Пролог (1/1)

Артит всегда отчаянно хотел семью. Большую, дружную. Ту, где не было бы места лицемерию и фальши. Где можно было бы улыбаться широко-широко и смело прижимать к сердцу самых близких людей. Где каждый вставал бы на защиту другого горой и не пытался бы унизить кого-то ради собственного самоутверждения. Где возвращаться домой было бы счастьем, а не пыткой. Все то, чего у него не было никогда. И, видимо, уже не будет.Запрокинув голову, бывший наставник посмотрел на потолок над собой: обычный, белый, ровный, без каких-либо заметных трещин или шероховатостей. Причин для ощущения того, что он вот-вот должен обрушиться не было никаких, но ощущение это не проходило. Впрочем, Артит все равно не находил в себе сил для того, чтобы встать и покинуть, наконец, больницу, а значит и переживать из-за этого не стоило. На самом деле это вообще было лишь подсознательной защитной реакцией, отвлекающей его внимание от главного. Мужчина это понимал. Просто делать с этим ничего не хотел. Так было лучше, чем…—?Мама, мама, пойдем быстрее! Папа ждет! —?звонкий детский голос прозвучал всего в нескольких метрах от Артита, и бывший наставник непроизвольно вздрогнул, вновь возвращаясь к реальности. Холл больницы, где он сидел, был полон людей: кто-то спешил навестить своих родных, кто-то уходил домой, но вот желающих бесцельно пялиться в пустоту, замерев на жестких сиденьях у входа, кроме него, не наблюдалось. Стало неловко, и это помогло-таки подняться и отправиться наружу. В конце концов, он не был увечным или неизлечимо больным. Всего лишь оказался катоем. Катоем, чьи репродуктивные функции стремительно шли на убыль в двадцать семь лет.?Не знаю, зачем вы указали неправильный пол, заполняя личную информацию, но именно из-за подобного отношения, мы искали причину вашего состояния дольше, чем могли бы. Это неразумно, кун Ройнапат. И абсолютно безответственно??— голос врача, чей суровый взгляд выражал одно лишь неодобрение, вновь зазвучал в ушах бывшего наставника и пришлось ускорять шаг, будто пытаясь сбежать от того, от чего сбежать было невозможно.Выйдя из дверей больницы, Артит сощурился от яркого солнца, бьющего прямо в глаза, и свернул в сторону набережной. Идти домой не хотелось, общаться с кем бы то ни было?— тоже. Да и кому он мог бы сейчас рассказать о результатах своего обследования? Друзьям? Тем самым парням, что всегда считали его эталоном мужественности и своим лидером? Отцу с матерью, что жили на разных континентах и больше не узнавали его голоса, когда он звонил? Деду? Человеку, который его вырастил и который не мог не знать об этой его ?особенности?… лет этак двадцать примерно? Именно Прасет Ройнапат водил его по врачам, что с неизменной уверенностью подтверждали его годность к обучению в военной академии, где дед работал много лет и был всем известной легендой. И где никогда не позволялось находиться катоям.Дойдя до реки и вцепившись в ограждение, Артит уставился на воду. О да, теперь у него было еще больше причин гордиться своей физической подготовкой, что в юности вызывала у других курсантов откровенную зависть, но вот только это нисколько не радовало. Его организм, с раннего детства подвергавшийся таким нагрузкам, что не снились даже многим взрослым мужчинам, оказывается, был для них совершенно неприспособлен. Все, чему его обучали, медленно, но верно разрушало его изнутри, и теперь остановить этот процесс было уже невозможно. Невозможно. Так для чего ему вообще это знание? Чтобы прекратить обращать внимание на рези в животе, сводящие его с ума от боли последние несколько месяцев? Чтобы осознать всю степень презрения, которое к нему испытывал дед, когда объявлял, что в армию его не пустит, несмотря на все успехи в академии? Чтобы выяснить, что он… совсем не тот, кем считал себя всю жизнь?Губы мерзко задрожали, а на глазах начала скапливаться постыдная влага, которую никак не удавалось загнать внутрь, хотя он уже много лет назад пообещал себе, что больше не будет плакать. Тогда он был сильнее и отказал единственному человеку, ради которого готов был сам забыть о своей мечте о семье и детях, не то что сейчас…Сколько же он в тот день продержал свою лживую маску отчужденности? Точно и не вспомнить, но?— долго. Достаточно для того, чтобы сказать все, что с самого детства впитывалось им, как нечто неоспоримое. ?Неправильно?. ?Неприемлемо?. ?Мы же оба парни?. ?Прекращай страдать ерундой?. И еще много всего, чтобы у юноши, стоящего перед ним, не оставалось никаких сомнений?— вместе им не быть. Даже презрительно искривленные губы тогда послушно продержали нужное ему выражение до тех пор, пока первокурсник, признавшийся ему в своих чувствах, не ушел достаточно далеко, чтобы не увидеть, как он закрывает лицо ладонями и сотрясается от беззвучных рыданий, выворачивающих его наизнанку. Все это было. Было и… могло помочь сейчас. При нем он расклеиться себе не позволит, и, может быть, удастся сохранить хоть каплю самоуважения.Трясущиеся пальцы казались совсем чужими, так что телефон несколько раз из них чуть не выскользнул и пришлось до крови прокусывать губу, чтобы немного прийти в себя, но некоторый эффект это все же дало: нажать на вызов ему удалось. Светящееся на экране имя снова находилось среди контактов Артита уже несколько месяцев, но сегодня он впервые звонил его обладателю без заранее подготовленных вопросов, касающихся сотрудничества их компаний. Получится ли у него придумать хоть что-нибудь на ходу? Бывший наставник не знал, но выбора не было. Конгфоб Суттилак по-прежнему оставался тем человеком, чье присутствие молниеносно ассоциировалось для Артита с необходимостью держаться настолько достойно, насколько это вообще было возможно, и сейчас он отдал бы все, чтобы тот согласился встретиться. Чтобы подарил ему шанс поверить, что ничего не изменится. Хотя бы сейчас?— не изменится.