5. (1/1)

Левассер закончил промывать раны и перевязал самые глубокие обрывками рубахи, смоченными в воде, смешанной с полынным соком. Немного полыни росло на обочине тропы, по которой он поднялся в пещеру. Левассер автоматически выдернул кустик и сунул в сумку, висевшую на боку. Шляясь по всему миру, он успел немного научиться всякому, в том числе узнать, какие травы для чего годны. Растертыми в кашицу листьями полыни он протер тело и кожу головы, помня, что это помогает от кровососов. Затем бросил немного в жестянку, в которой кипятил воду. Это должно было хорошо очистить и обеззаразить раны.Когда-то Оллонэ, его злой гений и наставник в пиратском ремесле, обучил его не оглядываться назад и всегда смотреть в лицо своим страхам. Это была хорошая наука. Левассер научился не жалеть ни о чем, но идти вперед, к тому, чего желал, жаждал. Он не жалел о том, что решился на это путешествие в самые глубины Преисподней. Ему, никогда не любившему и узнавшему любовь лишь за гранью смерти, было теперь всё равно, что будет с ним самим. Но при мысли о том, что его Луис, его мягкий и изнеженный Луис пройдет через муки, подобные его собственным, ему становилось так худо, что даже горечь полынного питья не ощущалась на языке.Он снова взялся за осколок обсидиана, служивший ножом, обмакнул его в настой, и принялся аккуратно срезать подсохшую корку на руке. Время от времени он слизывал кровь, сочившуюся из ран, и поражался её сладости.…Дни текли без ночей, память иной раз отказывалась подчиняться, и двое влюбленных забывали, где они и кто они. Обычно происходило это в те мгновения, когда усталые и измотанные, они уединялись в домике Сейши. Левассер контролировал ремонт корабля и набор команды, который двигался медленно, но двигался. А так же обучал Луиса фехтовальным хитростям, и это было ещё сложнее и медленнее, потому что изнеженный испанец с трудом усваивал военную науку. Но в пику собственной слабости Луис Рамон готов был отрабатывать удары и приемы столько, сколько это было нужно. Бывало и так, что иной раз он в буквальном смысле слова падал с ног от усталости и изнеможения. Тогда Левассер отводил или относил его в дом и они, утомленные до крайности, засыпали обнявшись, не имея сил для занятий любовью.Пробуждения же были слаще всего. Пират почти всегда просыпался первым и будил Луиса поцелуями. Ему нравилось смотреть, как тот сладко потягивается и жмурится, и улыбается сонной улыбкой.– От тебя скоро только кости останутся, – говорил Левассер, осторожно проводя по исхудавшему, подтянувшемуся телу любовника, – надо бы сегодня сходить к мяснику, взять побольше мяса. Ты же кроме фруктов и сладостей не ешь ничего.– Я не очень большой охотник до мяса, – пожимал плечами испанец, – иногда разве что. А фрукты просто люблю.– Фрукты говоришь, – ухмылялся Левассер, стаскивая с него штаны и невежливо прихватывая за яйца. Луиса всегда смущала его готовность к самым откровенным и бесстыдным ласкам. В такие моменты испанец закрывал лицо ладонями, чтобы скрыть пылающие щеки. А Левассер откровенно забавлялся и наслаждался его смущением и удивлением. Для него это было одним из самых сильных удовольствий – ласкать того, кто был теперь ему дороже жизни.Они занимались любовью неторопливо, даря друг другу всю страсть, нежность, всё, что до сих пор не решались никому открыть. Но куда больше для них имело значение просто видеть друг друга…Левассер кончил срезать корку и углубил несколько подживших ранок. Боль помогала ему сосредоточиться, вспомнить недостающие фрагменты из того, что было до его пребывания в Пустых Землях. Он должен был вернуть это воспоминание. Должен был понять, что произошло на берегу моря. Мгновение за мгновением он возвращал в памяти события дней, едва сдерживая желание разбить себе голову о стену. Но тогда Луис остался бы здесь навечно……Они почти не разлучались в те дни. Луис, если не тренировался и не помогал ему с набором команды и распределением, сидел неподалеку и рисовал углем на сероватой бумаге, которую ему добыл Левассер. Ему нравилось рисовать, это занятие помогало ему успокоиться, сосредоточиться. А больше всего он любил рисовать Левассера: в профиль, в фас, в пол-оборота, в разных ракурсах. И получалось у него просто замечательно. Настолько хорошо, что казалось, будто сам Лив смотрит с картины. Правда, подобные картины он делал только дома.– Ты большой мастер, – говорил ему Левассер, позируя в постели со своей обычной грубоватой и развратной вальяжностью, – отвезу тебя в Париж или в Мадрид. Там будешь жить в роскоши и рисовать красивых сучек и их жирных мужей.