1 часть (1/1)

Кэссиди, в общем-то, не привыкать.Так было еще на войне — ты падаешь, тонешь, захлебываешься собственной кровью, ловишь грудью пули и осколки снарядов, молишься призрачным, выдуманным богам и умираешь, каждый день умираешь снова и снова, но все это не имеет значения, пока за твоей спиной есть другие, такие же, как ты, ошметки пушечного мяса, сотни и тысячи безымянных тел, сломанных марионеток, паршивых грязных ирландцев, угловатых подростков, чьи виски никогда не покроются сединой.Так было еще на войне — тебя всегда можно заменить.Прошлая жизнь растекается клочьями тумана, обрывками воспоминаний, несвязными снами, криками по ночам, терпким запахом пороха на кончиках пальцев. Прошлая жизнь отдаляется, растворяется, теряет смысл и исчезает, и только одно остается неизменным.Тебя всегда можно заменить.Прэнсис больше не подросток, не солдат, не герой войны, не гордость семьи, не ирландец, исполняющий свой долг, убивающий людей, вытри эту кровь с моего лба, она чужая, он больше никому ничего не должен, он больше никому — навсегда — не нужен.Он наматывает километры по бесконечно тесной планете, бесконечно конечному земному шарику — спертый воздух, стертые подошвы, судьба мотает с континента на континент, из страны в страну, только не домой, пожалуйста, не домой, я не могу ступать по этой земле, смотреть в глаза этим людям, раз за разом покупать билеты, двенадцать часов полета и обратно, так и не покинув здания аэропорта, наступать на хвосты призракам прошлого, слышать их шепот, их молитвы, обращенные в пустоту, только не сюда, пожалуйста, господи...Кэссиди знает — он никогда не вернется домой. От дома его отделяют не километры — года. Десятилетия. Эпохи.Тик-так.Только одно остается неизменным.Его всегда можно заменить.Ангелы следят за ним, у них злые, искалеченные лица, проеденные табаком зубы, кривые ухмылки, покрасневшие мокрые глаза, они следят за ним с покрытых лужами мостовых, из разбитых зеркал, грязных витрин и острых граней бокалов. Ангелы следят за ним, дышат в спину запахом ладана и марихуаны, и иногда за плечами можно увидеть тень чьего-то облезлого, искореженного, проеденного молью крыла.Ангелы следят за ним, и это не то, о чем говорила Нэнни.Жизнь — это не то, о чем говорила Нэнни.Кэссиди не помнит ее голоса.Кэссиди не учится на ошибках. Расслабляется. Снова чувствует себя любимым, снова забывает, кто он на самом деле, каково это — смешаться с грязью, слиться с толпой, стать одним из многих, временной мерой, мальчиком со скамейки запасных, развлечением на час, каково это — быть лишним, неправильным, быть заменой.Но пока Кэссиди хорошо. Он наслаждается жизнью, идеальной утопией, сладкой иллюзией, нежится в лучах теплого солнца безответной любви.Он забывает, что солнце может обжечь.Он забывает, что небьющееся сердце тоже может болеть.Кэссиди не умеет уходить и не понимает намеков. У него нет дворца памяти, а если бы он был, то выглядел бы как заброшенная рыбацкая хижина, оплетенная водорослями и паутиной, раз за разом принимающая на себя колюче-соленые удары волн.В этом море — кровь каждого, кого он когда-либо убил.В этой хижине на стенах — старые фото (лица выедены солью и временем, не разглядеть) и винтовки английских солдатов, над диваном — тем самым, на котором они с Тюлип впервые переспали, как ему кажется, по-настоящему — деревянный крест и ярко-красное пятно огнетушителя, в книжном шкафу — полки, до краев наполненные маленькими принцами, горящими соборами, отважными мушкетерами и словарями на языке, который он так и не удосужился выучить, на полу — стопки Библий и горы пустых бутылок (в каждом донышке отражается его уставшее, вымученное лицо), с потолка свисают четки и связки чеснока, сквозь гнилые доски прорастают тонкие ножки грибов, зеленые коробочки мака и густые заросли конопли, здесь темно и сыро, но всегда пахнет солнцем, Кэсс ненавидит этот запах, а еще от пребывания здесь щиплет кожу и почему-то глаза, хижина живет сама по себе, дышит, движется и меняется, и в это движение не хочется вглядываться, и от этих изменений хочется кричать.В этой хижине — все, что оседает тягучим илом в гниющей дыре между ребер. В этой хижине — все, что шептало бы: ?Пора сваливать к чертовой матери?, если бы он умел слушать.Он никогда сюда не заходит.Кэссиди не верит в Бога, в ангелов и демонов, в лепреконов, в загробный мир и в то, что Джесси — гребаный мессия. Кэссиди верит только в то, что он заслужил эту боль.После всего, что он сделал, всего, чем он стал, скольких он убил и (что много хуже) предал — после всего этого нож в руке палача не кажется чем-то заоблачным. Чем-то несправедливым.