн стал интересоваться чужим? С подростками такое случалось: в какой-то момент перестаешь быть похожим на ребенка, но на взрослого?— еще и не начинаешь. Вытягиваются руки и ноги, и другие уже не смотрят на тебя свысока… Впрочем, Торфинну это пока не грозит: до сих пор он едва дотягивается до Аскеладдова плеча, и то?— встав ровно. Сколько ему уже? Четырнадцать? Пятнадцать? Аскеладд вспоминает свои четырнадцать вёсен.Меч брата в руке. Труп отца.Тепло материнских рук…Взяв ношенный шарф, Аскеладд вытирает лицо, шею и грудь насухо, а затем достает из свертка с инструментами изукрашенную деревянную баночку. Открыв ее, берет на пальцы немного густой мази и втирает в кожу там, где давит и трет кираса?— водит руками неторопливо, почти нежно. Малость, расслабляющая усталое тело, избавляющая от бремени дня и настраивающая на сон так же, как тихий треск поленьев и ароматы трав, как близость Торфиннова дыхания или взгляда…День за днем карие глаза прожигают Аскеладда чуть ли не насквозь, если не блуждают по волнам или не стекленеют, упершись в кинжалы в руках или пламя костра на привале?— ненадолго. Жесткий, чистый взгляд маленького хищника, однажды решившего, что жизнь Аскеладдова должна быть отдана ему?и никому больше: ни вражеской стреле, ни мечу, ни яду, ни чарам. Такую верность не покупают золотом или лестью, и кто бы мог подумать, что награда за убийство Торса превзойдет все мыслимые ожидания…Звериный взгляд Торфинна течет вдоль хребта расплавленным медом.Аскеладд растирает по ладоням остатки мази и ворошит кочергой в очаге, подвигая горящие поленья ближе друг к другу. Легко подув на угли, чтоб дали больше жара, он расправляет плечи, подставляя теплу грудь и живот, рельефом практически повторяющие узор на кирасе. Он задирает голову и дышит смолистым дымом и запахами шалфея и лаванды, идущими от кожи. Прикрыв глаза, он вслушивается: в потрескивание огня, движение воздуха в щелях дома. В чужих легких. Торфинн дышит ртом, почти неслышно, почти. Учащенно.Так что же, Торфинн? Аскеладд улыбается. Он, конечно, любопытен, но он терпелив. И он знает: что бы ни влекло к нему мальчишку, рано или поздно оно заставит его переступить порог.