Глава 94 — Соблазн и стойкость в Облачных Глубинах (1/1)

Никто не видел, как Лань Чжань сжимает кулаки, скрытые длинными рукавами. Как неподвижны его ресницы, как леденеет сердце, когда он смотрит на спину А-Юаня. Никто не видит, кроме брата. Лань Чжань только скупо кивнул Не Хуайсану, который обернулся, уводя Сычжуя. А-Юань... боль бывает страшнее, его сын сейчас победил — не для себя. Значит когда-нибудь он примет свое, только свое правильное решение. Он посмотрел туда, где уже скрылся за поворотом Лань Цижэнь, и потом, задумчиво, на брата. Скоро прибудет Цзинь Гуанъяо и у Лань Сичэня не останется времени на переживания. — Я схожу к дяде. До полудня. ***Сун Лань молча проводил главу поклоном. Все могло быть хуже, могло быть просто ужасно, и, конечно, если бы ни Лань Чжань и Лань Сичэнь, если бы ни выдержка А-И и Сычжуя, и в конце концов если б не появился Не Хуайсан ... он был благодарен каждому, но самое главное сделал Цзинъи, для него, для них обоих. Даочжан шел с ним рядом, не смотрел ни на кого вообще, просто свободно и с достоинством шел по Облачным Глубинам, думал. Все его самообладание едва не рассыпалось, как только шепот А-И нежно коснулся шеи. Сун Лань прижал любимого к себе, смял руками ханьфу и спину, которая только что получила боль, нет — только он может касаться этой спины, делать больно — в любви. — А-И. Сун Лань наклонился и поцеловал любимые губы, жарко и жадно, как будто не мог насытиться этой близостью. Слишком долго, мучительно быть так близко и не иметь возможности увидеть, даже одну ночь! Никакого года просто не получилось бы. — А-И... — он с трудом прервал поцелуй, коснулся губами родинки, смотрел в прекрасные глаза. — Я тоже очень хочу в Байсюэ. Больше всего на свете. Домой. — Но нам нужно сейчас остаться, понимаешь... Сычжуй так встревожен, как же его оставить? И Цзэу-цзюнь доверился нам. Пожалуйста, нужно потерпеть. Еще есть Не Минцзюэ. Они не могут просто все бросить, нельзя. ***— Я бы всё равно сбежал сразу после экзаменов, — бормотал Цзинъи, прижимаясь к своему Цзычэню, упрямо сжимал руки всё крепче, как будто у него могли отнять эту возможность. Как будто? Буквально пытались, но что не вышло у покойного наставника в Байсюэ, то тем более не вышло бы у живого наставника в Облачных Глубинах. Один за другим — жадные поцелуи, словно без них и дышать нельзя, и существовать не получится. А ведь верно, не получится. Его просто разорвёт, и он истает здесь горсткой серебряной пыли. — Ну вот теперь я готов и потерпеть, — убеждённо заверил Цзинъи, не успев даже перевести дыхание после поцелуев. — Мы будем вести себя примерно, миролюбиво и с должным почтением. Особенно если больше не будет попыток разлучить нас. У Сун Ланя не было ни одного шанса выйти за дверь. Нет уж. Никаких больше случайностей, никаких уступок. Остаться тут на год? Ха! Цзинъи даже фыркнул, на мгновение представив себе любое развитие событий в этом случае. Патриарх Байсюэ возвращается к себе мрачнее тучи. Или — не возвращается, потому что не может вернуться без своего А-И. А судя по тому, с какой страстью Сюэ Ян принялся ковать родственные связи, результаты могли оказаться настолько же внезапными, насколько непредсказуемыми. Цзинъи почувствовал страшные угрызения совести. Он тут совершенно невредим, обнимает Сун Ланя. А Сычжуй где-то там, и вот он-то как раз очень даже повреждён. Конечно, его не оставят без помощи, но при этом чувство вины никуда не делось.— Сычжуй наказан из-за меня, — он вздохнул, всё так же не отлипая от Сун Ланя. — И я даже извиниться не могу, потому что он не считает меня виноватым. ***— Примерно... миролюбиво... и с должным почтением, — согласился Сун Лань, оставляя на шее Цзинъи поцелуй через каждое слово. — Поэтому ночевать я уйду к себе. Ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы произнести это. Ужасно, но он не может себе позволить ничего сверх того, что уже позволил. Доверие Цзэу-цзюня нельзя обмануть, нельзя снова подставить мальчишек под удар гнева Лань Цижэня. — Вы оба наказаны из-за меня, — Сун Лань уже развязал на Цзинъи ханьфу и провел ладонью по его груди вниз. Он даже не оборачивался и не отрывался от своего А-И, когда ставил непроницаемые барьеры. Цзинъи будет кричать, а серебро плескаться вокруг, но ни одна искорка не вырвется за эту завесу. ***Ночевать, возможно, и стоит отдельно. Возможно. Но сейчас лишь начало дня. Начало дня, и в ближайшее время никто не попытается войти. В Облачных Глубинах, пожалуй, есть огромное преимущество: предсказуемость некоторых событий, если всё идёт по плану и по правилам. Да, никакого серебра и прерывания наказания в правилах не было. Но если наставник Цижэнь сказал, подвёл какую-то черту, можно быть уверенными — никто не примчится с какими-то неожиданными поправками. Да и статус только что наказанного позволяет рассчитывать на некоторое уединение. Вот именно сейчас слово ?уединение? не воспринималось как наказание, потому что в руках его любимый патриарх, потому что кожей ощущается, как окутывают непроницаемые барьеры силы, а вот ненадёжный барьер ткани между ними, напротив, быстро снимается. Цзинъи не отказался бы от этого ни за что, и очень скоро забыл где находится, потому что можно было стонать и кричать сколько угодно. ***Хуайсан вел Лань Сычжуя так, чтобы юноша мог выпрямиться, с достоинством идти через дворы и сады к покоям, но чтобы можно было незаметно для всех принять на себя усталость Сычжуя и предательское желание сесть прямо здесь и никуда не двигаться. Очень хорошо, что кто-то обернулся, кто-то задержал взгляд, кто-то что-то прошептал другому. Об этом наказании, о Сун Лане и Лань Цзинъи, ленте, серебряной буре и принятых главой решениях будут говорить, о предстоящем совете, где Лань Цижэнь объявит о преемнике — еще больше, и все это очень, очень важно и хорошо. — Входите, — он почти бесшумно закрыл дверь и усадил Лань Сычжуя на свою кровать. — Еще немного терпения, мой друг, совсем немного. Посидите неподвижно. Хуайсан говорил ласково, не извиняясь за то, что придется еще ждать, но просто объясняя необходимость тем тоном, которым говорят о чем-то правильном и хорошем. Он заранее приготовил очень горячую воду, и сейчас она уже была приятно теплой, мягкую ткань, тонко пахнущее снегом и травами снадобье, и теперь просто все это появлялось рядом с кроватью одно за другим, вместе с чистой белой одеждой. — Я обещаю, что очень скоро вы почувствуете себя лучше. Причем лучше во всех смыслах- и спина, и мышцы, и душа, и мысли. Хуайсан получил разрешение помогать вовсе не от Лань Цижэня, а еще вчера — от самого Сычжуя. Он ведь не говорил, что не придет, что не нужно, а потому нет необходимости смущать его еще больше лишними вопросами можно или нельзя. Хуайсан просто присел напротив, приподнял его руки и положил себе на плечи, стал развязывать узел ханьфу. Он осторожно снимал верхние одежды с Лань Сычжуя, каждый раз говорил что-то короткое и ласковое, когда мог нечаянно потревожить, но рубашка — это сложнее, это он помнил очень хорошо. — Теперь просто держи меня за плечи, — попросил Хуайсан, снова сбиваясь на ?ты?. Он собрал волосы Сычжуя и перекинул на одно плечо, а потом ловким и в то же время бережным движением поднял липкую и промокшую ткань рубахи от поясницы к шее. — Ну вот. Теперь снимаю, — он улыбнулся, тронул кончиками пальцев затылок юноши, нарочно с почтением не касаясь ленты, чтобы он немного опустил голову.