1 часть (1/1)

Предания гласят, что среди скифов жили люди, кои являлись на свет из затылка. Эти энареи - жрецы-гадатели - величественны и прекрасны. Они были женственны во внешности, излишне изнеженны в манерах и обладали мелодичными голосами. Соплеменники считали это недугом, карой самой Афродиты за разграбление ее святилищ, но ею же были преподнесены энареям щедрые дары прорицания.1219 год, Бухара, Хорезм.Молодой жрец, всем туловом содрогаясь в стенаниях, бродил по пыльным тесным улочкам меж старых глинобитных домов и мазаров; вдоль невзрачных мечетей и медресЕ, многочисленных мавзолеев, над которыми довлел совершенный абрис куполов одинокого минарета Калян.В изумрудных слезных глазах юноши, обрамленных пышными ресницами, люди проплывали мимо дрожащими миражами. Чувства метались внутри: искаженные, запутанные, поражая своей противоречивостью, от чего кончики дивных его бровей тревожно поднимались вверх по упавому лбу. Благолепный, женственный энарей попеременно хватался то за свою голову с вьющимися аспидными волосьями, заплетенными в тугую косу, то за грудь, прикрытую дорогим сатином. Тяжело продыхивая, теперь он и вовсе рывком развернулся и спешно направился к айвану, торопливо перебирая длинными стройными ногами по раскаленному песку и почасту наступая на долгий подол своего богатого золотой нитью женского платья. Перед воздушной резной дверью Магак-И Аттари он замер, измученный сомнениями.Непривычно нежные черты его красовитого лица, такие чуждые мужскому портрету, застыли. Взгляд уперся в густой орнамент, изображавший сказочных птиц с огромными распростертыми крыльями. Подобно им, он желал воспарить к небесному своду, к богам, сделавшись их верным проводником и служителем. Скифы сулили ему верховенство среди жрецов. Но не будет дарована ему божественная сила: понеже искушенный телесной похотью и нечистыми помыслами стать главным жрецом скифов не мог, ибо разум его закрыт. Энарей не стерпел боле вожделения плоти. Оно сковывало его, не пускало и тяжелым камнем тянуло к порочной земле. По пылающим щекам потекли солёные струи, прочерчивая влажные дорожки и встречаясь под узким точенным подбородком.Отворив дверь и войдя в опустелый заброшенный намазгох, юноша, тем, наконец, решил свой путь. Судорожно вздрагивая от осознания совершаемого им действа, жрец обнажился. Скинув роскошные одежды в пол, он прислонился взмокшей спиной к шершавой пахсовой стене; крепко, что есть сил, стиснул свою еще живую, пульсирующую плоть и острым бухарским пчаком оскопил себя.1293 год, Тмутараканские степи, Южная Русь. Рев и проклёны Анагаста разносились по степи. Половцы... Лютобор привел его стаю на гибель. Да что теперича: сам боярин на боралище пал.Ни ржания, ни топота коней, ни скрипа немазаных возов, ни крика табунщиков, ни визга детей. Уши давила зловещая тишина, а душу скорбь. На зелёном весеннем ковре меж лиловых островков ветреницы и лазурных луговин незабудок, тут и там вспыхивали алые пятна крови, истекаемые из скифских тел.Жрец обхватил перстами древко стрелы, коя журавлиным оперением торчала из его грудины; хотел вытащить, но каленая всего толь из двух слоев - она легко поддалась слому и навершие с наконечником, пробившем ему легкое, так и осталось внутри. Анагаст всхрипел от боли, прижимая рану всей пятой, из-под которой по халату стекала темная вязкая кровь.С трудом, старик заполз в возок-вежу, насквозь продуваемую стылым степным ветром. Внезапно его одолел натужный раздирающий кашель. Солоно стало на языке. Ярко-красная пенистая жижа наполняла рот. Анагаст сплюнул и слабеющей нетвердой рукой зажег огрызок свечи. Задыхаясь, он грузно, словно мешок с просом, осел на устланный тряпьем настил, завалился на спину и погрузился в короткий беспокойный старческий сон.Закрытым глазам предстал город его детства и отрочества, такая любимая и такая далекая Бухара, где он, еще не столь опытный, неоперенный мечтал стать жрецом. И даже не столь город, сколь базары и рынки, куда стекались караваны из Грузии и Армении, Багдада и Дамаска, Иерусалима, Афин и даже далекого Китая. Но приглядного юношу интересовали не ковры и не вышивка, не керамика или резьба, а сами купцы, погонщики, торговцы и караван-баши. Он часами мог наблюдать за крепкими мускульными телами носильщиков, излучающими силу и мощь.