Глава 6 (1/1)

KamijoМы действительно словно вернулись назад на несколько лет, в то наше самое счастливое время, когда умели еще не ссориться, не задевать друг друга обидными мелочами, не устраивать сцен на ровном месте. Не сразу отдаешь себе отчет, что вот такие мелкие, выводящие из себя детали по крупицам убивают все эмоции, оставляя только горечь. Сейчас же, когда то ли я, то ли ты, то ли мы оба, не сговариваясь, стали сначала думать, а потом делать, наступил просвет, и я уже больше не боялся дарить тебе нежность, а ты не отталкивал меня.Две недели. Четырнадцать дней, не омраченных ничем, и будто прожитых в ином мире. Из всего этого я помню больше вечера. Вечерами ты становился каким-то особенно тихим, будто боялся потревожить тишину в квартире, и играл почему-то часами наши старые песни, выпуская гитару из рук, только когда я решался заговорить с тобой. - Ты любишь эти песни, да?- Я люблю все наши песни одинаково. Просто эти…- …особые?И ты рассеяно кивал, вновь задумчиво проводя по струнам мозолистыми кончиками пальцев, позволяя мне садиться позади тебя и легонько целовать в макушку. Это меня и радовало, и пугало одновременно – раньше ведь ничего такого не было, ты не выносил такой нежности от меня, будто она тебя пугала. Чем?.. Почему ты так боялся и до сих пор боишься целиком открыть мне свою душу, Маю?К хорошему быстро привыкаешь, и по утрам теперь, просыпаясь и долго лежа в постели, слушая как ты тихо готовишь на кухне завтрак, я спрашивал себя, почему мы не могли жить вот так раньше. И не было тяжелых недавних мыслей, что нам надо разъехаться хотя бы на время, отдохнуть друг от друга, может быть, даже успеть соскучиться. От любимого человека нельзя "отдыхать", и чем дольше разлука, тем быстрее умирает наше общее "мы". И вроде бы мы помирились, но легче не стало. И не светит, и не греет. Я все время возвращался к тому разговору в летнем кафе. И в самом деле – я люблю тебя, а ты меня, но почему-то у нас толком ничего не выходит. А может, выходит, но только до первой кратковременной бури, и это значит, что наша с тобой любовь – как воздушный замок, готовый рухнуть от малейшего дуновения. Или не любовь, а хотя бы близость, когда мы понимали друг друга без слов. Четырнадцать дней покоя и тишины. А на пятнадцатый гром все-таки грянул, именно тогда, когда его перестали бояться.- Завтра собираемся все как обычно, я уже позвонил ребятам. Будем обсуждать то, о чем говорили с тобой.- Когда?- В кафе. Когда ты подарил мне розу и поцеловал меня…- Ты, кажется, о работе заговорил?Только то, что были мы с тобой сейчас не на нашей милой уютной кухне, а в саунд-салоне, рассматривая полки с новой продукцией, удержало меня от того чтобы едко заметить – о работе я, по твоей просьбе, молчал все это время, но невозможно же молчать об этом вечно.- Да, я заговорил о работе. Но не думал, что для тебя это настолько стало… тяжело. - В каком смысле? Мне не тяжело, все должны работать. Ты с самого утра какой-то странный, будто тебе покоя не дает маленькая невидимая ранка на нёбе, которая давно зажила бы, если не касаться ее языком. Но ведь это невозможно. И поэтому ты досадно раздражен, но как обычно скрываешь. - Не знай я тебя, подумал бы, что ты устал. – Отходя от стеллажей с популярной музыкой, я подхожу ближе к инди-дискам, беря в руки новый альбом одной из групп Under Code Production, и улыбаюсь. Кисаки успел взлететь ровно настолько, насколько хотел. - А может, я и в самом деле устал…Оборачиваюсь к тебе, решив, что, видимо, я тебя либо не расслышал, либо неправильно понял. Потому что такие странные слова мог сказать кто угодно, но только не ты. - Ты о чем это?- Ни о чем, Юджи. Ни о чем… Так ты берешь этот диск или так и будешь стоять?Что-то в тебе не так, что-то по мелочам менялось в течение последних двух недель, а я либо не видел, либо не хотел видеть. Ты все чаще носишь строгие брючные костюмы, почти не снимаешь очки, все короче стрижешь волосы, будто боясь опять отпустить длину, по которой я порой так тоскую. Я тоже изменился, но не чувствую, что изменились мои взгляды на жизнь, мои желания. Разве что, в последнее время они приобрели более четкие формы, а я так и не поделился еще с тобой, из-за этого дурацкого запрета на время "отпуска" не говорить о работе. Мы все-таки покупаем диск и не спеша идем пешком к машине. Домой. Я тут вдруг внезапно все понимаю, даже остановившись и замерев, глядя себе под ноги. - Что такое? – Ты на автомате прошел еще пару шагов вперед и недоуменно остановился, обернувшись ко мне.- Тебе надоело.- Что?- Всё!Я не хотел, это само вырвалось, и слово само окрасилось в такой нервный, претенциозный оттенок. Я не хотел кричать.