1 (1/1)

—?Долгие годы человечество было поражено тяжкой болезнью. Ее метастазы проникли всюду, причиняя боль и страдания. Имя этой болезни?— человеческие эмоции. Ее симптом?— ненависть. Ее симптом?— ярость. Ее симптом?— война.Лена стоит неподвижно, не отрывая глаз от огромного экрана. Голос Отца гремит, разносясь по площади. На экране сменяют друг друга черно-белые кадры. Гриб ядерного взрыва. Истощенные люди за колючей проволокой. Гора трупов, наваленная у ямы. Люди в масках приставляют ножи к горлам пленников.—?Война, которая унесла миллионы жизней и погрузила планету в хаос. Третья Мировая война разрушила наши города и чуть было не стерла человечество с лица земли. Либрианцы! Сегодня мы исцелены. Мы избавлены от гнета низких страстей. Мы едины. В нашем общем доме царит мир и благоденствие. Прозиум?— вот наше спасение! Препарат, подавляющий эмоции, бесценный дар ученых народу Либрии.Часы на запястье издают негромкий писк. Не отрывая глаз от экрана, Лена достает из кармана шприц-пистолет. Он уже заряжен ампулой-пулей, в которой плещется жидкость янтарного цвета, остается только поднести его к шее и нажать на кнопку, отправляя прозиум в путешествие по своей крови. Люди на площади вразнобой повторяют ее движение, продолжая слушать речь Вождя. Сколько раз она стояла так, в толпе, таращась на экран?— сотни раз, может быть, тысячу раз? За годы Лена выучила интонации глубокого баритона, который говорил то мягко и вкрадчиво, то громко и напористо. Запомнила каждую черточку его немолодого лица. Тяжело набрякшая носогубная складка, крупный нос, светлые выпуклые глаза. Но самое главное?— научилась прикручивать громкость его голоса у себя в голове, словно поворачивая ручку допотопного приемника, чтобы иметь возможность спокойно поразмышлять во время очередной речи.На агитационных собраниях в голову всегда приходили интересные мысли. Когда-то давно, в раннем детстве, их, в сползающих колготках и криво натянутых юбочках, построили в ряд и включили на проекторе детскую программу. Тогда, слушая диктора, Лена поняла: когда-то давно случилось что-то очень плохое, и случилось это потому, что люди злились. И тогда люди придумали лекарство, чтобы никто никогда не злился. Кто принимает лекарство?— тот правильный. А кто не принимает?— тот неправильный, и его нужно наказать. Уже тогда Лена поняла, что она, похоже, неправильная, даже если принимает лекарство.Давно, когда Отец еще только пришел к власти, была создана программа воспитания детей в учреждениях с самого рождения. Тогда считали, что отсутствие родственных связей позволит воспитать настоящих граждан, стойких к проявлениям эмоций и абсолютно преданных идеалам Либрии. Через пять лет проект свернули, так как выяснилось, что дети, воспитанные вне семьи, отстают в развитии. Интернаты частично расформировали, детей у родителей больше не изымали. Но тех, кого оторвали от семей, назад не вернули: довели эксперимент до логического завершения. Их так и называли: ?дети Отца?. Это потом, много позже, Лена поняла, что интернат, по сути, был для нее спасением. Не раз в новостях она читала о бдительных родителях, доносивших на собственных детей. Воспитатели не всегда могли уследить за всеми детьми, и, возможно, только благодаря этому Лена отделалась лишь дополнительными инъекциями. В интернате было иногда тоскливо, часто скучно и очень редко?— страшно. Еще до школы она поняла, что от нее хотят, чтобы она ничем не отличалась от остальных детей. Тогда в ней и стали жить два человека: один?— Елена Севастьянова, идентификационный номер из семи цифр, волосы стянуты в узел на затылке, прилежная ученица, способная студентка, подающий надежды младший научный сотрудник, нареканий не имела, эмоциональных преступлений не совершала (пару листов из детской медицинской карты она вырвала сама, в досье они не попали). Второй?— Лена, которая видит, слышит и осязает не как все. Лена, которая испытывает эмоции и каждый день совершает преступление, за которое людей сжигают в крематории Дворца Правосудия. Но в отличие от тех несчастных, что нечаянно пропустили дозу, она научилась виртуозно скрывать свои эмоции.