--Nafrat toh shaitaan ka parichay hai-- (1/1)

*Ненависть?— это тень дьяволаВелика и обширна Земля, и всех ее чудес не счесть и не увидеть за одну короткую жизнь. Горы и океаны, равнины и острова, леса и пустыни?— всюду ступил человек, всюду оставил свой след, наполнив молчаливые и вечные просторы дыханием, звуком и смыслом.Миллионами голосов поют города, пестрят тысячами лиц, шумят сотнями наречий, дышат в беспокойном ритме повседневной суеты. Счастливые и несчастные, семьи и одиночки, богатые и бедные, друзья и враги, любимые и брошенные открывают глаза с наступлением нового дня. Ссоры и примирения, радости и печали, победы и поражения… по капле, по песчинке похожие и бесконечно разные истории сливаются в непрекращающийся водоворот, и огромная живая планета?— крохотная голубая звезда?— сияет в иссиня-черном океане тепло и печально.***Над небольшой, затерянной среди гор деревней Малакера, как и прежде, всходит и заходит солнце, метут ветра, плачут ливни, веет холодом. Так же погонщики ведут караваны по пыльной дороге, так же в честь собранного урожая народ воздает хвалу богам, так же по вечерам пустеет шумная площадь и зажигаются за ставнями огни. Жизнь идет своим чередом.Для всех?— но не для Дурги.Каждая секунда?— нескончаемая пытка длиной в вечность.Каждая минута полна стылой тоски, от которой все внутри немеет, покрывается льдом, застывает камнем.Каждый час?— просто еще одна игла, снова и снова распинающая обескровленное сердце.День за днем, неделя за неделей, год за годом?— все как один серые, пустые, бесцветные, словно засыпанные пеплом.Погребальным пеплом.Одинокий, холодный дом, в котором больше не звучит веселый гомон.Деревенские улицы, на которых больше не раздается заливистый смех.Бескрайние поля, в которых больше никто не нарвет охапку цветов?— такую, что еле удержишь в руках.Со стены храмовых развалин, где они так любили проводить вечера, уже давно смыта дождями надпись ?милая мама?…Браслеты, которые они однажды принесли в подарок матери, не зная, что она не вправе надеть их, лежали в сундуке, поблекшие и потерявшие позолоту.Храм стал теперь ее домом. Долгие часы она просиживала у подножия статуи, обратив лицо к богине, прижимая к груди их фотографию?— самое дорогое, что у нее осталось. Она сидела почти безучастно, молча; но слова были и не нужны, ибо непрестанную молитву творило сердце.Иногда ей казалось?— она была уверена?— что чувствует их присутствие совсем рядом; что слышит их голоса, что они ласково зовут ее, оберегая, поддерживая, неся утешение, обещая… и душа оживала, наполняясь окрыляющей надеждой. В такие дни она снова отправлялась бродить по деревне, по окрестностям, вглядываясь в лица проходящих мимо, ожидая встретить их. Боясь разминуться.Ее провожали сочувственными взглядами, иногда?— пытались что-то сказать, часто?— посмеивались и называли спятившей. Постепенно трагедия Дурги стала чем-то вроде местной легенды, и на нее, уже не стесняясь, показывали пальцем: ?Это сумасшедшая бродяжка, мать, которая лишилась рассудка после гибели сыновей?.Однако она была глуха к насмешкам и увещеваниям. В ее собственном мире, в ее погасшей вселенной здравый смысл и сумасшествие, сон и реальность, прошлое и настоящее ничего не значили; единственное, что держало ее на краю пропасти, не давая упасть в жаждущую, бездонную тьму?— несгибаемая вера.Ее светлые мальчики…Они?— есть.Они не могут не быть.Они вернутся.***В один из теплых летних вечеров, когда Дурга вновь сидела у ног богини Кали, священник в очередной раз попытался мягко втолковать своей бедной прихожанке мысли о воле судьбы, о необратимости, о смирении; но она все так же упрямо спорила с ним?— до глубины души верящая в невероятное, уверенная в невозможном…Неожиданно к ним приблизился появившийся в храме щегольски одетый молодой парень с красивым, но надменным и жестким лицом. Услышав ее слова, он грубо схватил женщину за плечи и процедил:—?