Как не странно, ты почему-то молчишь, подходя ко мне ближе и тоже изучая асфальт и носки своих туфель. - Поехали домой. Пожалуйста…Вот оно. Домой. Мы каждый день дома, каждое утро ты готовишь завтрак, вечером играешь на гитаре, или мы смотрим фильм, иногда днем выезжаем куда-то по магазинам или в парки. Ты говоришь о ресторанах, о том, что было бы здорово иметь собственное "Кафе Фей" которое когда-то так нам нравилось. Но ни слова о том, чем я живу, мы жили оба до недавнего времени – туры, концерты, записи, костюмы, клипы, сборники, аранжировки… Ни слова о музыке. Остаток пути мы молчим, но молчание впервые какое-то тягостное. Припарковав машину на стоянке перед домом, я наконец-то решаюсь посмотреть на тебя, недоумевая, почему ты после моего резкого выпада промолчал и не сказал ничего. - Маю… что происходит?- Ничего не происходит. Все же хорошо, ты что.Но я вижу что ты – нет, не лжешь – ты утаиваешь.- Ты помнишь, что я говорил о концерте? О том, каким вижу это выступление, и о том, что будет дальше?- Помню. - Почему у меня чувство, что ничего уже не будет?..* * *Последние дни меня настойчиво не покидает ощущение затишья перед бурей. Или даже не так… Скорее, предчувствие девятого вала, когда кажется, что самое страшное позади и на горизонте появляется долгожданное солнце. Но стоит лишь на секунду забыться и расслабиться, как в самый неожиданный момент разрушительная стихия накрывает с головой, не оставляя шанса на спасение.Наверное, такого покоя и взаимопонимания не было между нами за все годы. Ты кажешься настолько тихим и домашним, что ненадолго я забываю обо всех трениях и бесконечных проблемах, а глупая надежда снова уговаривает, что, быть может, это еще не конец.Но жить иллюзиями глупо, и тому, кто забывается в собственных мечтах, потом очень больно падать. Тихое бесконфликтное существование – это лишь передышка, отпуск, но никак не жизнь. Да, быть может это – мой рай, но тебе в нем нет места.Сейчас мне кажется, что усталость невыносимо давит на плечи, и я поражаюсь, как раньше не замечал этого. Напряжение и раздражение последних месяцев были ее следствием, но я даже сам себе не отдавал отчета, в чем проблема. Мы винили друг друга в том, что все рушится, но, по сути, никто из нас не был виноват. Просто годы прошли, и я сильно изменился. А вот ты – нет.И я с горечью признаюсь себе, что на сцене, в музыке, во всей этой среде ты на своем месте. Тебя невозможно представить без света софитов, фейерверка страстей, энергии, которую дарит зал. Без долгих ночей в студии, до самого утра, когда не остается никаких сил. Без тихих редких вечеров дома, когда неожиданно рождается новая песня. Без страсти и огня, без постоянных переездов и гостиничных номеров. Без преклонения и восхищения. И без измен.Это твой мир, он не дарит покоя, но в нем ты счастлив. Или даже не то, что счастлив, а просто – это единственно возможное для себя бытие. А вот я от такой жизни устал, но тишина и уют, которые так нравятся мне, тебя медленно убьют.Что-то глубоко в груди замирает каждый раз, когда я думаю о том, что временное перемирие закончится. И поэтому, когда ты действительно нарушаешь табу не говорить о работе, я даже не успеваю испугаться.Ты хочешь обсуждать предстоящий концерт, то, что нас ждет, и сколько всего еще нужно сделать. Я чувствую, что у тебя уже есть какие-то идеи, а, может, даже и наработки. Но в этот миг я задаю сам себе вопрос – а кто сказал, что работа есть только одна? Кто сказал, что музыка – это призвание? Мы так давно оказались в этой среде, что теперь и не вспомнишь, мечтал ли я когда-то быть кем-то иным. Когда-то давно я слышал, что большая беда всего цивилизованного общества заключается в том, что каждый человек выбирает себе путь в очень юном возрасте, когда еще сам не знает, что ему нужно. Ошибиться недолго, а потом часто уже поздно что-либо менять. Как узнать, правильным ли было решение в один прекрасный день взять в руки гитару?- Почему у меня чувство, что ничего не будет? – доносится сквозь пелену до моего сознания.Сейчас на меня наваливается самая настоящая апатия и желание лишь одно – не трогать эту тему, не трогать как можно дольше, потому что это и есть тот самый девятый вал. Нас накроет и, возможно, еще какое-то время мы будем барахтаться в ледяной воде. Но сколько не бейся, конец неизбежен.- Юджи, пойдем домой. Там и поговорим.Напряжение звенит между нами, как будто кто-то все сильней натягивает струны, и они вот-вот лопнут. А еще мне кажется, что я чувствую отчаяние, закрадывающееся в твою душу, потому что только сейчас ты начинаешь понимать то, что я узнал уже давно. Вероятно, ты тоже чувствовал, что конец близок. Но предполагать и видеть своими глазами – вещи совершенно разные.Начинать разговор не хочется, и потому я закуриваю, специально медленно, словно несколько секунд отлагательства могут чем-то помочь.- Я слушаю тебя.Ты стоишь посреди кухни, замерев в напряженной позе, как будто перед опасностью. Хотя кому здесь надо защищаться – еще вопрос.Усевшись на подоконник и подтянув к себе колени, я смотрю в окно, на осенний безоблачный вечер. Это только в фильмах и романах мир рушится в потоках дождя под аккомпанемент грома, а в реальной жизнь все может закончиться даже когда над головой чистое небо.- Что ты хочешь услышать?