Глава 3. (1/1)

—?Ну вот, одной проблемой стало меньше,?— сказала ей Урсула, когда все закончилось: опустевшее крыльцо очистили от праха чужака, детей уложили спать, а сами они сели в кабинете у разоженного камина, наслаждаясь уютом хорошо протопленной комнаты.За окнами по-прежнему выл и плясал ветер. Вода в эту ночь поднялась до критических отметок, растормошив утренние новости в человеческих телеэфирах.—?Такого подъема не наблюдалось уже сто лет!!! —?радостно восклицали ведущие и самозабвенно лезли в свинцовую воду, чтобы проверить ее уровень на себе.Во дворце Гонзалес к этой шумихе отнеслись насмешливо. Время среди мраморных колон и высоких зеркал с желтым отливом текло с иными скоростями — сто лет здесь почитали за одно лето, год шел за день, и никого не будоражило событие, которое повторялось здесь совсем недавно.Весь дом равнодушно уснул, с облегчением выдохнув после ночных тревог.Только караульные да Урсула с Ремедиос не спали, засидевшись за утренним кофе с граппой.—?Остается вторая проблема,?— продолжила Урсула, грея задрогшие пальцы о раскаленный фарфор.На ее траурном платье еще не успели высохнуть дождевые капли, черненная коса влажно поблескивала в углу.Взглянув на Ремедиос, Урсула осторожно пояснила:—?Амаранта.По глазам Ремедиос пробежал едва заметный красный блеск?— меньше всего она любила разговаривать про свою дочь.Что бы та ни вытворяла?— разносила ли стены в своей комнате, впав в угрюмое стихийное буйство, или вышвыривала своих братьев из окон, как котят, повздорив с ними из-за ерунды, её проступки не обсуждались. Никто во дворце не смел намекнуть королеве, что ее ребенок вышел из-под контроля.Урсула предвидела, что этот разговор легким не будет, но выбора у нее не было. То, что произошло вчера?— нападение на человеческого ребенка, такое грубое нарушение закона?— замалчивать было невозможно.Придав голосу твердость, она настойчиво продолжила:—?Девочка перешла все границы. Она неуправляема, избалованна, и внушает большие опасения. Дети боятся с ней играть, слуги постоянно терпят ее издевательства… Этот ее мальчик… Пьетро или Пабло, как его там… Я вообще удивляюсь, что он до сих пор жив. Она выросла настоящим тираном, а все потому,?— Урсула сделала глубокий вдох и отважно закончила,?— потому что ее не воспитали должным образом!Как и ожидалось, Ремедиос пришла в ярость.Черные глаза охватил пожар, на окнах испуганно вздрогнули ставни, и огонь в камине заметался из стороны в сторону, разбросав по стенам и потолку зловещие тени.—?Смеешь поучать меня?Голос этой маленькой женщины умел сгибать чужую волю в бараний рог. Не зря ее выбрали королевой: кто угодно терял мужество, оказавшись под сокрушительной пятой ее гнева.Но Урсула не поддалась.— Я вовсе не поучаю и не осуждаю тебя, Меме,?— горло ее перехватил спазм, но не от страха перед племянницей, а от нежности и жалости к ней.— Я понимаю… Так случается… Родители не всегда любят своих детей. Но в случае с этим ребенком, боюсь, мы все совершили большую ошибку…Дотянувшись до Ремедиос, она положила руку на ее окаменевшее плечо.Теплый материнский жест.Тонкая родная рука. Смуглая, со скульптурными пальцами, которые, по слухам, однажды целовал человеческий король, и запечатлел на своих холстах великий средневековый художник. Она напомнила Ремедиос о ее детстве.Беззаботное и далекое время, когда тетя так же утешала ее, помогая справится с ворохом смешных и глупых ребяческих катастроф. Несделанная домашняя работа или соскользнувший с палочки и угодивший в канал любимый обруч для серсо, или ее брат и сестра, танцующие на празднике только друг с другом, только друг с другом, тетя, но ведь у меня сегодня день рождения, я так хотела, чтобы хотя бы один вальс его бойкие, черничные глаза смотрели только на меня…Как тогда все было просто.Ласковая рука Урсулы еще не была затянута в траурный бархат и радостно сверкала брильянтами, а ее согревающая улыбка была на сто, двести, миллион лет моложе.Ремедиос прикрыла полыхающие глаза. Напряженная линия плечей разгладилась.?