– Мне и здесь неплохо, – пожимал в ответ плечами Луис и улыбался своей чарующей улыбкой, – к тому же там не будет тебя.Обычно подобные беседы заканчивались поцелуем, а то и жаркой любовной схваткой. А изрисованные листки оказывались раскиданными по полу спальни. И всё-таки один рисунок Левассер оставил себе, тот, где был изображен он сам, голый, лежащий на постели, а подле него Луис. Рисовальщик нарочно изобразил себя спиной и грубыми неровными мазками. В сравнении с четкой детальной прорисовкой Лива изображение его любовника казалось призрачным, словно сам художник до конца не мог поверить в эту связь. Но это была единственная картинка, на которой они были вдвоем. И Левассер таскал её повсюду, свернув вчетверо и сунув в кожаный кошель, что висел у него на шее вместо ладанки.– А если её найдут? – вздыхал Луис, устраиваясь поудобнее в объятиях любовника. – Что тогда, Лив?– Ничего, – пожимал плечами Левассер, – моей власти и силы хватит, чтобы защитить тебя от кого и от чего угодно, малыш.– Даже в Аду? – улыбался Луис.– Даже в Аду, – кивал пират, целуя свое сокровище.…Он плохо помнил, что произошло в то утро. Они утомились так сильно за прошедший вечер и ночь, что утром с трудом продрали глаза. Левассер укрыл просыпающегося, ещё невменяемого любовника простыней и подошел к окну. Небо было все таким же багрово-серым, в огненных сполохах.– Лив, ты куда? – сонно окликнул его Луис, подняв с подушки растрепанную голову. Левассер с трудом подавил желание накинуться на это золотоволосое чудо, но нужно было идти. Сегодня ставили новую мачту, и он хотел лично проследить, чтобы всё было как надо.– Скоро вернусь, – сказал он, наклонившись, чтобы поцеловать приоткрытые губы любовника, – ты пока отдыхай.– Ладно, – Луис сладко потянулся, так, что простыня сползла, открывая гибкое стройное тело. – Только возвращайся побыстрее.Левассер ухмыльнулся и вышел в самом прекрасном расположении духа.День тянулся почти бесконечно. Мачту установили и закончили смолить борта. Матросы весело переговаривались, обсуждая, каких девчонок заказать в борделе и умения каждой из них в отдельности. Левассер переговорил с Кейджем, который был назначен квартирмейстером на ?Ангеле?, и тот словно бы невзначай заметил, что ребята за ним в огонь и воду, но на его спутника это не распространяется.– Это уже не ваше дело, – резко ответил Левассер, которого взбесили намеки Кейджа, – если кому-то не нравится ходить со мной, так я не держу.– Ну, тут дело такое, – поморщился Кейдж, явно заставляя себя говорить напрямую, – тут такое дело, капитан, скучно некоторым молодым ребятам, бабы приелись. Вот и решили втихаря капитанского любимчика попробовать, больно гладкий да сладкий. Вчера вечером Бобби Барнс услышал, как сговаривались четверо, что служили на ?Морском черве? под Черным Крэйгом. Он и сам там служил, но он парень неплохой и в делишках Крэйга не участвовал… ну ты помнишь, в тех, с живым товаром. В общем, не вижу я их здесь сейчас, ты бы пошел, проверил, что там с этим парнем.Левассер уже не слышал последних слов. Он бежал так, как никогда не бегал за всю свою жизнь. Сердце выскакивало из груди, и в глазах мелькали красные точки, он мчался, задыхаясь, не сбавляя скорости, пока не ворвался в дом.– Лу, где ты? Лу, ответь! – севший голос плохо ему подчинялся.Спальня была пуста. Сам не свой от тревоги, Левассер выбежал на балкон. Отсюда открывался вид на заброшенную часть пляжа, широкой песчаной косой уходившую в море. Остроглазый пират различил вдали несколько фигурок, и сердце его едва не остановилось. Вне себя от ярости он выпрыгнул прямо на ступенчатую тропу, поднимавшуюся к пляжу, и неудачно приземлился, разбив колени. В ушах шумело, и каждый шаг давался с огромным трудом.Дальше было безумие. Он почти не осознавал, что делает, увидев полураздетого, окровавленного Луиса на песке и четверых, рвущих на нем остатки одежды. Одному свернул шею голыми руками, ещё на одного налетел и с наслаждением ощутил чужое горло под зубами, струю крови, фонтаном бьющую в рот. Третий и четвертый с криками бежали вдоль берега, их он убил, метнув один за другим два ножа, свой и одного из убитых ранее.Луис лежал неподвижно. Тоненькая струйка крови вытекала изо рта, а в груди торчал всаженный до половины матросский нож. Видимо, пырнули его в пылу ярости и злобы, поняв, что дельце сорвалось. Левассер тяжело рухнул на колени, не имея сил даже стонать. Огромные светлые глаза смотрели на него с каким-то испугом и недоверием.