Сперва Лена думала, что она неправильная, а потом убедилась: неправильные все остальные. Размешивая кусок масла в утренней каше, она знала, что единственная во всей столовой получает удовольствие от пищи. Что во всем интернате она одна с радостью под маской равнодушия встречает по утрам солнце, она одна волнуется перед экзаменами. Ей открыты прекрасные миры, просто так, совершенно даром она от рождения получила то, чего остальные были лишены. За это пришлось заплатить вечным притворством, переключением между образами меньше чем за долю секунды. Но оно того стоило.Чем старше она становилась, тем больше у нее появлялось вопросов. И она искала ответы: с наивным видом спрашивала учителей и воспитателей, часами сидела в библиотеке. Научилась находить ответы между строк и вымаранных цензором страниц. Так она узнала о мутациях, генетических аномалиях и резистентности. К выпускному классу она знала практически все о прозиуме, а химию с биологией знала лучше всех в школе. Но точного ответа, почему препарат на нее не действует, так и не нашла. Поиск этого ответа привел ее на химико-биологический факультет.В Либрии даже архитектура служит режиму Отца: мощные каменные колонны и тяжелые ступени Дворца Правосудия, четкие лаконичные линии учреждений?— все это было призвано внушить человеку в толпе ощущение величия строя и собственного ничтожества перед его лицом. Лена отвернулась от погасшего экрана и зашагала к метро. Когда-то она ходила по этим улицам, обмирая от страха: казалось, вот-вот кто-то из патрульных схватит ее за плечо и выведет из толпы. Сейчас страшно не было: замаскироваться оказалось удивительно просто. Лена равнодушно скользнула взглядом от тяжелых ботинок к дубинке на поясе и бронежилету, и выше, к кирпичному лицу, короткому ежику волос. Патрульные оказались откровенно туповатыми малыми, их основная задача состояла не в том, чтобы вычислять эмоциональных преступников, а в том, чтобы одним своим видом устрашать потенциальных преступников. Вот клерики да, другое дело. Если верить легендам, клерики Тетраграмматона чуют измену за километр. Но с клериками Лене сталкиваться еще не приходилось.Долгая поездка в метро, и центр с его внушительными зданиями остался позади. Улицы стали уже, ветхие домишки теснились по обе стороны дороги. Старый фонд, до которого еще не успели добраться власти. Район, в котором доживают свой век лишние люди?— те, кого Либрия посчитала недостаточно важными и нужными.Лена на минутку замерла перед рыжей от ржавчины табличкой с надписью ?Городская библиотека №20?. Там, в центре, такого бы не допустили, как не допустили бы и выбоин на асфальте и неряшливых фасадов. Внутри здание оказалось таким же старым и неприглядным, допотопный линолеум, стены, окрашенные в неуютный синий цвет. Почти вся комната заставлена стеллажами с книгами, и только прямо перед входом?— огороженный шкафами уголок.—?Чем могу вам помочь?Библиотекарь был совсем молодой, может, чуть старше Лены. Видать, совсем жизнь не сложилась?— в таком возрасте, и уже в заброшенной библиотеке на окраине, никаких перспектив, никакого роста.—?Мне нужно законспектировать статью Вождя ?О долге перед Родиной?.Библиотекарь поправил очки, торопливо закивал и исчез среди стеллажей.—?У нас записаны?—?Что? А, нет, не бывала здесь раньше.Формуляр заполнялся вручную, Лене даже стало смешно?— может, дадут гусиное перо с чернильницей? Все в библиотеке дышало какими-то допотопными временами, даже библиотекарь со своей старомодной прической и очками.Лена прошла в читальный зал, села. Какое-то время она рассматривала комнату?— еще более унылую, чем первая. С облупленных стен свисали лохмотья краски, похожие на водоросли. Она же все сделала правильно, разве нет? Пришла в старую библиотеку на окраине, в условленный день и час, попросила условленную книгу и?.. Что дальше? Почему ничего не происходит? Библиотекарь остался на своем месте, шуршать бумажками?