Я затягиваюсь и принципиально не смотрю на тебя. Хотя в этом нет необходимости, ведь и так знаю, как сейчас блестят твои глаза, как ты несильно сжимаешь кулаки, как неестественно прямо и напряженно держишь спину.- Правду. О чем ты думаешь?"Я думаю о девятом вале, Юджи. Я думаю о том, что после девятого вала еще никто не выживал".- Хватит отмалчиваться! – ты немного повышаешь голос, но я знаю, что тебе хочется заорать, и мое отрешенное молчание тебя пугает больше любых самых страшных слов. – В чем дело? Ты что?.. Ты не хочешь больше ничего?- Ну почему же не хочу, - горько усмехаюсь и снова затягиваюсь, отмечая, что сигарета неожиданно быстро закончилась. – Я хочу быть с тобой, как всегда.- А работа?.. – начинаешь ты, но я резко прерываю.- А что работа? Что работа? Какое отношение это имеет к нам?От неожиданности ты даже отступаешь на полшага назад и смотришь на меня такими изумленными глазами, как будто я только что показал тебе невиданный фокус.Твоя реакция вполне ожидаема. Я даже не пытался себе представить, как будет проходить этот разговор, когда придет его время. Но то, что ты будешь вести себя именно так – повышать голос и не верить – вполне закономерно. Однако сейчас я понимаю, что злюсь – злюсь из-за того, что ты не захочешь так просто принять правду. И при всем желании не сможешь меня понять.- Что ты несешь? – твой голос немного дрожит, а говоришь ты неожиданно тихо. – Ты же лжешь сам себе. Потому что знаешь – мы никогда не были вдвоем. Нас всегда было трое.- Я, ты и твои измены?Грубость сама срывается с губ, я не успеваю вовремя прикусить язык, но, кажется, ты даже не обращаешь на это внимания.- Я, ты и наша музыка. Это часть нас, это мы сами. Нас нет без нее.На слове "нас" ты делаешь ударение, словно призывая меня одуматься, и смотришь такими глазами, что мне становится больно.- Все зависит только от нас самих. Я не запрещаю тебе заниматься музыкой и…- Что?!..- И ведь есть немало счастливых пар, в которых людей связывает только личное, а занимается каждый своим делом…- Маю, ты рехнулся? – твой голос срывается, и я сам вздрагиваю от этих высоких нот. – Да ты себя в зеркало видел? Какое еще свое дело?! Ты хоть сам себя можешь представить где-то за пределами сцены?!Я молчу несколько мгновений, стараясь найти честный ответ на этот вопрос, потому что до сих пор я не задавал его даже сам себе.- Я не знаю.Тяжелый вздох вырывается против воли, и боковым зрением я вижу, как ты начинаешь нервно ходить из стороны в сторону, насколько это возможно на маленькой кухне. Будь в твоем распоряжении чуть больше пространства, ты бы метался, как загнанный зверь.- Но одно я могу сказать точно – я не хочу терять тебя. Мы должны быть вместе в любом случае…- Кому ты врешь?! – вопрос похож на полустон-полукрик, и я вновь отворачиваюсь, потому что не могу смотреть на тебя, на твои страдания. – Ты же знаешь, так не получится! Это не про нас!- Можно попробовать… - слабо возражаю, но в глубине души понимаю, что ты прав, черт возьми, безусловно, ты прав, а мне просто очень хочется обмануть себя и тебя.Твоя истерика обрывается так же неожиданно, как началась, и я молчу, не зная, что еще добавить.Смотреть в твои глаза даже не больно, а невыносимо тоскливо, потому что, хотя ты не произносишь ни слова, я читаю в них все мысли.Ты считаешь меня предателем. Ты уверен, что я предал не только и не столько тебя, сколько Королеву. Предал нас. И я с тихим отчаянием думаю о том, что более страшной измены для тебя не существует.Не говоря ни слова, ты стремительно разворачиваешься и выходишь за дверь, а мой первый порыв броситься следом, но я тут же останавливаю себя. Хлопает входная дверь, я смотрю на свою сигарету, как миллиметр за миллиметром тлеющий уголек приближается к моим пальцам. Бежать за тобой нет смысла, потому что мне нечего сказать в свое оправдание.* * *Нет, это был не гром среди ясного неба – это был давно ожидаемый холодный душ, но я так не хотел верить. Верить в то, что стало слишком поздно что-то менять. Выскочив из подъезда и остановившись, в первое мгновение, я очень хочу сразу же вернуться. Сбежать сейчас, в такую минуту, это все-таки подло и неправильно, тем более, что и уходить-то никуда не хотелось – я мог и дома спокойно обдумать твои слова. Однако внутренний голос, издевательски подгоняющий бежать, куда глаза глядят, утверждает, что именно в одиночестве мне надо понять и осмыслить.Конечно, ты не уйдешь. А даже если уйдешь – вернешься. Ты всегда возвращаешься, рано или поздно, вопрос только в том, сколько еще раз я смогу принять тебя, и сколько мы будем вот так ходить по краю. Ночной город на редкость приветлив, гуляет приятный ветерок, а я неспешно иду и иду куда-то, переходя по светофору перекрестки, останавливаясь у киоска и покупая сигареты. Я перехватил от тебя эту привычку – курить, когда истерзаны нервы, и кажется, что мозг просто взорвется без никотина. Дойдя до ближайшей станции метро, я сажусь на скамейку. Платформа почти безлюдна, только что поезд увез отсюда последних припозднившихся с работы. Прикурив от зажигалки, я внезапно думаю – а это ли не то, чего ты хочешь, Маю? Возвращаться каждый день с работы вечером, уходить утром, жить на одном месте, купить уже квартиру побольше и в спальном районе, ближе к парку, например, и подальше от Шибуйи. Жить вот так, размерено и неторопливо, и не гоняться больше за воздушными замками, не изводить себя и меня скандалами. Жить?.. Просто – жить?