1 часть (1/1)

It was a time of a preacher. It always was.It was no time for a vampire. Not anymore.Кэссиди — просто мальчик, который хочет домой. У которого нет дома.Он плачет в плечо Бога, в которого не верит. Который — абсолютно точно — не верит в него.Конец света — темно-серый на запах, резиновый на вкус, он маячит черными мушками на краю видимости, воет тонкими голосами сирен, стекает вниз каплями, как часы на картине Дали.На вселенских часах — без пяти минут ничего, толпа за стеной воет и улюлюкает, но Кэссу слышится лишь нежная песнь горна, ласковый голос Нэнни, тихий шелест луговой травы, и так сладко пахнет пирогом с бараниной, горным воздухом, свободой и детством.Кэссиди просто хочет вернуть то, что у него отняли. Он уничтожит сотни миров, если понадобится.Он будет молиться так искренне, как только может.У нее волосы — цвета конца света, бесконечной пустоты, наступающей после ядерного взрыва. Кэссиди не умеет смотреть ей в глаза. Кэссиди уже умирает — снова и снова, растворяется в этом воздухе, пропитанном ее нелюбовью, пропитанном Кастеровской благодатью. Кэссиди растворяется, пока от него не останется ничего из того, чем он был.Кэссиди дарит ей мир. Кладет к ее ногам, как кошка дохлую крысу — погляди, хозяйка, что я притащил, давай же, погладь меня, потрепи по холке, скажи, что я хороший мальчик, скажи, что я заслужил твою любовь.Кэссиди дарит ей мир, кладет свою жизнь на блюдечко, на проспиртованное стекло — загляни в микроскоп, увидь все трещины и нарывы, шрамы, покрытые татуировками, посмотри, как я вою ночью, раз за разом проигрываю эту войну, сотни лет не решаюсь выйти на солнце...Кэссиди не рассказывает ей о прошлом. Она не спрашивает.Кэссиди спасает мир. Мир не отвечает ему ничем.У него была возможность выжить. Переломный момент, точка экстремума, когда можно оттолкнуться от дна и всплыть, а можно погрязнуть глубже, захлебнуться в болотном иле, быть утянутым в пучину. Конечно же, он выбрал второе.Возможностей, на самом-то деле, было много. Не садиться в тот самолет. Не убивать охотников. Спрыгнуть над другим захудалым городишком. Никогда не заходить в бар, в котором ошиваются пьющие священники. Вовремя уйти.В первый день Кэсс попал в тюрьму за участие в драке, в которой он не участвовал. Они с Джесси были знакомы пятнадцать минут.Кастер отравлял все, к чему прикасался. Кэссиди привык пичкать себя ядами.Стоило догадаться, что однажды яд может подействовать.За его закрытыми веками расцветает зелень ирландских лугов. Кэссиди хотел бы навсегда выцарапать их в памяти, сделать последним, что отразится в стеклах его очков.Увидеть Дублин и умереть, ха.Кэссиди не нужно Рая и Ада. Для него это одно и то же. Дом. Ирландия. Семья. Возвращение с войны. Отличаются только детали.Иногда они улыбаются. Иногда плачут. Иногда он чувствует их кровь на своем языке.Кэссиди ничего не нужно. Столетия отпечатываются на нем сильнее, чем должны — он бесконечно отдаляется от простого ирландского паренька, не вернувшегося с войны, бесконечно отдаляется от беззаботного молодого вампира, покоренного огнями Нью-Йорка, бесконечно отдаляется от самого себя. Эту пропасть не перешагнуть и не перепрыгнуть. В нее можно только упасть.И он упадет.Тоска по прошлому ведет его, как песнь Гамельнского крысолова, и он не заметит, как под ногами расступится земля.Он не заметит, что тонет.У Кэссиди нет моральных принципов — какие здесь принципы, когда число убитых переваливает за тысячу, число прожитых лет — за сотню, и от той твари в болоте его отделяет разве что чувство стиля?У Тюлип моральных принципов и того меньше. Кэссиди не умеет смотреть ей в глаза. Кэссиди боится того, что он там увидит.— Ударишь еще раз — и я тебя убью.Она бьет еще раз.Она знает — он ее не тронет. Он никогда не сможет ее убить.Она его — сможет.Тюлип ведь могла его отпустить. Однажды выгнать, сказать, что он ей не нужен. Поскандалить и порыдать. Указать на дверь. Он бы привык. Справился. Не впервой.Ей это не нужно было.Она держала его рядом, привязанным к себе, на тонкой ниточке-поводке, затянутой на шее, с ошейником, подающим электрический ток, если вдруг что-то пойдет не так, дарила призрачные обещания — ты мой лучший друг, я без тебя не могу, ты мне нужен, ты для меня важен, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, как ручного зверька, цирковое чудище, одомашненного упыря, только оставайся, Кэсс, оставайся, не уходи, не смотри вниз, помни, что я тебя люблю, вслушивайся в эту песню...Она не отпускала. Он так и не смог уйти. Это его и убило.У нее — лицо Тюлип, мягкая улыбка и волосы цвета ненаставшего Армагеддона. Она зовет его ?мистер Кэссиди?, и никогда — Кэссом.Кэссиди любит ее — так же преданно и безнадежно, как любил ее мать, но более теплой, отцовской любовью. Его сердцу — заржавевшему двигателю, прогнившему от алкоголя и наркоты — все еще больно от этой любви.— Она любила вас. Очень сильно. Она постоянно говорила о вас, спрашивала, почему вы никогда не приходите.Она манипулирует им так же умело, как мать с отцом.Возможно, это именно то, чего он заслуживает. Возможно, это тоже в каком-то роде форма любви.?Из меня выбивали дурь десятки раз подряд, я нажирался, падал с самолетов, но каждый раз терпел эту боль и вставал, потому что это то, что ты делаешь — ты просто берешь и встаешь, нет у тебя другого выхода, а потом появилась твоя мать и выстрелила мне в грудь два раза — вот сюда, прямо в сердце, один раз из пистолета, а второй из чего-то совершенно иного, и это было годы и годы назад, но вторая рана до сих пор болит, я больше не могу выносить эту боль, слышишь, Тюлип, тебе уже все равно, тебе всегда было все равно, а я все еще здесь, и эти раны все еще болят, и я помню о тебе только благодаря им, о господи чертов боженька, сделай это правдой, прошу, дай мне сил забыть и жить дальше, дай...?Ее дочь улыбается ее улыбкой. Так становится проще.— Мы ведь с вами еще увидимся?— Очень на это надеюсь.Зонтик кажется невероятно тяжелым. Он отпускает его, и становится легко.Отпускать вообще легко.Этот огонь горел в его душе сто с лишним лет. Теперь он горит снаружи.Таким, как Кэсс, не обещано Рая. Он ему и не нужен. Если прищурить веки, трава на кладбище напоминает зелень ирландских лугов.Теплые руки выдергивают его из огня и прижимают к себе.Мамин голос снова поет колыбельную.