Наконец, Хуайсан освободил Сычжуя от рубашки, встал и опустил чистую ткань в таз с водой. — Будет тепло, но прохладно, — сказал он, прекрасно понимая, как горит сейчас эта красивая спина. На спину Хуайсан все еще не разрешил себе даже взглянуть, нет, этот взгляд не может быть каким-то там мимолетным. Он смотрел на скулы юноши, на его плечи, волосы и снова на ткань, из которой его пальцы уже убрали всю лишнюю воду. Наконец, он сел рядом и осторожно приложил влажную ткань к коже Лань Сычжуя, между лопаток к позвоночнику. Вздрогнет? Хуайсан даже задержал дыхание, чтобы не пропустить этот особенный момент.***Сложно соблюдать приличия, когда все вокруг почему-то словно сговорились объявить неприличием всё! Лань Сычжуй прекрасно видел каждый взгляд и слышал каждый шёпот за спиной. Если всего лишь решение Лань Цзинъи о его же собственной личной жизни подняло такую бурю, то что будет, когда всё вскроется?! Вообще всё? Сычжуй снова яростно укусил себя за губу. Ему было больно. Постыдно больно, действительно хотелось просто сесть и сдаться, но он шёл, невольно повторяя сосредоточенно-безучастное лицо отца. И от понимания, что он это делает, становилось ещё хуже. Он бессовестно переложил на Не Хуайсана часть этой тяжести, ему приходится вести… Сычжуй не очень понимал, что начинает себя грызть за всё подряд, как будто с него спустили кожу целиком, и теперь больно даже от дуновения ветра. Он счёл за благо, что Не Хуайсан знает, что делать. Он впитывал эту деликатность и бережность какой-то обнажённой мякотью души. Послушно сел, осторожно, с идеально прямой спиной. И даже кивнул, принимая это обещание, но кивнул осторожно, как будто от движения головы может снова вспыхнуть кожа на спине. Это всего лишь боль, не такая уж жуткая, наверное бывает и больнее… наверняка бывает больнее. Боль его не возмущала и не пугала, скорее ощущение беспомощности перед этой болью, когда не видишь рану и не понимаешь, насколько она серьёзна. Наверное, не очень серьёзна. Всё-таки его же не убивать вели, а всего лишь наказать, и то не слишком сурово. Не Хуайсан очень помогал, чутко реагировал, когда Сычжуй еле заметно сжимал пальцы на его плечах. Как ему удавалось буквально парой тихих слов успокоить? Процесс снимания рубашки оказался самым болезненным, но Сычжуй всё-таки удержался от слишком нервной хватки за плечи не Хуайсана. Но не смог удержаться, когда к спине прижалась мокрая ткань. И не хотел, а всё равно дёрнулся вперёд, инстинктивно стараясь избежать новой боли. — Почему? — глухо спросил он, не позволяя себе закрыть лицо руками, хотя очень хотелось.Сычжуй попытался занять пальцы хоть чем-то, и не придумал ничего лучше, чем попытаться хотя бы скрутить мешающие волосы в жгут. Или в косу. Он не очень понял, что пытается с ними сделать. — Почему отец так спокойно отстранился, едва лишь ему велели? Без тени колебания. Ни мгновения задержки. Ни мига. Он резко повернулся к Не Хуайсану и невольно сцапал его за плечи — от резкого движения спина снова полыхнула, Сычжуй ещё не приноровился к этому ощущению, и сейчас даже дыхание перехватило. Он пытался вдохнуть, и не мог. Выхватывал воздух кусочками, короткими вдохами, будто снова показывал Не Хуайсану тот способ построения музыкальной фразы ?на короткий вдох?. — Мне… не по себе, — наконец признался он. — Дышать трудно, словно в горле застрял крик, и ворочается там, раня острыми шипами. ***Хуайсан успел ухватить это движение не только взглядом — он поймал его ладонью, придержав Лань Сычжуя впереди. Кончики пальцев коснулись впадинки между ключицами, и Хуайсан убрал руку, только когда Сычжуй стал беспокойно перебирать волосы. Какой трепетный... От резкого движения Хуайсан замер. Это выше его сил! И вот сейчас он по-настоящему ?