Для меня жизнь уже очень давно – это бег с препятствиями. Едва перепрыгнув одно, хочется развернуться и увидеть другое, еще более сложное. И дело не в пресловутом быстрее, сильнее, и выше. Дело в самом ритме жизни. Наверное, валиться с ног от полного изнеможения после концерта, когда даже тело плохо слушается, а в ушах еще звучат аплодисменты – вот это и есть мое счастье. А для тебя это давно уже сущий ад.Вдалеке виднеются огни медленно приближающегося поезда, я нащупываю в кармане какую-то мелочь, понимая, что домой сейчас уже нельзя. Полчаса назад еще было можно. И даже десять минут. Но теперь – нет. Вообще я не люблю ездить в метро. Это не то, что автобус или машина, где можно смотреть в окно и чувствовать, что тебя куда-то неумолимо несет. Здесь, когда вагон уходит в тоннель, и видны пролетающие с бешеной скоростью бетонные стены и провода, можно лишь уткнуться в газету, сотовый телефон, или вовсе задремать на заднем сидении в углу.Я вспоминаю твои глаза за секунду до того, как трусливо сбежал, и меня душат слезы, которым не будет выхода. А твое "Можно попробовать…" - такое заранее обреченное. Попробовать? Да ты сам хоть понимаешь, о чем говоришь? Что это будет за жизнь, если ты даже сейчас, как и все эти годы, когда я рядом с тобой двадцать четыре часа в сутки, и то умудряешься исходить на ревность, пытаясь контролировать каждый мой шаг, а меня это просто неимоверно бесит. Бесит не твоя слежка, а то, что ты до сих пор уверен в моей склонности прыгать по чужим постелям. Я сам виноват, это я развил в тебе такую паранойю, но выросла она все-таки на более чем благоприятной почве. Ты же сам это все понимаешь. А что же будет, если мы поступим по-твоему – я буду продолжать тянуть группу и ездить по всей стране с концертами, бросая тебя в Токио? Мы вряд ли протянем больше года вот так, и неизвестно, кого первого хватит инфаркт. Поезд с жутким свистом куда-то летит, и честное слово, как здорово было бы врезаться сейчас в глухой тупик, и разбиться к чертовой матери. По крайней мере, это избавило бы от ненужных, тяжелых, но неизбежных мыслей. …Никогда хорошо не ориентировался, и потому в первое мгновение, поднявшись из метро на улицу, даже не понял, куда меня на ночь глядя занесло. Какой-то совсем незнакомый район, и все же ощущение, что я тут был однажды. С кем-то.А если все-таки уйти со сцены? Если все-таки взять и доказать тебе таким образом, что для меня важнее ты и жизнь с тобой, а не призрачные цели. Хотя, если так подумать, цели-то уже давно не призрачные, и бросать все на пике своей формы – это преступление. Но преступление только для меня, а как же ты? А Эмиру? А Казуми, который вообще уже давно хочет уйти? Он так похож в этом на тебя, только спокойнее от природы, и тянет его к такой же спокойной жизни. Но ты… Я просто не могу поверить, что ты хочешь бросить то, что мы вместе так долго поднимали, своими руками. Королева стара и ищет преемника. Но дать ей его можем только мы – ты и я. Бросать ее, забывать, отодвигать куда-то, во имя банального личного счастья мы не имеем права. Ты бы посмеялся над этими словами, я знаю, но я-то так чувствую, и если ты все еще хочешь быть со мной, тебе придется с этим считаться. Я настолько не ждал звонка, что даже не понял в первое мгновение, у кого это звонит телефон. Уже совсем стемнело, дисплей горит ярко и обличающе, а еще, кажется, что об этом звонке позаботился кто-то свыше. Хизаки.- Камиджо-кун, извини, что поздно, и я помню, что у тебя отпуск, но мы договаривались связаться сегодня днем. Да, я же собирался позвонить ему и сказать, что студия в его распоряжении на неделю для записи вокала.- Прости. У меня выдался… не самый лучший день, и я забыл. Молодец, что позвонил сам. - Ты на улице? Может, завтра?- Хи, нет. Ты дома сейчас?Гитарист секунду молчит, переваривая неожиданный вопрос.- Дома. А что случилось?- Наверное, нам стоит поговорить. Если, конечно, у тебя нет каких-нибудь дел. – Пнув носком ботинка камешек с мостовой, я какого-то черта думаю о Хироки, говоря о "делах". Но вдруг и в самом деле?- Хорошо. – Хизаки на редкость покладисто соглашается, не высказывая удивления. – Где?- Я рядом со станцией метро…Объяснив, где нахожусь, и для верности указав пару ближайших магазинов, я вдруг слышу в трубке тихий смех Хизаки. - Я живу на соседней улице. Наверное, нам сегодня и впрямь судьба встретиться и поговорить. Сядь где-нибудь, я тебя сам найду. Глупо считать, что ноги сами привели меня сюда. И в совпадения я тоже никогда не верил, но сейчас, возможно, Хизаки единственный, с кем я могу говорить, не рискуя сорваться в истерику. Становится чуть прохладнее, теплый ветерок постепенно сменяется более резким и заставляет ежиться. Прямо напротив, через дорогу, какая-то гостиница, и я развлекаюсь тем, что пытаюсь угадать, кто из ее постояльцев, то и дело появляющихся на ступеньках, простой командировочный, а кто миллионер. - Ты чудесно смотришься за созерцанием, даже жаль прерывать. Обернувшись и слегка улыбнувшись, отмечаю про себя, что, наверное, Хи и правда живет где-то очень близко. Кажется, он просто натянул джинсы, рубашку и спустился во двор. Длинные волосы собраны в хвост, а глаза не спрятаны за темными очками. И это хорошо.