— даже не взглянул на нее толком. А если это все подстроено, и сейчас послышится топот патрульных, и конец всему, вы арестованы, Тетраграмматон, допрос, камера, казнь? Захотелось втянуть голову в плечи и оглянуться по сторонам, но Лена усилием воли заставила себя выпрямиться. Машинально начав листать серую брошюру, она замерла: под обложкой ничего не было?— только пустые страницы, среди которых нашлась записка, написанная корявым почерком. Всего одно слово: ?Шкаф?. И все. Больше ничего. Лена покосилась в открытую дверь на библиотекаря, тот все так же возился с формулярами. Ну и для чего они ему, ведь сюда явно почти никто не ходит. Чуть помедлив, Лена подошла к шкафу, и даже почти не удивилась, увидев внутри замаскированную дверь. За ней оказалась лестница, скудно освещенная цокольным окном. Шаги гулко отдавались от стен.Это место явно не было постоянным убежищем, складом оружия или чем-то подобным. Подвал, а может цокольный этаж, Лена не могла сказать наверняка. Просто пустое помещение, в котором ее дожидались двое.Эти люди сильно отличались от лениных представлений о Сопротивлении. Воображение рисовало здоровенных громил, увешанных оружием, но в реальности они выглядели как самые обычные жители Либрии.?— Здравствуй. Меня зовут Тимур,?— сказал тот, что в униформе общепита, с полноватым лицом и круглыми глазами. Должно быть, пробивает в столовой талоны на обед, или неприветливо мешает половником в кастрюле.—?Марк,?— кивнул второй, похожий на преподавателя. Лена бы ни за что не подумала, что эти двое имеют хоть какое-то отношение к Сопротивлению. —?Здесь нельзя надолго задерживаться, поэтому давай сразу к делу.—?Я… Я хочу в Сопротивление. Да, я не умею воевать, но… Я младший научный сотрудник в лаборатории университета, и я могла бы быть полезна.Слова стали казаться глупыми и смешными, стоило их только произнести. Не прогонят ли они ее? Может, посчитают ее бесполезной, ведь ни с ядовитыми газами, ни с взрывчатыми веществами она в лаборатории дела не имеет. Сможет ли она объяснить им свой замысел? Но никто даже не думал смеяться. Повстанцы внимательно слушали, и Лена чуть осмелела.***—… и да, тебе нужен псевдоним. Как тайное имя, чтобы тебя не раскрыли, понимаешь?—?Я знаю, что такое псевдоним,?— как назло, ничего не приходило в голову, и тут взгляд задержался на стене, которая пузырилась краской цвета бурых водорослей. Перед глазами встали страницы учебника: кэлп, большие водоросли-макрофиты. Ассоциация странная, но почему нет. Кэлпс? Кэлпос?—?Кэлпи! —?выпалила Лена.—?Добро пожаловать в Сопротивление, Кэлпи.Возвращаясь домой, Лена предвкушала отдых в одиночестве. После всех впечатлений этого дня было бы некомфортно вернуться в комнату общежития, где нужно опять контролировать каждый свой шаг. К счастью, это Лене больше не грозило: за успешную работу в лаборатории ей недавно выделили отдельную квартиру. Всего одна небольшая комната, крошечная кухня, в которой нельзя готовить (электрическая плитка полагалась только семейным). Но и этого хватало. Лена рассеянно пошарила в почтовом ящике, развернулась к лифту и чуть не врезалась в человека в черном пальто. Клерик. Лену будто изнутри окатило ледяной водой. Новый сосед, значит. Отлично.Либрия была на сто процентов кастовым государством, в котором каждый был упакован в свою униформу и помечен знаками отличия. Никто не перепутал бы служащего с преподавателем или рабочим. Но клерики в черном особенно выделялись на фоне серых, пыльно-синих и бежевых одежд.Двери лифта распахнулись, и не было ровно никаких причин не ехать. Бормоча извинения, Лена вошла в лифт, стараясь держаться от рослого клерика подальше, насколько это позволяла тесная кабина.—?Возвращаетесь с работы?Было что-то забавное в том, что общество, отказавшееся от эмоций, так и не вытравило дежурную вежливость. А стоило бы.—?Занималась в библиотеке, конспектировала труды Вождя.—?Похвально,?— пробасил клерик.—?А вы?—?Служба.Уже у входной двери на Лену вдруг навалилась страшная усталость. Клерик вышел из лифта на два этажа раньше, и, кажется, оказался вовсе не таким проницательным, как твердила молва. Впрочем, проверять это еще раз совсем не хотелось.