не знает?, что с этим делать. Взгляд прикипел к искусанным губам, под пальцами Лань Сычжуя даже через одежду обожгло плечи. Не Хуайсан растерялся, чего с ним не случалось очень, очень давно. Он сам не понял, как сумел справиться с желанием смять эти прекрасные губы нетерпеливым поцелуем, сжать под мокрым порозовевшим шелком спину, чтобы от боли Лань Сычжуй распахнул глаза, застонал и чтобы открыл рот, впуская его язык... Хуайсан моргнул. Спасительного веера не было, и оставалось только надеяться, что Сычжуй воспримет его румянец как следствие благородного волнения, а вовсе не плотского возбуждения, которое, к счастью, скрывали одежды. — Я знаю, — прошептал Хуайсан нежно, потому что иначе Лань Сычжуй услышал бы лишь сиплый голос. Он притянул юношу к себе, погладил по волосам, бережно обнимал и продолжал выглаживать спину влажной тканью, умудрился прополоскать ее и снова обтирать горячую кожу целебной водой, не отпуская Сычжуя из мягкого плена объятий. — Потому что ты уже взрослый. Сильный. Потому что он отпустил тебя. Лань Чжань больше всего на свете хотел бы забрать тебя и позаботиться, но... знаешь, — Хуайсан вздохнул, — ... они иногда не могут позволить себе поставить нашу силу под сомнение на глазах у всех. А ты был такой сильный... Не Хуайсан понятия не имел, прав ли он сейчас и почему этот холодный и чопорный Лань Чжань так поступил! Кто может вообще знать мысли Лань Чжаня?! Боль... боль Хуайсан мог понять, мысли и поступки — нет. Пока Хангуань-цзюнь годами играл ?призыв?, Не Хуайсан медленно и упорно двигался по пути своего плана. Бездонная боль породила в нем и Лань Чжане абсолютно разные мысли и двигала к совершенно разным поступкам. Но у Лань Чжаня был сын. Хуайсан озвучил то, что сам повторял себе множество раз, отвечая на вопрос, почему старший брат был так строг с ним: Минцзюэ хотел сделать из него не воина даже, а человека, который сможет противостоять боли в одиночку. Он опять говорил ?ты? и говорил без спроса. Почему-то это заставило Хуайсана улыбнуться. Он снова потянулся, окуная лоскут в теплую воду, и коснулся губами плеча Сычжуя. Невинное прикосновение, естественное и случайное, как и могло произойти, когда утешаешь, но ведь нужно позаботиться о избитой спине. Хуайсан на миг прикрыл веки, вдохнул запах кожи Сычжуя и отстранился, снова аккуратно промакивая каждый позвонок. Еще немного, и у него начнут дрожать руки.***Почему больнее всего именно сейчас, когда его уже никто не бьёт? Лань Сычжуй сталкивался с разной физической болью, просто потому что невозможно жить, чтобы ни разу не упасть. И резаные об струны пальцы доводилось лечить, и бессчётное количество раз он падал, и после тренировок приходилось терпеть боль в мышцах, ушибы, вывернутые суставы, сбитые пальцы. Сейчас — это другое. Рассечённая кожа, кровоподтёки, и почему-то болит каждая косточка хребта, и те места, где рёбра к нему крепятся. И каждый вдох, каждый выдох заставляет рёбра еле заметно двигаться, и это снова посылает тупую боль, до которой невозможно добраться. Как же, оказывается, хорошо… когда есть за кого цепляться. Забота Не Хуайсана помогала едва ли не больше, чем целебное снадобье. Не нужно было извиняться за беспокойство, прилично отказываясь от поддержки. Не было случайных движений души — они условились накануне, Не Хуайсан пообещал эту заботу от чистого сердца, и отказаться он мог ещё вчера. А теперь он ещё и говорил такие правильные вещи. Пожалуй, единственное правильное, что не разжигало пожар в груди, и не объявляло этот пожар глупым. И, конечно же, Не Хуайсану было неудобно, что он дёргается и вертится. Сычжуй счёл за благо остаться в надёжных объятиях — так было некуда дёргаться, и за ним не придётся гнаться по всей кровати, чтобы закончить с