Сыновья вернутся? Что за шуточки? Мой отец, Дурджан Сингх, прикончил их как собак, так что сам Бог десять раз подумает, прежде чем послать их снова на землю! Убирайся отсюда! —?с этими словами он брезгливо оттолкнул ее, и она упала, больно ударившись о каменные ступени.Фотография отлетела в сторону на несколько шагов. С трудом пытаясь встать, Дурга потянулась ослабевшей рукой к своей святыне, однако вдруг на хрупкое стекло, разбивая его на осколки, с силой опустился блестящий лакированный сапог.Она вздрогнула, как от удара, подняла взгляд и увидела смеющегося Дурджана Сингха. Тот отшвырнул рамку?— прямо под ноги Шамшеру, который, также наступив на нее носком ботинка, в свою очередь пинком отправил ее Нагару. Трое мужчин залились хохотом, глядя на растерянное, полное страдания лицо несчастной матери.—?Безумная старуха! Ты, кажется, до сих пор не веришь, что твои сыновья мертвы,?— искренне веселясь, рокотал Дурджан.Он подцепил хлыстом с подноса с приношениями, который держал его слуга, цветочную гирлянду и небрежно?— словно милостыню?— бросил ее Дурге.—?Вот, возьми это. Повесь на фотографию и смотри на нее каждый день, чтобы наконец-то осознать, что твоих детей больше нет,?— спокойно, почти добродушно посоветовал он.Шамшер и Нагар, чуть не падая от веселья, подхватили его идею?— с возгласами ?и от меня, и от меня!? еще два венка упали рядом. Сурадж Сингх смеялся громче них и даже хлопал в ладоши, радуясь славной шутке.Они обошли сидящую на полу и приблизились к алтарю. Женщина взглянула на разбитую рамку, на брошенные венки…Вдруг?— как будто издалека?— до нее донеслось:—?Святой отец, мой сын отправляется за границу. Мы здесь, чтобы получить для него благословение матери-богини.*Боль достигла точки кипения.Чаша отмеренного ей горя переполнилась, затопила душу раскаленной лавой, вопия к небесам?— о справедливости.Нельзя доверяться ненависти, как бы ни были глубоки твои раны, сказала она когда-то сыновьям…Однако в тот страшный миг, когда их кровь обагрила песок, ее мягкость, ее кротость, ее всепрощение?— всё было брошено в пламя той самой испепеляющей ненависти; брошено рукой Дурджана Сингха, не человека?— чудовища, не имеющего сердца, не ведающего сомнений в своем праве распоряжаться людскими жизнями.Там, где жило милосердие, теперь была только выжженная дотла пустота. И на этой горькой почве, вскормленный безграничной любовью и безграничной же мукой, вырос смертоносный цветок?— месть.Видит богиня: придет тот день, когда за горе и слезы, за унижение и одиночество, за боль и тоску наступит возмездие.*—?После издевательства над одной матерью ты молишь о милости другую? —?произнесла она с отвращением.Удивленные, Сингхи обернулись.Дурга встала, держа в руках фотографию и гирлянды.—?Вы будете ползать в ногах моих сыновей, умоляя пощадить вас. Даровать вам жизнь. —?Слова, полные презрения, становились все громче, звеня напряженным эхом. —?Если эти три венка я не брошу на ваши мертвые тела, то мое имя?— не Дурга!Осмеянная, жалкая, с растрепавшимися полуседыми волосами, в бедном грязном сари, она стояла посреди храма, протягивая к ним руку в угрожающем жесте, и в эту минуту действительно казалась воплощением богини войны, гордое имя которой носила?— ее глаза, обведенные темными кругами, горели холодным огнем, ее негромкий голос звучал гулким набатом, ее клятва дышала уверенностью, почти внушающей ужас. На мгновение присутствующие почувствовали суеверную дрожь… а затем оглушительно захохотали.—?Запомни, Дурджан: мои сыновья вернутся. Мои Каран и Арджун вернутся!—?Глупая баба! —?воскликнул Дурджан. —?Да как могут мертвые возвратиться?Побледневшее лицо Дурги сияло горьким торжеством. Высоко подняв голову, она промолвила:—?Земля расступится, и они придут. Небеса разверзнутся?— и они вернутся.