- Я серьезно забыл, что ты живешь в этой районе. Так что – случайность.- Случайностей не бывает. Пойдем, еще простудишься, не дай бог, изнеженная натура. Не знаю, от чего я сейчас больше в шоке: от фразы Хизаки, от тона, каким она была сказана, или от того, что он на ночь глядя зовет меня к себе. Хотя, это еще надо уточнить.- Ты, конечно, хочешь сказать, что знаешь тут где-нибудь круглосуточное кафе?- Нет. Я хочу сказать, что ты оторвал меня от важного дела, и поэтому сейчас, без ущерба для него, мы пойдем ко мне.Он все-таки поразительный, во всех смыслах. Если бы кто-то другой сказал сейчас такое, я бы, скорее всего, уже ловил такси до собственного дома. Но это Хизаки. И хотя я не могу сказать, что хорошо его знаю, но одного у него точно не отнимешь – когда нужно, он всегда рядом.- Знакомься. Я стою в дверях комнаты, не решаясь войти, глядя в упор на создание, которое сейчас изучает меня донельзя презрительно и недовольно, да еще и с таким выражением… лица, не лица, пожалуй, ближе всего будет сказать взгляда – что мне не по себе. - Очень приятно. И как его зовут?Хизаки смеется, проходя вперед меня и на ходу оборачиваясь.- Её. Соня.Подхватив серую персидскую кошку на руки, гитарист усаживается с ней в кресле и берет какую-то расческу, больше похожую на гребень.- Вот от этого важного дела ты меня и оторвал. Она, как все женщины, страшно обидчива и не простит меня как минимум неделю. Рассмеявшись и покорно кивнув, в знак покаяния и чуточку – почтения к дымчатой красавице, я сажусь рядом с Хи, в соседнее кресло. Соня подозрительно наблюдает за мной желтыми глазами, временами громко мурлыча.Странно, но мне никогда не приходило в голову завести животное. И не только потому что ты был категорически против, мотивируя тем, что не желаешь выметать из дома тонны шерсти, но и просто потому что с нашими вечными разъездами за бедным питомцем все равно некому будет присматривать. Но Хизаки, кажется, не считает это проблемой, да и мало куда выезжает из Токио. По крайней мере, так мне кажется.- Ты о чем-то хотел поговорить? – Не отрываясь от тщательного прочесывания длинной шерстки любимицы, спрашивает Хи, мельком глянув на меня.- Студию вам я выбил и договорился. Почему мне сейчас это кажется каким-то не важным?- Спасибо. Ты не представляешь, сколько проблем разом это решило…Оглядывая скромную квартиру Хизаки, мне кажется, что впервые за вечер я наконец-то смог успокоиться. И на душе уже не так тяжело, как в первое мгновение, когда ты сказал то, что камнем лежало у тебя на душе. И, видимо, давно. Маю-Маю… ну почему же ты тянул так долго? Почему дал мне развернуться в плане мечтаний, как всё будет дальше, но при этом уже знал, что дальше все будет совсем иначе. Теперь я действительно не знаю, хочу ли я еще чего-то, если рядом не будет тебя.- Хи, а ты бы мог представить меня вне музыки?Иногда мнение постороннего человека может быть самым объективным. Хизаки не такой уж посторонний, но я уверен, что он ответит честно. И он отвечает, даже не задумавшись ни на миг, хотя, наверное, лучше бы он задумался. Так мне было бы легче. - Нет. – Вот так просто и безапелляционно. – И не потому, что создаешь особенную музыку. Скорее… эта особенная музыка создает тебя, твой мир. Некоторые пытаются строить его годами, и ничего не выходит. То ли таланта не хватает, то ли умения, то ли сил и времени. У тебя – хватило.- А что, если это разрушает мою реальную жизнь?- Смотря что на самом деле твоя реальная жизнь…Моя реальная жизнь: короткий сон, кофе, сигареты, утренний душ, твоя одежда на спинке кресла, ноты на столе, студия, залы, люди, ты, музыка. Хотя, правильно было бы в обратном порядке, но первое место неизменно. Маю, я же без этого просто задохнусь. * * *Когда кажется, что меняется мир вокруг, в девяти случаях из десяти меняешься всего лишь ты сам. Я думаю об этом, вспоминая, как раньше, стоило тебе в истерике броситься прочь из дома, я со всех ног мчался за тобой, не раздумывая, не сомневаясь ни на секунду. А что теперь? Даже не сдвинувшись с места, я курю и смотрю в окно, про себя радуясь, что оно выходит во двор, и увидеть, как открывается дверь, как ты уходишь, я не смогу.Но ведь и ты в чем-то изменился. Ты ни слова не сказал на прощание, ни оскорбления, ни гневного крика. Раньше такого не бывало, и, стало быть, ты тоже в чем-то стал иным. А может, просто понял, что конец нашего пути уже виден.