лечением. От каждого прикосновения к спине он невольно прижимался к Не Хуайсану, каждый раз обещая себе следующее касание вынести неподвижно, и каждый раз проигрывая. Конечно же, он прав. Конечно, отец вовсе не оставил его — вот это Сычжуй даже и краем рассудка не думал, потому что за холодной внешностью он всегда видел бесконечный простор тепла и любви. Но с объяснением ему стало легче, и бешеный ёж в груди прекращал прыгать, раня иглами ярости горло. Он перестал дёргаться. Наверное, усвоил и принял боль, как часть сегодняшнего дня. Дёргаться было некуда, Сычжуй прерывисто выдохнул в шею Не Хуайсана, когда его губы легко прикоснулись к плечу: — Чуть ниже… В самом деле, и что же он делает? Мешает себя лечить своими глупыми порывами. Не Хуайсан деликатно отстранился, и Лань Сычжуй с признательностью улыбнулся ему. Правда, теперь от этой улыбки губы заныли. Не стоило их так грызть. — Я вынуждаю лечить себя наощупь, это… неправильно. Сейчас повернусь к тебе спиной, хорошо? А вот это уже полная непристойность — так фамильярно называть главу клана. Сычжуй в замешательстве снова едва не цапнул себя за губу. Не Хуайсан всё-таки великодушный человек, даже раскраснелся от волнения. Нужно поворачиваться плавно, без резких движений, тогда терпимо. Сычжуй с горем пополам справился с этой задачей, подставляя спину, немного нагнулся и попытался оглянуться через плечо.— Чуть ниже, там печёт, на пояснице, — повторил он тихо. Там, где лекарство уже несколько раз пропитывало кожу, становилось лучше. Сразу чувствовалась разница. Сычжуй упёрся руками в постель, чтобы не дёргаться, вот на пояснице сейчас будет так же больно, как выше, между лопатками, было больно от первого прикосновения. Но потом станет легче. — Помогает, — добавил он. — Очень быстро помогает лекарство. ***— Сейчас. Хуайсан не сразу отвел взгляд от спины Сычжуя, которая оказалась вся перед ним, открытая — хоть сейчас целуй. Ох знал бы Лань Сычжуй, где именно сейчас печет у Хуайсана! Хорошо, что мальчик не видит его лица! Он снова прополоскал лоскут, обтер поясницу, чуть отстранился и подул, остужая и высушивая кожу. — Посиди еще немного. Тут нельзя торопиться, — попросил Хуайсан. Он достал небольшую баночку с целебной мазью и стал осторожными движениями наносить снадобье на особенно больные места, и на поясницу тоже. Теперь, когда прикосновения были настоящими, не через ткань, стало еще сложнее. Хуайсан медленно-медленно выдохнул, чтобы руки не дрожали от желания сделать больше. Терпение — это настоящее испытание! Когда же уже он почувствует тот самый момент, когда пора? Когда можно будет разрешить себе больше? Почему-то Хуайсан все еще не сомневался в том, что этот момент наступит, он лишь глубоко прятал предостережение сердца, что Лань Сычжуй может не поверить в это разрешение, пусть сам и захочет себе все позволить. — Так. Теперь нужно лечь на живот, чтобы все впиталось, но сначала... — Хуайсан снова переместился поудобнее и ухватил Сычжуя за подбородок, кончиками пальцев, но настойчиво повернул к себе. — Болят же? Он улыбнулся и несколькими легкими касаниями нанес снадобье на израненные губы. На них он тоже подул нежно-нежно. Небеса! Какое испытание быть нежным, когда хочется терзать эти губы только сильнее! — Постарайся не облизывать, хорошо? Оно немного горькое. Ложись.