Он не имеет права на слезы. Это право было у Вилли, которого он бросил умирать, у семьи, которая так и не получила ни единой весточки, у бесконечной череды собутыльников, снова и снова подыхающих от передоза, пока ему хоть бы хны — и не такое хлебал, — у Дэниса, которому он никогда не был отцом, у Тюлип, которую он никогда не был достоин.Он заслужил эту боль. Он не имеет права на слезы.Кэссиди — предатель до мозга костей. Мерзкое, подлое, низкое существо, только и ждущее, пока друг отвернется, чтобы забрать, отнять, присвоить, испортить, испоганить, осквернить.Прэнсис завидует Джесси. У того есть слишком много из того, чего Кэсс лишен.Кэссиди — предатель, и как все предатели, он заслужил предательство.Он смиряется со смертью Джесси так же быстро, как смирился бы со своей. У него даже не дрожат руки.Я любил тебя, падре, как друга, лучшего друга из всех, что у меня были, я простил тебе больше, чем кому-либо еще (конечно, не считая ее), я никогда тебя не забуду, но люди имеют свойство умирать, а твари вроде меня имеют свойство жить дальше, и для этого нужно смириться, я смирюсь и буду жить дальше, и впереди будет еще много таких, как ты, ты же просто человек, я знаю, каково это, я тоже таким был, просто одним из восьми миллиардов, и меня тоже было легко заменить.На самом деле руки у него все же немного дрожат.Я позабочусь о ней, если тебе это интересно. А ты пока разбирайся со своим Богом — или кто там встретит тебя на той стороне. Ради кого ты ее бросил. Ради кого ты бросил меня.Я не хочу умирать — ведь это значит, что в Аду я буду видеть твое лицо.Я не хочу умирать, но я позабочусь о ней, даже если это будет стоить мне жизни.Джесси приходит к нему в кошмарах, приказывает разжать пальцы и падает, падает и падает, и смотрит, смотрит, бесконечно смотрит в глаза.?На его месте должен был быть я?, — Кэссиди этого не говорит. ?На его месте должен был быть ты?, —Тюлип тоже этого не говорит.Но оба думают именно это.Кэссиди, конечно же, хочет ее — в самом примитивном, грязном, животном смысле. В конце концов, посмотрите на нее — как ее можно не хотеть?Но в этот раз ему достаточно просто быть рядом — сидеть возле нее, говорить, есть ее ужасную стряпню, готовить ей кофе, черный, как душа Джесси, сладкий, как ее губы, сыпать банальными, пошлыми метафорами, шутить сортирные шуточки, спорить, кто чаще дрочил в гостиной, каждый день просыпаться под одной крышей и просто быть.Ему тепло от нее. Ее свет не похож на свет солнца — ровный, нежный и ласковый, — но он все равно сгорает в нем. Растворяется в ее лучах.Ему достаточно просто быть рядом, но что-то идет не так, ее губы внезапно оказываются слишком близко, а после он не может, не хочет останавливаться, и это так страшно, так похоже на его кошмары, но в этот раз все будет по-другому, в этот раз он не позволит себе лишнего, в этот раз ей ничего не грозит...Кэссиди засыпает самым счастливым человеком на Земле. Он чувствует себя особенным. Нужным. Любимым.Кэссиди не хочет просыпаться. Кэссиди предпочел бы умереть во сне — вот так, рядом с ней. Почти живым. Почти человеком.Навсегда остаться в иллюзии, которую сам же для себя сотворил.Он умирал ради нее десятки раз и умер бы еще сотни и тысячи. Он позволил бы ей упражняться в метании ножей, используя его сердце, как мишень — долбаный насос все равно ни на что не годится, — он бы подставил под ее пальцы свое мягкое, уязвимое горло, он бы позволил ей заслонить себя от солнца руками, не боясь, что она отдернет пальцы, он бы сам заслонил ее от всего на свете, поклонялся бы ей, как богу, приносил бы ей жертвы и вышел бы на солнце, обратился бы в пепел у ее ног.Ей стоило только попросить.Она никогда ни о чем его не просила.Кэссиди просыпается и некоторое время все еще остается счастливым. Половицы мягко скрипят под ногами. По полу скачут солнечные зайчики. Тюлип негромко поет в душе.Кэссиди открывает дверь.Через две минуты он выйдет в эту дверь и больше никогда не вернется.Кэссиди не привыкать быть планом ?Б?. Запасным. Ненужным. Преданным. Кэссиди не привыкать прощаться.Он еще жив, но в этой комнате его больше не существует — Джесси проходит мимо, не увидев преграды, Тюлип смыкает руки за спиной Кастера и плачет, и Кэссу тоже хочется... хочется...У него в руке — два билета на Гавайи и тонкое кольцо, скрученное из посеребренной проволоки. Он неисправимый романтик и неизлечимый идиот.Тюлип целует Кастера за его спиной. Кэссиди открывает дверь и уходит.Солнечные зайчики ласково скачут по плечам.Никто не выходит его спасти.