Ему припомнилось в голубой утренней дымке волшебное и необъятное озеро Тудакуль. Не редко он бывал на его поросших розовым тамариском берегах, с жадностью созерцая, как барахтались в сине-зеленой воде голые, натруженные тела дехканов с жилистыми руками и кривыми ногами наездников. Их энергичные, ловкие движения, упругие мышцы, солнце в каплях воды, блестящих на смуглой коже - заставляло его сердце учащённо биться.Братья не раз звали его с собой в купола и караван-сараи. Там, рядом с торговыми площадьми, в душных мехмонхонах, еще безусые скифы постигали азы любви с распутными девами. Но Анагаст сторонился женщин. Они были ему безразличны: их тела, их запах, смех - он брезговал.Энарею снилось, как на торговище Бухары он нервно сжимал ладонь пылкого любовника и до боли в висках размышлял о своём выборе. С затаённым страхом, юноша глядел в ту сторону, куда отправлялись последние скифские племена, вытесняемые из средней Азии Чингисханом. Ежевечерне к зубчатым воротам Хазрати Имам стягивались скифы с разных концов некогда цветущего оазиса, собирались в обозы и уходили на север... на Русь, туда, где бывают снега и морозы, где по рассказам странников чувствуешь на себе всю обжигаемость лютого ветра степей, от коего стынет в жилах кровь.***В полупамятстве Анагаст спустил руку вниз и по спине его пробежал озноб. Он дюже смежил веки, вспомнив день, когда поднялась чудовищная боль вослед тому, как возложил скиф на жертвенный алтарь свою любовь к баскОму бухарцу Юзуфу.Жрец лихорадочно шарил по халату, ища свою отнятую плоть, но не найдя оную, запрокинул голову, отчаянно взвыл и добела напряг скулы. Он крутился на одном месте и звучно скрипел зубами все больше погружаясь в боль, которая давила ему грудь: точно поселился там злой дух, что клокочет и не дает дышать. Уже захлебываясь ей, старик дернулся из последних сил и проснулся.Тяжело дыша, он обвел мутным взором возок. Свеча еле теплилась, распространяя едкий удушливый запах воска. Все было погружено в тягучий полумрак. За пологом выл ветер, швырял в стенки вежи свои холодные порывы. Энарей беззвучно заплакал, глотая солёные слезы. Его тело затряслось то ли от рыданий, то ли от зноба. Жадно втягивая ртом воздух, он пыхтел и продыхивался. К мокрому челу прилипли длинные седые волосы; желтые, похудевшие щеки ввалились; клин белой бороды съехал в сторону. Анагаст стар, немощен и смертельно язвлен.Простонав, старик осторожно, чтоб не задохнуться, повернулся на бок. Опосля скопец недвижИмо лежал, успокаивая и выравнивая дыхание; положил под щеку руку, устало закрыл глаза и, отдыхая от приступа, задремал.В грезах видел он родное племя, последнее племя царственных скифов - участников переднеазиатских походов. Долго держали они славу своими вождями и предсказателями - диковиной и таинственной кастой энареев. Им поклонялись, обожествляя, и одновременно боялись, ибо от их гаданий иногда зависела человеческая жизнь.Вспомянулось жрецу и время ЕГО судов. О ту пору он с легкостью выносил приговоры и считал себя правым. Не унимаясь в своей амбициозности, энарей тогда был пугающе высокомерен и упивался властью. Сейчас он так уже не думал. Теперь он понимал, что муки и смерть каждого невинного, зазряшно обвиненного им, ложились тяжким грехом на его плечи. Анагаст часто задышал, облизывая сухие губы.Не единожды скопец то просыпался, то впадал в забытие, то снова приходил в себя, желая призвать кого-нибудь. То, осмыслив, что остался один, водил скорбным взглядом по веже и опять проваливался в кемар. Лицо жреца было серо-желтым, неподвижным. Живыми оставались лишь еле шевелящиеся губы, беззвучно шептавшие молитвы богам. Они то замирали, и шепот прекращался, то вновь бормотали все те же слова. Он уставал. Силы его таяли. Конец был уже близок.Когда за темными курганами забрезжил рассвет, глаза энарея широко распахнулись и просветлели. Он вытянул губы желая что-то сказать, как вдруг последняя мысль ушла из его глаз, они остановились, все тело в последний раз напряглось и... обмякло.Свеча догорала, оплывая желтым воском и роняя последние скупые слезы. В щелях жалобно всхлипывал по покойнику ветер. Огонек в последний раз мигнул и угас.Где-то вдали выл волк.