— Меме,?— поморщилась она с невольной усмешкой. —?Вспомнила тоже… Тринадцать лет ни у кого язык не поворачивается меня так назвать…Это легкомысленное смешное прозвище осталось там же, где и цветные платья Урсулы?— в прошлом.В тех светлых днях, что текли спокойной рекой, до того, как Меме стала королевой.До того, как началась война с охотниками?— кровавая мясорубка, которую затеял ее отец, и они застряли на этом острове, полновластные хозяева и пленники царства плесени, черного ила и уходящей под воду драгоценной архитектурной рухляди.До того, как погибли на этой войне ее старшие сыновья, муж, мать, братья, сестры, и в их числе те самые брат и сестра, что ненасытно и пьяно льнули друг к другу на ее дне рождения.Добрая половина ее семьи тогда шагнула в могилу.А Урсула облачилась в вечный траур, растеряла свои улыбки и распродала брильянты, чтобы оставшаяся половина смогла выжить под колпаком обрушившейся на них изоляции.Ремедиос ненавидела своего отца за все это.Самый великий из Гонзалес, Аурелиано Кровавый, загонял их в рай железной рукой, мечтая освободить и от Гильдии, и от Совета одновременно. А они следовали за ним, покорно вымирая, теряя детей, и действительно освобождаясь… от последних надежд, от желания жить.Каждый раз вспоминая отца, Ремедиос чувствовала, что ненависть в ее груди свежа, как в первый день, как рана от охотничьего клинка, края которой никогда не затянутся.Аурелиано умер, но не покинул ее.Его лицо она видела каждый день во снах.Перекошенное в предсмертной муке, оно выцветало у нее на коленях, закатывались черные ястребиные глаза, тонкий рот плевался кровью и изгибался в высокомерную насмешку…?…Глупцы! Вы все без меня сгинете…?Она просыпалась душными днями в ледяном поту с рвущимся надвое сердцем. Раздвигала тяжелый полог кровати и давилась собственным воплем, заталкивая его обратно в глотку ладонями, чтобы никто, никто не услышал, как кричит от ужаса несгибаемая королева.Отец… Его лицо из сна, его незабвенная насмешка лезли к ней отовсюду: с многочисленных портретов на стенах, с семейных гербов и гравюр на книжных обложках. Даже в ее собственном кабинете красовался въевшийся в стену образ?— высокие скулы, черные кудри, надменный взгляд…Она приказала слугам не мыть эту фреску, сразу как стала здесь хозяйкой — понадеялась, что однажды копоть от каминного и свечного пламени спрячет от нее ненавистное лицо…А затем у нее родилась дочь, и глаза отца взглянули на нее из-под насупленных бровок новорожденного младенца.?Когда ты уже оставишь меня!? — хотелось взвыть ей при виде собственного ребенка. Последнего ребенка, единственного оставшегося в живых из ее шестерых детей.Она едва справилась с отвращением, когда повитухи приложили сморщенное тельце к ее груди, и маленькие иголочки клыков вонзились в плоть, ища не молока, а крови.Уже на второй день Амарантой занялись кормилицы. А когда она подросла, Ремедиос с тем же равнодушием перепоручила ее воспитание слугам, отдав им всего два коротких распоряжения: держать дочь от нее подальше и не беспокоить по пустякам.Слуги прекрасно с этой задачей справлялись. Девочка незаметно росла где-то в глубине огромного дворца, невидимая и незнакомая. Под обвалами бесконечных забот Ремедиос удалось забыть, что она вообще существует.И вот теперь все изменилось. Амаранта — высокие скулы, черные кудри, надменный взгляд?— сама решила напомнить о себе, да так, что весь дом встал на уши.—?У нее его характер и его дар… —?сказала Урсула, взглянув на потемневшую фреску, все еще украшавшую стену кабинета. —?Уже сейчас она в разы сильнее других детей, а что будет через десять?— пятнадцать лет? Реми, как мы будем с ней справляться? И что, если она теперь возьмется убивать людей направо и налево? Охотники из Гильдии ведь узнают об этом… Газеты мы, конечно, контролируем, но слухи… Невозможно повесить замки на все языки… Что. если история повторится?Ремедиос тоже посмотрела на портрет отца.