***— О, боюсь что ближайшие несколько часов мне точно некуда торопиться, — Сычжуй терпеливо замер. Каждое прикосновение ощущается слишком ярко, и это легко объясняется — когда трогаешь даже маленькую ранку, оно и должно чувствоваться. Наоборот, вот если бы не чувствовалось, это было бы плохо, наверное? Он не мог не восхищаться терпением Не Хуайсана, ведь он действительно старался не причинять лишней боли, аккуратно и бережно наносил мазь, подул даже, чтобы кожу подсушить. И всё равно очень неловко, что он так возится… всё-таки глава клана, хотя сейчас он официально лишь соученик. Что-то в этом не давало Сычжую покоя, но он счёл, что достаточно истрёпан и снаружи, и изнутри, чтобы требовать от себя ещё и спокойствия. Доводить самообладание до немыслимого совершенства — безусловно, это добродетель. Но ударяться в чрезмерность — это уже нарушение правил. Умеренность, осознание собственных возможностей, вот что сейчас правильно и похвально. И если для этого нужно лечь на живот и подождать, пока мазь впитается, то он ляжет и подождёт. Конечно, мелькнула мысль, что вообще-то мазь прекрасно может впитаться даже если он так и останется сидеть, но Сычжуй снова строго себя одёрнул: умеренность и осознание собственных возможностей. Если он сейчас самонадеянно решит пренебречь отдыхом, то не успеет достаточно восстановиться до экзамена. И завалит его самым позорным образом. И уж в этом ему не будет никаких оправданий! Всю строгость с него сдуло в один момент, когда Не Хуайсан уверенно и нежно придержал его за подбородок и кончиками пальцев прикоснулся к губам. Лань Сычжуй ведь прекрасно понимал, что искусанные губы выглядят непристойно, вызывающе, они выдают перенесённое душевное смятение. И обязательно нужно привести их в надлежащий вид. И с его стороны правильным может быть только один поступок — разомкнуть губы навстречу заботливым пальцам, чтобы лекарство равномерно распределилось по израненной тонкой коже. И он даже всё сделал правильно — внутренняя самодисциплина никуда не делась. Вот только… Его сначала бросило в жар, и тут же сразу в озноб, и снова в жар. Сычжуй никогда не жаловался на память. Сначала даочжан Сун Лань смазывал губы Цзинъи мёдом… да, точно, и он сам попросил его это сделать, потому что у него были забинтованы пальцы. И он видел, как это выглядит. Видел, как Цзинъи подставляет губы, как Сун Лань легко прикасается к ним, старательно наносит мёд, а Цзинъи размыкает губы. И Сун Лань говорит: ?Не слизывай?…Сычжуй краснел, отчётливо это осознавал, но вот поделать ничего не мог. Особенно когда Не Хуайсан приблизился и подул. А потом, буквально на утро после смазывания губ мёдом, Байсюэ захлестнуло первой серебряной метелью. — Это хорошо, что горькое, — Сычжуй очень старался говорить спокойно, но вместо этого получилось что-то очень ему несвойственное.Это что за придыхание?! Нет, показалось. Он же просто старается не смазать лекарство. Нечего придумывать то, чего нет! И быть не может. — Просто вот когда говорят не облизывать, почему-то непременно хочется облизать. И если бы это был мёд, то удержаться…Вот они и не удержались тогда!Он спохватился, что мелет какой-то потрясающий вздор, что умудряется делать выводы из вздора, что жар и озноб попеременно обдают его тело тяжёлыми волнами. А ещё, что лечь тут некуда, кроме как на кровать Не Хуайсана. И приличнее было бы идти и лежать у себя, но если он сейчас в таком виде выйдет — нет, об этом и речи быть не может! — Я совсем немного полежу, хорошо? Всё-таки это твоя постель, и отнимать её… — Сычжуй совсем смешался от того, что снова говорит ?ты?, осторожно взял Не Хуайсана за руку, которая только что придерживала его за подбородок, и несильно сжал. — Спасибо, — он понятия не имел, как передать всю степень своей благодарности, и прижал ладонью к своей груди. — Спасибо. Моё сердце просто переполнено. И мне действительно сейчас легче. Намного. Он отпустил. Нельзя заставлять другого человека себя трогать. Отпустил, и принялся медленно укладываться, чтобы не испортить усилия Не Хуайсана. Сначала на бок, потом на живот, и чтобы не макнуть в мазь волосы, и не оставить отпечаток губ на постели. На это ушло много сил и терпения. Сычжуй медленно выдохнул, когда удалось провести этот поистине акробатический этюд. ***— Можно и медом, — Не Хуайсан откровенно залюбовался тем, как покраснел Лань Сычжуй, и выглядел сейчас как довольный своей работой лекарь, вот только к счастью все мысли этого ?