– Лив… – едва слышно произнес Луис. Глаза его закрылись, и с губ слетел последний вздох…– Нет! Матерь Божья, Господи, нет!Левассер рухнул на колени, задыхаясь от дикого отчаяния, подсунул руки под неподвижное тело, попытался приподнять. Боль полоснула по разбитой ноге, но он даже не обратил на неё внимание. Куда сильнее болело сердце, разрываясь на куски.– Луис, говори со мной! Посмотри на меня!Как-то удалось усадить Луиса, оперев о поднятое колено и придерживая за плечи. Голова его шатко клонилась вбок. Левассер завыл от горя, уже не в силах бороться с ним, не надеясь ни на что. Он мог лишь звать злосчастного испанца, покрывая поцелуями посиневшие губы, и проклиная себя за то, что оставил его без присмотра.?Если ты умрешь, я умру следом…??Ты – гибель моя, Оливье. Ты – гибель моя!??Мне хорошо только с тобой. Я просыпаюсь и знаю, что ты рядом. И я спокоен?В памяти всплывали ладони, обнимавшие его лицо, жаркие губы, целовавшие его, нежная чуть лукавая улыбка. Их первая встреча на берегу, когда он открыл глаза и увидел прекрасное лицо, склоненное над ним в багровом сумраке. Ему показалось тогда, будто ангел сошел с небес.– Очнись, посмотри на меня, Лу! – по щекам Левассера покатились слезы. – Боже, если ты есть, не отнимай его у меня!Ему казалось, что жестокая рука выпотрошила его, вывернула наружу. И некому было обнять его, успокоить. Луиса больше не было, и при мысли об этом Левассеру хотелось лечь на песок и умереть по-настоящему. Попасть куда угодно, в любой Ад, где не было бы памяти о человеке, ставшем для него всем. Он укачивал Луиса в объятиях, баюкая его, словно надеясь, что испанец проснется, откроет глаза и встретит его своей полудетской улыбкой, такой странной на устах взрослого мужчины.?Обними меня, Лив, пожалуйста. Я никогда и никого не просил об этом… никогда… А тебя прошу?.Женский голос пел странную песню. Скорее речитатив, почти без мелодии.Сквозь Тьму Изначальную,Сквозь мертвую землю,Сквозь острые лезвия обсидианаСквозь ужас и горе,Сквозь страх и обиду,Сквозь телесную больСквозь душевные раныИди, человек! Иди и ищиТого, кто владыка твоей души…Слова падали расплавленным дождем и превращались в крошечные голубые цветы, растущие прямо из песка. Но Левассер не видел и не слышал ничего вокруг, оглушенный своей потерей.?…я буду рядом с тобой, пусть даже в Аду. И этот Ад я предпочту Раю без тебя?Женщина наклонилась, коснувшись плеча погруженного в скорбь пирата. Левассер не пошевелился, всецело поглощенный своим горем. И не сразу услышал нежный голос, похожий на звон колокольчиков и шелест песков.– Очнись, человек, – говорила незнакомка, а рука её на плече становилась все горячее и словно выжигала в нем безысходность, – очнись и взгляни на то, что ты держишь!Левассер содрогнулся, поняв, что баюкает в объятиях пустоту. Не сразу удалось вздохнуть, с такой силой заныло сердце от вдруг проснувшейся в нем надежды.– Кто ты? – обратился он к незнакомке, которая отступила на шаг и теперь смотрела на него из-под крупных алых и белых цветов, переплетенных в венок.– Можешь звать меня Цветочком, – улыбнулась она, чуть наклонив голову……Содрогнувшись от этого воспоминания, он попытался дотянуться до других, роившихся в мутном от усталости сознании. Но не мог.***– Он слишком долго помнит, – сказала Шочикецаль, глядя на смертного, что дремал, выронив обломок священного камня, – но отбери у него память, и ему будет всё равно.– Оставляю на твое усмотрение, сестрица, – кивнул Цветочный Принц, откровенно любуясь человеческим существом, – можешь делать всё, что пожелаешь. Но если эти двое все-таки найдут и узнают друг друга, и захотят быть вместе несмотря ни на что, ты отдашь мне Цветочную Лодку, и я сам наберу гребцов для неё.– Ты многого хочешь, брат мой, – вздохнула Шочикецаль, – но если эти двое сумеют преодолеть забвение, ты получишь не только Лодку, но и мой союз в борьбе с Черным Змеем.– Согласен, – кивнул Шочипилли, – что ты предпримешь?Цветочная Госпожа взмахнула рукой, и стало видно, что порезы на руке спящего смертного тускнеют и затягиваются. Небольшая крыса торопливо проскользнула к его груди, перегрызла тесемку от кожаного кисета, в котором лежал рисунок, и унесла кисет вместе с его содержимым. Цветочный Принц хмыкнул, но ничего не сказал.***Левассер пробудился от тяжелого забытья. Какое-то время он лежал, глядя в каменный потолок пещеры, затем поднялся, подобрав свой мешок с остатками дров и сушеной крысятины. Надо было идти. Он попытался вспомнить, куда, но так и не сумел. Ему казалось, что он забыл что-то очень важное. Но что?