Обратный отсчет (1/1)
А вот и продолжение, а вот и очередной флэшбек. Если, кто не знает (а я так думаю, что все), то я немного приболела (но с весьма неприятными симптомами, такими как: ужасное головокружение), так что следующую главу придется подождать немного дольше обычного, если это кого-нибудь волнует, естественно. А так, приятного прочтения)))________________4 года назад.Тиканье часов протяжным глухим эхом отдавалось в опустошенной голове, проникая в самую глубину его исковерканного естества, заставляя и без того неровное дыхание участится, а кулаки рефлекторно сжаться, из-за чего на тощих руках выступили крохотные голубые венки. Казалось, этот звук преследовал его целую вечность, прочно идя с ним по жизни, даже когда он был за стенами этого места, стрелки беспристрастно дергающимися движениями делали оборот за оборотом, равнодушно взирая на него, в невесомой насмешке.
Уже множество раз, мысленно, он разбивал настенные часы голыми руками, разрывая мягкие ткани собственной кожи об острые осколки, вырывая эти не останавливающиеся стрелки, размазывая по циферблату грязно-бордовую кровь. Ему безумно хотелось ощутить похрустывание металлических шурупов и шестеренок, в которые он мог бы вгрызаться, крошащимися от этого, зубами, неумолимо ломая их и сглатывая багряную жидкость, которая ручьями бы стекала из-под содранных десен…Безумно…Пожалуй, именно это слово необходимо использовать в данной ситуации.Из единственного маленького окна, расположенного прямо под высоким белоснежным, как и все здесь, потолком еле-еле пробивался болезненный утренний свет, который приходился совершенно не к месту, да и, пора бы признать, был абсолютно бесполезен. Здесь всегда было светло, вечером солнечный свет с легкостью заменяли бездушные энергосберегающие лампочки. Совершенно стерильная палата с мягкими стенами и матрасом, служившим лежбищем для сна - единственное, что находилось в комнате. Он даже мысленно боялся произносить слово ?кровать?, потому что его значение уплыло от расторможенного разума давным-давно, возможно вместе с собственной личностью, стирающейся со временем, на очередном кровопускании.При воспоминании, которое уже ничего не задевало в его одеревеневшей душе, он нервно почесал пострадавшую руку, пробираясь ледяными когтистыми пальцами прямо под уже изрядно поношенные бинты, равнодушно ощущая, как только зажившие ранки, покрытые тонким слоем свернувшейся крови, вновь были разодраны даже больше чем прежде.Его больше не беспокоили такие мелочи. Вообще ничего не беспокоило.Наруто дергано улыбнулся обескровленными губами, продолжая неотрывно смотреть на часы, висевшие под потолком, распахнув глаза так, словно он - ожившая фарфоровая маска самого хаоса. Это утверждение могли бы заверить, хотя бы, потемневшие расширенные зрачки, следующие по кругу, очерчиваемого секундной стрелкой, ярко-черного цвета, что так был неуместен в этой комнате.Как бы он хотел разломить ее своими костлявыми пальцами.В его мозгу неохотно и неторопливо проскользнула мысль, как червяк в гнилом яблоке:?-Ничего. Раньше было хуже,? - но тут же скрылась, наверняка посчитав, что в ссохшемся, уже непригодном, плоде ей делать нечего.Но воспоминания, невольно зародившиеся в этом усталом существе, что раньше напоминало ребенка (теперь же, просто скелет с, казалось, вылезающими из проступающих глазниц, немигающими очами) заставили прокатиться дрожь по хорошо видневшемуся, острому позвоночнику, сотрясая, и без того, несчастное тело.Воспоминания о том, как он попал сюда.
Внутри исхудалой черепной коробки явно происходили какие-то процессы, удерживая Наруто в одном сидячем положении уже больше получаса. Глаза все еще упрямо провожали стрелку, бегущую в одном направлении, а в уши ударил сильный приток кровь, от чего руки потянувшись к ним, не преминули быстро закрыть барабанные перепонки от раздражающего звука. Пальцы подрагивали, запутавшись в лохматых волосах, своими кончиками впиваясь в пульсирующие виски. В горле зарождалось рычание, больше похожее на какие-то булькающие бесформенные звуки, олицетворяющие крайнюю степень раздражения и гнева. Монотонный звук, все так же, неумолимо протекал в внутрь пылающего разума, разрывая его на части.Привычная маска, застывшая на лице, будто трескаясь, скорчилась в мимике, олицетворяющую боль и какое-то отчаяние, делая с глазами что-то невероятное.В них больше не было той пустоты.Задышать еще глубже, от чего из горла вырывались тихие болезненные стоны, а на глаза навернулись слезы, бешено мотать головой, пытаясь отогнать неконтролируемое наваждение, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. И в итоге, все же упасть на матрас, жестко впиваясь в мягкую ткань зубами, прогрызая ее насквозь, разгневанно рыча и прогибаясь в спине как дикий зверь, довольно слыша, как хрустят кости его собственного скелета, и бесконечно драть когтями простынь, что лежала рядом и была единственным укрытием от ночного холода. А после, пытаться как можно быстрее прийти в норму, бессознательно нашептывая что-то похожее на детский стишок, несший в себе отголосок прошлого, но сейчас не имеющий никакого смысла и стараться как можно убедительнее заверить самого себя, чтоб не слышать этих проклятых часов, что одинаково равнодушно тикали здесь с самого начала его заключения.