Под слоем грязи Аурелиано превратился в неясное черное пятно, в мрачную тучу. нависшую над их головами, в которой как молния сверкала насмешливая клыкастая улыбка.Она казалась пророческой.?Вы все сгините без меня!?— Ремедиос, посмотри на нас! —?с отчаянием в голосе воскликнула Урсула. —?Мы не переживем еще одну войну! Я уж точно не переживу! Лучше сразу в гроб, и не видеть опять, как дворники сметают Гонзалес с мостовых!Она замолкла, судорожно выдохнув, и стало очень тихо.Так тихо, что, казалось, слышно, как вода подтачивает фундамент дома, как просачивается сквозь доски пола на первом этаже, кроша штукатурку и добираясь до жильцов.Тетя была права.Гонзалес уже не те. Малочисленные, беззубые, так и не сумевшие оправиться после страшных потерь.?Даже наш дом умирает??— подумала Ремедиос.Мебель скрипит старческими суставами, грозя рассыпаться в щепки, плесень расцветает тут и там, окрашивая стены и простыни в дымчатые тона. Их дворец, когда-то похожий на несокрушимую плавучую крепость, теперь содрогается и трепещет под напором несильных волн, как дряхлая лодчонка.?И если девочка будет ее раскачивать, она с легкостью опрокинется?—?Этого не будет,?— твердо отрезала Ремедиос, разгоняя все мрачные предчувствия Урсулы, все предсмертные скрипы, жадный плеск воды и смеющееся эхо отца.Она заплатила слишком дорогую цену за это гниющее, но спокойное существование, и ее позвоночник еще слишком крепок, чтобы гнуться под заносчивых малолеток, которые хотят все испортить.—? Раз Амаранта станет очень опасна через десять?— пятнадцать лет, значит, этих десяти — пятнадцати лет у нее не будет,?— жестко отчеканила она.—?Как это? —?не поняла Урсула.—Очень просто.?Во сне дети не растут.Опять навалилась тишина, потом Урсула резко выпрямилась, со звоном обрушив свой кофе на блюдце.Она, конечно, хотела обратить внимание Ремедиос на проблему, но не ожидала, что дойдет до таких крайностей.—?Это слишком жестоко,?— заявила она категорично.—?Амаранта убила ребенка,?— холодно возразила ей Ремедиос.—?Всего лишь человека!—?С этого все начинается.—?Детское баловство! Да и потом… —?Урсула, справившись с собой, снова взяла в руки чашку. —?Дети могли что-то напутать, ведь тело так и не нашли. А из-за всей этой суматохи с наводнением и чужаком с девочкой так и не поговорили.Ремедиос рассмеялась.?— О, как ты заговорила!?А всего три минуты назад ты мне расписывала, какое она чудовище.—?Да,?— она опасна… —?согласилась Урсула. —?Но не запирать же ее на всю жизнь! Нужно придумать другой выход, что-то более гуманное!.. Реми, это ведь твоя единственная дочь, все, что осталось от Абрахама…?Гуманный?, ?жестокий?, ?Абрахам?, ?единственная дочь??— ни одно из слов Урсулы не задело души Ремедиос. Наверное, нечего было и задевать, в ее сильном теле с мраморной осанкой, под жестким корсажем платья уже не было души, все выскребла война.Запереть свою единственную дочь навечно или казнить беспризорного мальчика, случайно втянутого в их противостояние с Советом. На самом деле… на самом деле ей уже все равно.И она вдруг осознала, что сама под стать своему дому, который молил о сносе каждой своей ноющей половицей, под стать своей семье, кучке утомленных людей, почти призраков, живых снаружи, но переломанных внутри.Мертвая королева погибшего королевства.?Это переутомление??— одернула она саму себя и на миг прикрыла глаза, испугавшись собственных мыслей.За окном тем временем расцветал день. Стал слышен кастрюльный звон колоколен. Он вплетался в вой ветра и созывал на утреннюю службу человеческих существ.?Это значит, что уже восемь утра.?Давно пора идти спать и оставить все проблемы до ночи?.—?Я не собираюсь запирать ее на всю жизнь,?— сказала она притихшим от внезапной усталости голосом. —?Несколько месяцев. Пусть почувствует, что играть с ней в игры никто не собирается. А вот если ее поведение не изменится, и я действительно увижу в ней угрозу нашему благополучию, то что же… —?Ремедиос пронзительно взглянула на Урсулу?— Ты ведь знаешь, я сделаю все ради нашей семьи.