1 часть (1/1)

Уже два часа как наш с Аделой номер в отеле Нюрбурга утопал в объятиях темноты, но выглядывал из неё маленькими свечками, которые мы расставили по прихожей, холлу и кухне-столовой. Пламя свечек мирно и едва заметно колыхалось на фитильках под воздействием таких же едва ощутимых потоков воздуха. Всё пространство наполнилось характерным ароматом парафина, любимым мной с детства и вызывающим тёплые, приятные чувства. Мне начинало казаться, что именно им пахнет темнота — и что звуки, которые она может издать, напоминают тихое потрескивание огня. ?Шурх!..? Тонкая спичка в моей руке озарилась пламенем — и погорела от силы секунду. Погасла, не успев перекинуть на свечку огонь. Стало грустно... — Рин, ты чего? — Не получается свечку зажечь. Беспокоюсь, руки трясутся... Адела усадила меня за стол и подняла на меня убеждающий взгляд. В тех обстоятельствах, что свалились сегодня на нас, она удивительно спокойно себя вела. А может быть, тоже была взволнована, но не так сильно, как я. — Мы же по телевизору видели, что на Нюрбургринге никто из рокеров не пострадал. Они и не ехали никуда в это время: тогда ещё не успел закончиться фестиваль. Пострадали другие люди, но ни для одного из них авария не обернулась смертельным исходом. Им помогают, за их жизни и здоровье борются. Я поражаюсь твоему великодушию, Рин. Лично я не переживала бы так за них, отвыкла... Мы с Аделой учимся вместе: наша специальность заставляет нас тратить, помимо умственных и творческих, эмоциональные ресурсы. Было время, когда она настолько сильно переживала из-за учёбы, что ложилась с невралгией в больницу. Но с тех пор она стала сильнее. Она прошла через это — и теперь неудачи в вузе не могут так сильно её расстроить, как и множество других неприятностей, происходящих вокруг неё. — Не сочти меня за чёрствого человека, Адела, но меня не особо волнуют их судьбы. Я не способна так сильно переживать за тех, кого я совсем не знаю. Хотя... Здесь, в темноте, столько свечек горит, что невольно начинаешь грустить и думать о смерти, даже если она не свершилась. И — если мы с тобой замолчим, то тишина, окутывающая нас, обернется гнетущей и томительной минутой молчания. — Представь, как любовь заключает смерть в нежных объятиях — и у тебя будут верные ассоциации. Ты же помнишь, зачем мы зажгли эти свечки. Шесть в одной комнате, шесть в другой и шесть в третьей. Ему обязательно понравится... В этот миг моё сердце сжалось и стало биться так сильно, будто стремилось выскочить из груди. По телу снизу вверх пробежали мурашки, загорелись щёки. Вот что я испытываю от одного упоминания о нём, что же со мной будет, когда он появится здесь, в нашем номере?.. Теперь моя подруга поняла, почему я так сильно волнуюсь. — Рин, ты боишься его? — Я не знаю... Это очень сложное чувство, в котором я сама не могу до конца разобраться. С тех пор, как я начала слушать HIM, я целыми днями мечтала об этой встрече. Всё время фантазировала о том, как беру у него автограф, рассказываю ему, как берут меня за душу его чудесные песни, а он улыбается и говорит мне что-нибудь своим глубоким бархатным голосом. Я мечтала, и вот — сбылась моя мечта. Но так быстро и неожиданно, что я теперь в ступоре! Я совершенно не знаю, что я ему скажу, в голове пусто. Во мне бушует великое множество мыслей, но высказать ему, я чувствую, ни одну из них не смогу. Он для меня, Адела, как звезда в небесах: яркая, далёкая, недосягаемая. Каждый раз я восхищаюсь и любуюсь звездой. Но не бывает такого, чтобы звезда спустилась с небес к тебе! — С небес звезда спуститься не может, а со сцены — вполне способна. Он и не особо считает себя звездой... Он такой же реальный человек, как и ты. И то, что он остановится в нашем номере на ночь, тоже пора осознать как реальность. Адела была