Об этом больно думать, и в груди щемит от одной только мысли, что когда-то я буду просыпаться без тебя, что не смогу просто так взять за руку, что нельзя будет даже позвонить и поговорить, ни о чем или о чем-то важном. После любви нет дружбы, кто бы что ни говорил по этому поводу, а сейчас мне даже кажется, что и жизни нет. И умом я понимаю, что время залечит, но когда крутит от боли, утешение в виде извечной фразы "все проходит", ни капли не помогает.Я точно знаю, что сегодня ты не вернешься. И не придешь под утро, усталый и измотанный, после долгой прогулки по ночным улицам, как уже бывало неоднократно. Ведь не всегда же я шел за тобой после очередных ссор и скандалов. Но если раньше я оставался дома из принципа, в воспитательных целях, просто демонстрируя характер и доказывая тебе и себе, что ты не можешь мною манипулировать, то теперь я просто не хочу. Да и сказать мне тебе нечего.Неожиданно ловлю себя на том, что очень хочется поделиться с кем-то, чтобы рядом оказалась хоть одна живая душа, готовая выслушать и посочувствовать. Кто-то, кому можно было бы рассказать о своих сомнениях и опасениях, о страхе сделать неверный шаг. Чтобы кто-то поддержал и посоветовал хоть что-нибудь. Но тут же с горькой усмешкой вспоминаю известное изречение – маленькая помощь лучше большого сочувствия.Раздавив в пепельнице окурок, я поднимаюсь и подхожу к одному из кухонных шкафчиков.Я точно знаю, что не усну сегодня. Чувство вины и сомнения будут грызть, причиняя вполне реальную физическую боль. А самое худшее – богатое воображение начнет подсовывать живописные картины твоего времяпрепровождения. Я даже не сомневаюсь, куда ты направился, к кому, и только от этого уже можно взвыть в голос.Порывшись в беспорядке сваленных пакетиках, каких-то салфетках и прочей дребедени, которой в избытке найдется на любой кухне, я достаю из глубины шкафчика пузырек со снотворным, изрядно опустевший за последнее время. Бурная молодость, когда лучшим средством для успокоения нервов была выпивка, осталась в прошлом, да и просто надоело подниматься на утро с разбитой головой. А снотворное – это не привычка, нет. Просто мне так легче.Проглотив две таблетки, я прямым ходом направляюсь в спальню. Надо бы раздеться, но так не хочется делать даже лишних движений, потому я просто заваливаюсь на нерасстеленную постель, приказав себе не думать о тебе.Самое приятное пробуждение – это когда просыпаешься, потому что выспался. Сегодня именно такой день, потому как ни утреннее солнце, ни будильник, который никто не заводил, не тревожат меня. Но стоит лишь открыть глаза, как ушатом ледяной воды на голову выплескивается воспоминание о прошедшем вечере, и мне с трудом удается не застонать в голос.На часах начало одиннадцатого, за окном голубое небо и хорошая погода. И, конечно же, тебя нет дома. Я еще не встал, еще не вышел из спальни, но уже понимаю это, чувствую.Принимая душ, я думаю о том, что мне снилось – огромный мегаполис накрывают волны чудовищной высоты, а я словно смотрю на это из окна небоскреба, которого чудом не касается страшная стихия. Сон бессодержательный, или я просто не помню все детали, но из глубины памяти приходит воспоминание, как кто-то говорил мне, что город, накрываемый водой, снится, если принято неправильное решение.- Меньше фильмы-катастрофы смотреть надо, - сердито шепчу сам себе и поспешно закручиваю кран, потому что даже сквозь шум воды слышу, как проворачивается в замке ключ.Если не знать, что вчера произошло между нами, глядя на тебя вполне можно подумать, что и не было ничего. Даже обычной ссоры не было. Настолько ты спокоен и не напряжен. Ты совершенно точно выспался, наверняка, и душ принял, и позавтракал. А заглянуть в твои глаза не получается, потому что ты, разуваясь, старательно смотришь то в пол, то в сторону, лишь бы не на меня.И с силой захлестывает привычная ярость, когда я думаю о том, где ты провел ночь. Это даже не ревность, это острая режущая боль от мысли, что в этот раз ты мне не изменял. В этот раз все значительно хуже – ты отдыхал. От меня отдыхал, сволочь.- Будь так любезен, Камиджо, расскажи, где ты был всю ночь.Мне самому кажется, что голос звенит от стальных ноток, но на тебя это не производит ни малейшего впечатления. Чуть дернув плечом, ты поворачиваешься и заходишь в комнату, небрежно бросив:- У Хизаки.Просто убивает эта прямолинейность, спокойствие, с которым ты произносишь признание, как будто и нет ничего между нами, как будто, твою мать, я твой коллега всего-навсего, поинтересовавшийся, почему ты не из дома в офис пришел. И я зло цежу сквозь зубы, что есть силы сжимая кулаки:- И ты считаешь это нормальным?- Уймись. Я не спал с ним, я у него просто ночевал.А вот в этом я даже не сомневаюсь. Ты не спишь с ним, безусловно. Мне даже кажется, что ты и не жалуешься ему, и обо мне даже не упоминаешь. Да только от этого тошно, хуже, чем от любой самой бесстыдной измены.Резко развернув тебя, с силой впиваюсь пальцами в плечо, а другой рукой сжимаю подбородок. Ты морщишься от боли, и, зная, какая тонкая у тебя кожа, я уверен – к вечеру будут синяки.