Вначале, он пытался вырваться. Честно. Это была первая неделя. Здоровенные санитары, что со временем стали казаться ему столь же безжизненными, как и стены, будто поджидали его, куда бы он ни пошел. Хватали за шею и, затаскивая в палату, вкалывали какое-то вещество, что заставляло мозг практически не функционировать и, к тому же, ужасно обжигая, проходясь по венам, от чего приходилось надрываться в криках; ему давали таблетки, которые он, по началу, отказывался пить, так что псевдоврачам приходилось ограничивать его в еде или незаметно подсыпать их прямо туда. Поголодаешь пару-тройку деньков и поневоле накинешься даже на кусочек черствого заплесневелого хлеба, но походу, им этого было мало - постоянные капельницы, вводившие несчастного ребенка в состояние овоща, приятного в общую картину не добавляли.На второй и третьей неделе было еще хуже. Давали пить какую-то полупрозрачную жидкость, если отказывался – опять же капельницы или вливали насильно, от таких методов, казалось, можно было задохнуться. От этой отравы было ужасное беспокойство в желудке, струящееся по кишкам по которым исходила боль аж до самих ребер, так, что даже разогнуться возможности не было, как будто внутри разрасталась, как терновый куст, связка ножей. Есть он после таких процедур не мог. Да и как поешь, если размягченный язык стоит поперек горла, а конечности не двигаются?!
Опять же таблетки – выплевывал. Вот на этом и пришел конец, и без того неадекватному, поведению персонала. Били они сильно, но не по лицу, и даже не по жизненно важным органам, как так они умудрялись, для мальчика оставалось тайной, которую совершенно не хотелось разгадывать. Теперь, приходилось делать то, что скажут, потому что, понимал, что церемониться с ним теперь не будут – он все равно всего лишь расходный материал, который им предоставил детский дом, в котором еще несколько месяцев назад жил Узумаки. Возможно, он был слишком странный для них, но явно не для этого места.
Они часто заходили. Санитары и врачи в масках на пол-лица, будто боящиеся испарений от своих собственных лекарств, иногда ему говорили что-то вроде ?мы тебя вылечим? и в ту же секунду давали разноцветные крошечные таблетки, больше похожие на небольшие пуговицы, так как были абсолютно неровные, будто их просто откалывали от большой твердой массы и скармливали по частям.
Спустя пару месяцев заключения, которые прошли словно в дурмане, Наруто будто бы стали доверять, так как сами давали ему таблетки в собственную палату и уже без конвоя провожали его в туалет или столовую, где как мальчик заметил, он был единственным ребенком. Но проверки все же были: тщательно осматривали комнату на предмет выкинутых препаратов, даже насильно своими пальцами разжимали ему зубы, чтобы проверить не спрятал ли он во рту очередную психотропную таблетку, от которой обязательно рано или поздно наступал побочный эффект, чаще всего виде рвоты, которая была непонятного желтоватого цвета.
Спустя еще пару месяцев, в ходе которых, Наруто перестал отдавать отсчет времени, он и сам стал сходить с ума. От круглосуточных болей, от отчаянья, от криков, которые были слышны ночью из соседних палат.Тогда-то и появились эти часы.
Наруто вынул изо рта прокушенную пару пальцев, ощущая металлический вкус, который с одержимостью принялся глотать и поднял взгляд, немного прояснившихся глаз, чуть вверх, ощущая, как бьет в новых судорогах тело, но, тем не менее, бесконечно радуясь способности хоть как-то мыслить.Стрелки на черных часах всегда шли в обратную сторону.***Наруто лежал на разложенной постели и вглядывался в темноту комнаты, ощущая, как внутри просыпается знакомое чувство опасности, от которого хотелось бежать куда подальше, при этом, осознавая, что все равно не спасешься.Это как идти под дождем с дырявым зонтиком.Узумаки тяжело вздохнул, переворачиваясь набок и прикрывая слипающиеся глаза. Почему-то, в голове, будто бы налившейся чугуном, медленно, но верно возрастает паника, и снова, будто в бесконечной карусели, прокручиваются слова, сказанные его демоном ?смерть уже близко?.
Наруто свернулся, прижав к себе ноги, и слегка зашипел, когда, посмотрев на свои руки, понял, что из маленькой ранки на его виске, явно оставленной ногтем, медленно стекала капелька свежей крови.