права как никогда. Её слова успокоили меня, и теперь я смогла зажечь свечку. Восемнадцатую... Она находилась на краю стола, прямо под окном — на неё начал дуть холодный нюрбургский ветер, будто пытаясь её погасить. Пламя свечки металось из стороны в сторону, и я прикрыла его, ощущая ладонью поистине обжигающее тепло. — Сквозит, — сказала Адела. — Я, пожалуй, закрою окно. Сквозило у нас из-за того, что была открыта входная дверь. Администратор отеля не сказал нам, как скоро прибудет вокалист HIM — в ближайшее время или через много часов — поэтому мы решили открыть её сразу. Ждать предстояло долго. Чем больше проходило времени, тем сильнее я нервничала. Ожидание чего-то волнующего всегда томительно и, пожалуй, наиболее тяжело. Периодически я тихо подходила к двери и проверяла, не идёт ли кто в нашу сторону, не слышатся ли за ней какие-нибудь разговоры на финском. Прислушалась ещё раз — ничего подобного не было слышно. После этого я каждый раз тихо, но быстро уходила в столовую, не смела стоять там долго. Мне очень не хотелось бы, чтоб Вилле сразу же застал меня у двери — или, что ещё хуже, увидел меня стремительно удаляющейся. Но я не могла не ходить туда: того требовало мое ненасытное фанатское рвение, которое я с трудом могла сдерживать. — Рин, попробуй просто о нём не думать. Я же вижу, что ты не можешь усидеть на месте. — Как я могу прекратить о нем думать, если он придет с минуты на минуту? — Фанатела бы я так же от Вилле, я бы, наверно, задавалась таким же вопросом. Но такое волнение совершенно точно не пойдёт тебе на пользу. Вспомни, какой у меня был жуткий мандраж перед нашей первой подачей. Нужно ли тебе испытывать всё то же самое? — Тебе тогда поставили высший балл. — Да, но каких нервов мне это стоило... Поверь мне, не нужно так беспокоиться. Прошло уже много времени. Вдруг он... вдруг он к нам вообще не придёт? Если Адела хотела меня успокоить, то её последняя фраза зарубила это начинание на корню. — То есть... как это — не придёт? Как ты можешь так говорить?! — Всё может быть. Вдруг администратор перераспределил номера для участников HIM. И Вилле просто будет ночевать не у нас, а, допустим, напротив. — Тогда почему к нам не подселят Миге? Или, например, Линде? Гаса? Бёртона?.. — Наш номер мог не войти в пятёрку тех, где разместят членов группы. Честно, я бы в любом случае за них порадовалась. Им не придётся спать в автобусе, где, наверно, тесно и неудобно. Тем более — после такого грандиозного фестиваля. — Не верю. Я бы обязательно услышала, как они заселяются. Буквально только что была у двери! — А вдруг — сейчас?.. — Что — сейчас? — Заселяются и разговаривают. А мы заглушаем всё это своими разборками. — Которые, между прочим, ты начала. На несколько секунд мы прислушались. За дверью опять тихо, значит, никого нет — и не может быть. После этого моя минутная злоба сменилась грустью. Ждёт нас волнующая встреча с Вилле Вало — или не ждет... — а ссориться из-за этого с Аделой я ни в коем случае не должна. Мы с ней обе одни, в чужой стране, и — если мы повздорим по-крупному, то гнетущее одиночество свяжет нас по рукам и ногам. — На, послушай хорошую музыку. Адела протянула мне кассету с песнями Криса Айзека. В её плавных движениях и взгляде я чувствовала желание извиниться. И с радостью простила её, вместе с тем забыв о нашей размолвке. — Я тебе столько глупостей наговорила, Рин. Конечно же, он придёт. Не может не осуществиться мечта, когда уже всё сделано для того, чтоб она сбылась. Он задерживается... Рокеры — они такие: даже на собственные концерты приезжают попозже. В нашем номере — на моё великое счастье — был музыкальный центр, и я вставила туда кассету. Негромко заиграла приятная, ласкающая слух музыка, идеально подходящая обстановке вечера при свечах. Проигрывался оригинальный