- Послушай меня, дорогой. Пока мы еще вместе, будь добр со мной считаться. И в глаза смотри, когда я с тобой разговариваю.* * *Моя реальность похожа сейчас на сны нищего сироты, который каждую ночь видит себя в окружении любящих родителей, сестер, братьев, в гостиной, за столом с вкусной едой. И дело не в тепле, не в пище, а в том, что все это – другой мир и другая жизнь. На короткие несколько часов я прикоснулся самыми кончиками пальцев к другой жизни, и наверное, именно это сейчас так тебя злит. Я пришел к Хизаки, потому что мне не к кому было больше пойти, и он принял меня, все поняв, но не задав ни единого вопроса. А сейчас я, как тот сирота, просыпаюсь, и вижу вокруг себя тот неприветливый привычный мне мир, голод и холод. И отчуждение. Твои глаза горят, как угли, жгут меня, кажется, еще минута, и ты меня ударишь. Твои пальцы больно стискивают плечо и подбородок, и я чувствую себя проштрафившейся проституткой, которая вот-вот получит заслуженное наказание. - Я сказал, пусти. - А я сказал – смотри мне в глаза!Пощечина. Это была бы пощечина, если бы ты не вложил в удар все свое отчаяние и злобу. Скулу саднит, губа мгновенно немеет, а затем ее пронзает боль. Знакомое ощущение, слишком знакомое. Ты часто разбивал мне губы, чаще, конечно, случайно. Просто потому что ни в силах был контролировать себя и свою злость на меня.Тихо рассмеявшись, скидываю твою руку полушутя, как будто это вообще ничего мне не стоит, и я мог бы сделать это давно. Во рту неприятный металлический привкус крови, но заживает такое быстро. Гораздо быстрее, чем сердце, по которому ты только что нанес еще один удар.- Я с тобой считаюсь и считался всегда. Прости, что не позвонил. – Пробормотав, ухожу в спальню, начав прибирать растерзанную постель. Ты опять не спал и курил одну за другой, в пепельнице полно окурков, странно, что не напился. Хотя в последнее время ты почти не пьешь, а я почти не провожу ночи в чужих постелях. Потому что мне надоело.- Прости?.. Прости!? Это все, что ты можешь сказать мне сейчас?Ты влетаешь в комнату следом за мной, пальцы, сжатые в кулаки, побелели. И кажется, ты в ярости, вот-вот опять рявкнешь на меня, а потом я буду виноват в том, что тебе плохо после таких выбросов агрессии. Чертовы эмоции. То, чем живу я - тебя убивает. Какие-то параллельные миры.- Почему же… - Складывая одеяло и накрывая им подушку, чуть облизываю губы, понимая, что кровь на ранке запеклась. – Я уже сказал, мне жаль, что так вышло. Дома ночевать было нельзя, не по улицам же ходить.- Дома нельзя? С каких это пор? Это твой дом, черт тебя подери, забыл!? Или ты иначе считаешь, а?- Отойди от меня. Тихо, так тихо, что ты мог бы и не расслышать. Но ты слышишь. Отходишь. А глаза такие, будто это я сейчас тебя ударил, а не наоборот. На часах почти одиннадцать, ребята, наверное, уже на подходе к студии. Взяв пепельницу с окурками, намереваясь выкинуть все это и запретить все-таки тебе курить в постели, я подхожу ближе, чувствуя, что ты уже не злишься - тебе просто больно. Но мне больнее. - Сейчас собираемся и едем в студию. Обсуждаем планы на ближайший лайв, это должно быть серьезное выступление. Ищем хороший зал. Заказываем новые декорации и начинаем репетиции. Ты понял меня?- Лидера строить из себя решил, Юджи?..Почему-то твой насмешливый тон, твоя ухмылка – ты будто скалишься – и пугает меня, и одновременно злит, а злость способна даже из последней тряпки сделать человека. - А мне это не нужно, и знаешь, почему? Я и есть лидер. Я – лидер, понятно это тебе? И я не позволю ни тебе, ни кому бы то ни было еще вот так просто взять и все порушить, я не позволю тебе даже руку поднять на это. – У меня в груди кипит злость и ярость, но вместе с тем просто до безумия хочется обнять. Тебя. Только тебя. Швырнув пепельницу на пол, с силой, больно утыкаюсь тебе кулаком в грудь, отталкивая, а ты, похоже, не ожидаешь. Ты вообще многого не ожидаешь от меня, кажется, так было всегда. - Натрахался с кем попало и решил теперь крутого из себя строить? Может, еще с Кисаки потолкуешь, он тебя помощником продюсера к себе на лейбл возьмет? – В твоих словах не яд, а что-то гораздо хуже. Обида. Сильная и глубокая, кажется, сейчас мы оба поджигаем мосты. – Ты, видимо, кое-что забыл, Юджи Камиджо. Это – наша группа…- Это – моя группа! Моя Королева, ясно? И я не дам тебе убить ее только потому, что наши отношения летят к черту!Говорят, пока не назвать все своими именами, осознания краха в полной степени нет. И так можно жить очень долго – в самообмане, говоря себе, что все хорошо, все как всегда. Но стоит один раз сказать, назвать все, как есть, и больше врать себе не получится. Мы больше уже не сможем врать друг другу.- Собирайся. – Голос дрожит, но я отворачиваюсь, быстро выходя из спальни. – Собирайся побыстрее, и мы едем. У тебя двадцать минут.Это похоже на квантовый скачок, перемещение, подмена ролей. Потому что обычно такие слова говорил мне ты. Но я сомневаюсь, что едва уйдя с "арены", у тебя тряслись руки, невыносимо тянуло курить, а в глазах все плыло от вставших плотной пеленой слез. Просто потому что я не могу вот так.* * *Мне хочется верить, что это дурной сон, что вот-вот, еще немного, и он закончится. Но на самом деле сном было недолгое перемирие между нами, пара счастливых недель, а теперь пришло время пробуждения.Иногда бывает такое, что тело живет своей жизнью и совершает какие-то действия прежде, чем успеешь подумать. Глядя, как ты кривишься, как на твоей нижней губе собирается маленькая капля крови, меня передергивает от вполне реальной ощутимой боли, словно я ударил не тебя, а самого себя."Это я сделал? Я?.." – чуть ли не вырывается вопрос, но на деле лишь ошарашено смотрю на тебя, ни в силах даже пошевелиться.То, что я псих последний, мне самому давно известно, потому что только больной на голову может избивать дорогого, любимого, единственного нужного человека. Может избивать в принципе кого бы то ни было. Но держать себя в руках невозможно, когда ревность переплетается в причудливый узел со страхом потерять, и вмиг сносит все рамки здравого смысла.Ты смеешься, и мне становится страшно – лучше бы ударил в ответ, честное слово. Но ты никогда так не сделаешь, не опустишься до подобного. Теперь надо извиниться, попросить прощения, да и вообще, ползти за тобой на коленях и благодарить за то, что терпишь это все, терпишь уже столько лет. Но разве я когда-то поступал правильно?Я привык к тому, что после подобных инцидентов у тебя начинается истерика, ты уходишь, хлопнув дверью, или льешь слезы. Но почему-то даже не удивляюсь, когда твое поведение резко меняется в диаметрально противоположную сторону. Ведь рано или поздно это должно было случиться: у любви тоже есть лимит всепрощения, а у любой чаши терпения есть свой край.- Это – моя группа! Моя Королева, ясно?..Мне кажется, что ты сам испугался своих слов. Наверное, сказал раньше, чем подумал, озвучил то, что и так было понятно. Ты выходишь, и, пораженно глядя тебе в след, я горько усмехаюсь. Ты чертовски прав, Юджи, она действительно твоя, только твоя, хотя раньше была нашей. Я изменился и устал от общего дела, а ты остался верен всему, что было создано за долгие годы.И мне горько от мысли, что ты видишь нас двоих и нашу группу только в связке, что ты не разделяешь понятия "мы" и "Королева". Ты искренне веришь, что мы живы, пока жива группа. Что если не будет группы, не будет и нас. Я не знаю, как объяснить тебе, что это абсурд, что не может быть так, ведь еще не все пропало. Но, как известно, доказать что-либо может только тот, кто сам безоговорочно верит в то, что пытается донести.Я выхожу из спальни и направляюсь в сторону балкона, даже не сомневаясь ни на минуту, где ты сейчас и чем занимаешься.У тебя дрожат руки, это видно даже со стороны, а судя по тому, что сигарета выкурена только до половины, она уже не первая. Демонстративно не смотришь на меня, затягиваясь и отворачиваясь.Я не знаю, что мне делать, что говорить, зачем я вообще пришел к тебе. По-хорошему, надо бы держаться подальше, пока не наделал новых проблем и не успокоился окончательно.Когда не знаешь, что сказать – делай. Я опускаю руку на твое плечо, и ты нервно дергаешь им, пытаясь сбросить, но я держу крепко.- Посмотри на меня.Ты молчишь и не поворачиваешься, затягиваясь еще раз и выкуривая сигарету чуть ли не до фильтра. - Юджи.- Спасибо, я уже насмотрелся.Пальцы сами впиваются в плечо, и я с силой разворачиваю тебя к себе лицом, тут же задерживая дыхание на секунду, мысленно уговаривая себя успокоиться, не злиться, не натворить новых бед.Ты все равно не смотришь на меня, упрямо глядишь куда-то вбок, и потому я беру твое лицо в ладони и едва ли не насильно заглядываю в глаза.- Не будь идиотом. Я ничего не собираюсь рушить.Это не совсем то, что я должен сказать, но что вышло, то вышло.Ты закрываешь глаза и так шумно выдыхаешь, как будто тебе больно. Хотя почему как будто?- Ты уже это делаешь.- Если так подумать, я это делаю на протяжении десяти лет.- Нет. Теперь все иначе.Ты горько усмехаешься и наконец смотришь на меня, прямо и не моргая. Твои глаза сейчас блестят и кажутся очень светлыми, а я чувствую, как сердце падает куда-то, а легкие на несколько мгновений перестают работать.- Всегда одинаково в жизни быть не может, - голос слегка дрожит, и я стараюсь контролировать себя, чтобы не дрожали в придачу и руки. – Все меняется со временем. А когда что-то меняется, кажется, что это конец, что все пропало.Ты молчишь, и я неожиданно сам для себя легко касаюсь губами запекшейся ранки, которую сам тебе оставил полчаса назад.- Шевелись, принцесса. А то опоздаем.Отпустив тебя, быстро возвращаюсь в квартиру, лишь бы не смотреть больше. И чтобы ты не видел моего лица.В душе сворачивается плотным комком нежность вперемешку с горечью, мне дышать трудно. А еще хочется дать по морде самому себе за все, что сделал с тобой и с нами, за то, что делаю и еще обязательно сделаю в будущем.Да, самое сложное – это пережить перемены, если преодолеешь их, потом будет легче. Но я сам не уверен в своих силах, что смогу не повредиться рассудком от таких изменений в жизни.