вариант той песни, которую исполнил Вилле со своей группой в рок-обработке — нежная, спокойная по звучанию композиция — ?Wicked Game?. И если исполнение HIM у меня ассоциируется с душераздирающей метелью и темнотой, то у Криса Айзека — это нечто прямо противоположное, нечто тёплое и южное — солнце, которое только-только скрылось за горизонтом, и небо, расцвеченное успокаивающими синими тонами, ещё не успевшее укрыться пеленой тьмы — прямо как на обложке сборника его лучших песен. Пожалуй, наш день, целиком посвящённый музыке, должен был завершиться именно так. Фанаты и просто слушатели, такие, как я и Адела, являются неотъемлемой частью удивительного мира музыки, ибо она для них как раз исполняется. Музыка сегодня была нашей кровью, нашим адреналином. И если на Rock am Ring'e наши сердца быстро, без устали, качали музыку, то сейчас музыке нужно было разлиться по нашим венам и погрузить нас в небытие. Мы с Аделой слегка покачивали головами в такт песням Айзека. Наши глаза были чуть-чуть приоткрыты, и вместо огоньков свечек мы видели расплывающиеся полоски света во тьме. Вокал и все инструменты стихли: одни лишь ударные и робкая гитара стали создавать нежный ритм. К ним присоединились какие-то щелчки и шорохи. Нечто похожее я слышала у Pink Floyd, только в их песнях были ещё чьи-то разговоры. Я стала сомневаться в том, что звуки, не издаваемые инструментами, являются частью песни. Адела будто прочла мои мысли — и медленно убавила громкость.*** — Двадцать четвёртый номер, тут электричества нет? Этот голос... Он вырвал нас с Аделой из мира фантазий, навеянных дивной музыкой, и выбросил в реальный, который мне реальным уже совсем не казался. Мы неторопливо последовали в прихожую. Сердца стучали так, что мы отчетливо слышали их. Наконец-то это свершилось... Вилле пришёл.*** — Есть кто-нибудь в номере? — Есть, есть... Добро пожаловать к нам, Вилле... Заговорила с ним Адела: увидев его, я потеряла дар речи. Всё происходящее было нереальным, неестественным... оно не столько меня волновало, сколько пугало до полусмерти. Я думала, что если я закрою глаза, то всё вернется на круги своя — и тот, кого я сейчас увидела, окажется всего лишь героем безумного сна, от которого я скоро очнусь. Но это не сон... О Адела, помоги мне понять, что это не сон! Даже огромная сцена, на которой мы видим музыканта вживую и понимаем, что он существует не только на обложках альбомов и различных журналов, а голос его — не только на кассетах, дисках или виниле, не даёт нам наиболее полного представления о том, насколько он реален. Автограф-сессия, где можно с ним перекинуться парой слов и сделать фото на память, также не будет наивысшей степенью реальности. В обоих случаях музыкант ведет себя — как звезда: он бодр, энергичен и работает на фанатов. Но вне сцены, вне всего этого — он как будто снимает маску и становится настоящим. Обычным человеком, максимально близким к нам и к большинству людей. Именно таким Вилле Вало предстал предо мной и Аделой... и в это же время мы видели в нём звезду. Разукрашенное, исписанное чёрное пальто, такой же чёрный, таинственный смоки-айс, металлические кольца на каждом пальце — и вместе с тем взгляд серьёзный, не стремящийся сразить наповал, а движения гораздо более медленны и неловки... Отныне он больше не был таким далёким, недосягаемым... Он, казалось, был абсолютно таким же, как мы. — Вилле, я Адела. А это моя подруга — Рин. Мы твои поклонницы, она — особенно... Я спряталась в тени, дабы Вилле не видел мои горящие красные щёки. — П-привет... — Привет, бэйби, — тепло улыбнувшись, поздоровался со мной вокалист. Пока я приходила в себя, он очень быстро вернулся к волновавшему его вопросу: — Девчонки, так что с электричеством? Кругом свечи горят, а мне мобилу надо зарядить. Неужто мне к Миге идти придётся? — Нет-нет, всё в порядке. Рин и я решили устроить романтический вечер при свечах. В честь тебя... — Посчитай, сколько их в каждой комнате. Лучше бы я сказала это в три раза громче... Не то что Вилле — даже я сама свои собственные слова едва слышала. — Романтика, значит. Романтика мне по душе... Но будет одна просьба к вам, девочки. О Вилле, ты можешь просить нас о чем угодно! — Не будем сегодня заниматься любовью, ладно? Я смертельно устал, и мне нужен отдых. Мы с подругой не удержались и тихонько прыснули со смеху... Поклонницы, романтика... Похоже, именно эти, как оказалось, двусмысленные слова пробудили в Вилле такие мысли. Он звезда, а у звёзд бывают некоторые стереотипы об их фанатках. Этот — довольно распространённый. Но не все фанатки могут ему соответствовать. Или — раз всё так и есть, то мы для него не фанатки, а нечто большее?.. Улыбка облегчения — как будто в ответ нашим мыслям — проскользнула на усталом лице Вилле. Он вынул из рюкзака мобильник и поставил заряжаться. На экранной заставке красовался один из любимых рокеров — Игги Поп. Я подсмотрела украдкой... Вилле уверенно направился в кухню-столовую, как будто он был у себя дома и знал, что и где у него находится. До этого меня посещало такое чувство, будто он был нашим гостем. Но чувство было ошибочно — этот номер в отеле был в равной степени и нашим с Аделой, и его. Но мы надолго не останемся здесь, тем более — втроём... На трассе быстро устранят последствия аварии — и Вилле со своей группой уедет. Поэтому, пока он здесь, нужно ценить каждый миг, проведённый с ним, обязательно ловить его взгляд, поддерживать разговор... Ведь шанс побыть с ним так близко, поговорить, пожить в одном номере — выпадает единожды. А что потом?.. Мы с Аделой вечно будем помнить эту встречу, будем видеть его на концертах, а он забудет о нас, как будто мы никогда не пересекались в отеле. Поэтому нужно воспользоваться этой ночью по максимуму, высказать Вилле хотя бы несколько своих мыслей и обязательно порассуждать с ним о музыке. Признаться в любви к нежным мелодиям и голосу HIM... О, как я буду счастлива, если осмелюсь сделать хоть что-то из перечисленного! Я так же целеустремлённо и быстро прошла в нашу спальню и взяла оттуда несколько дисков. Возвращаясь на кухню, на ходу попыталась собрать их в пачку — но они расползались под пальцами. А на кухне уже горел свет... Вилле тем временем взвешивал электрический чайник в руке. — Воду кипятили, девочки? — Да, кипятили. Я и Рин пили зеленый чай. Хочешь — и ты попьёшь? — Не надо, я б лучше выпил обычной воды. И всё-таки Адела тоже — пусть и гораздо меньше, чем я — боялась его. Робость и страх выдавали слегка дрожащий голос и вопросительный взгляд. Взглядом она будто спрашивала у Вилле, всё ли ему нравится и хорошо ли мы с ним обращаемся. Похоже, что да, раз он не высказывал явного недовольства... Он сосредоточенно искал что-то в настенном шкафу. — В-Вилле... — тихо сказала я. Чуть громче, чем в тот раз, когда предлагала посчитать свечки. — Да, бэйби? Я всеми фибрами души почувствовала его взгляд... Тоже вопросительный, пронизывающий. Вилле смотрел на меня — как на маленькое милое существо, которому от него, такого большого, было нужно что-то. — Подпишешь мне диски? — С удовольствием. Давай их сюда. Сбылась одна из моих маленьких HIM'овских мечт... Теперь мои ?Greatest Lovesongs...?, ?Razorblade Romance?, ?Deep Shadows...?*, а также несколько синглов — все оригинальные, купленные в Финляндии — будут подписаны Вилле. С нескрываемым трепетом я стояла и смотрела, как он их подписывал. Каждый раз его рука совершала быстрые, немного нервные движения, рождая размашистый, завершающийся хартаграммой автограф. ?Deep Shadows and Brilliant Highlights? он держал чуть дольше, чем другие альбомы, изобразил на нём что-то, чего мы не видели, и потом неторопливо вернул его нам. — Вилле! — снова прыснула Адела, — ты испортил обложку! — Почему испортил? Усовершенствовал. Смотрите, какой я теперь злобный чертёнок. Он пририсовал себе на альбоме рожки и хвостик — видимо, хотел запечатлеть себя как воплощение Его Инфернального Величества, властителя Глубоких теней. Такой Вилле отныне всегда будет представляться мне, когда я буду видеть эту обложку. Без такого необычного, но очень органичного авторского дополнения она мне будет казаться неправильной, недооформленной. А подлинником буду обладать я одна. И когда-нибудь он станет раритетом, настоящей исторической ценностью... Разве это не сказка? Вилле отыскал наконец в шкафу огромную кружку и сосредоточенно лил туда воду из чайника. Казалось, это должно было затянуться надолго... — Зверски хочу пить, девочки. Горло пересохло. Кхе... Он кашлянул. Но решил не придавать этому большого значения, как будто стремясь запить кашель прохладной водой. Вилле пил воду долго, неторопливо. Мы даже удивились тому, что он за один раз решил выпить целый литр воды. Пока он пил, его горло дёргалось в кашле, и нам это, мягко говоря, не нравилось. Кашель набирал обороты, становился всё чаще и громче. Вилле вмиг стал серьёзнее и запустил руку в карман пальто в надежде найти там то, что ему поможет. Потом в другой карман. Проверил карманы джинсов... Чем дольше он искал, тем быстрее и резче становились его движения. Лицо вокалиста, прикрытое длинными вьющимися волосами, выражало стремительно усиливающийся страх. — В-Вилле?.. Он сделал ещё один глоток воды, но напрасно... Подступивший в этот миг позыв кашля оказал проглатываемой воде мощное сопротивление и выплеснул её, забрызгав половину стола. Опрокинулась литровая кружка — и вода разлилась по всей столешнице, успев залить близко стоящие свечки. Кашель стал страшным, болезненным, всё никак не мог прекратиться. Вилле поперхнулся водой... Неистовый ужас сковал нас с Аделой. Он принуждал нас, цепенея, смотреть на леденящий сердце кошмар, который творился с Вилле. Я снова потеряла ощущение реальности: на этот раз мне казалось, что все мы в аду, который больше не был тем призрачным страшным местом, о котором поётся в песнях. Этот ад был настоящим. И в нем даже не ужас, а сам дьявол заставлял нас страдать и наблюдать за страданиями того, кто нам дорог. — Адела, мне страшно, позвони в скорую. Я попробую что-нибудь сделать, чтоб Вилле не кашлял... Словно силы небесные в этот миг направили меня, вырвав из пучины отчаяния. Вилле начинал задыхаться... Я побежала распахивать окна на кухне, потом — разматывать серый шарфик на его шее. Но это не помогло. Я ощутила в воздухе предчувствие чего-то рокового, необратимого... Я понятия не имела, как остановить этот чудовищный приступ, у нас не было ни единого средства, а Адела всё никак не могла набрать номер скорой трясущимися руками. Честно говоря, я тоже вряд ли тогда смогла бы его набрать. И — как итог наших не приносящих результата действий — меня стала терзать страшная мысль: Вилле может умереть, если мы ему не поможем. От этой мысли к горлу подступил ком, а к глазам — слёзы. Но я изо всех сил старалась их удержать, чтоб они не капали на освобожденную мной от шарфика шею Вилле. В кухню врывались один за другим потоки холодного воздуха, но он по-прежнему тщетно пытался их уловить, никак не мог сделать полноценного вдоха... Из зажмуренных глаз по щекам, прямо как у меня, текли слёзы. Каким бы страшным ни был исход всего этого, последнее, что бы я сделала — покинула его в такую минуту, пусть и отзывающуюся во мне колкой сердечной болью. Усиливал эту боль и зарёванный голос Аделы, пытающейся объяснить врачам ситуацию...*** Вот и плакал наш вечер с Вилле, как и все мы.