лекаря? его пациент прочитать не мог. — Но если есть лекарство, лучше им. Это было, конечно, очень самонадеянно с его стороны, — вот так вот решить, что он выдержит все эти прикосновения к желанному юноше. Хуайсан и представить не мог, сколько сил и терпения ему потребуется, чтобы себя не выдать! — Будет еще легче, — пообещал он, с неохотой отнимая руку. Он смотрел, как Лань Сычжуй ложится, смотрел на его спину и плечи, и впервые в жизни был даже несколько благодарен Лань Цижэню за такую бесценную возможность. — Лежи, — Хуайсан почти невесомо коснулся позвоночника Сычжуя и очень бережно стал делиться своей ци. — Так будет быстрее, — прошептал он, и в этот раз голос все-таки дрогнул. А нельзя, еще столько всего нужно сделать, подумать, предпринять необходимые шаги. Он, конечно же, уже успел посоветовать Цзинь Лину посыльного, единственного человека в Гусу, которому мог доверить это молодой глава клана Не, но все-таки еще нужно многое подготовить. А хотелось остаться здесь и сидеть рядом с прекрасным юношей, нарисовать вот эту спину... Хуайсан тихо вздохнул и убрал руку, постепенно истончая тепло ци, наблюдал, как ее последние искорки впитываются в кожу Сычжуя.***— Холодно, — вздохнул Сычжуй, медленно расслабляясь. В объятиях Хуайсана было теплее. Зачем он сравнивает? — Хорошо…Он этим словом и согласился лежать, и подтвердил, что так действительно будет быстрее, и ему действительно становилось хорошо, когда ци плавным теплом омыла избитую спину. Не стоило так расслабляться, но каждое мгновение Сычжуй делал маленькую уступку чему-то непривычному, медлил с возвращением в прохладную рациональность, и почему-то получал от этого непривычно сладкое удовольствие. Единственное, что он смог, это попытался сосредоточиться и найти то равновесие энергий, которое позволит действительно быстрее залечить всё. Нельзя ведь пренебрегать самоотверженными усилиями молодого главы клана Не. Он согрелся. Спина почти не болела. Нежная забота Хуайсана согревала и тело, и душу. Сычжуй проваливался в лёгкую целительную дремоту, и чтобы держать глаза открытыми приходилось прилагать усилия. — Прости, я ещё немного, — Сычжуй всё-таки закрыл глаза и успокоено вздохнул. — Совсем немного… Он спал, и даже во сне чувствовал странное томление, смущающее и согревающее изнутри. Ему снилось, что он в той картине, на измятых простынях, и пальцы Не Хуайсана ласково прикасаются к щеке, добавляя смущающего тепла. *********Знал ли Цзинь Лин, что Лань Цзинъи называл его ?золотая заноза в заднице?? Конечно, знал. Что можно другу, то категорически нельзя больше никому. При этом Цзинь Лин считал новую привычку, приобретённую в Байсюэ, очень полезной, он пытался осмысливать и анализировать всё происходящее. Не зря же наставник Чжи Чуань крайне рекомендовал осмысливать, думать, осознавать. Вот и получается, что называет его Цзинъи золотой занозой в заднице, и это противоречит правилу Облачных Глубин, которое запрещает осуждать и обсуждать человека за его спиной. Но говорил он это таким тоном, что на осуждение совсем не похоже. Да и на обсуждение тоже. Наконец, Цзинь Лин был совершенно уверен, что если кто-то попытается неправильным тоном так о нём сказать в присутствии Лань Цзинъи, этот кто-то недолго будет наслаждаться целым носом и невредимыми губами. А может и плоховато видеть станет из-за роскошно битой морды. Вот примерно поэтому в Облачных Глубинах случилась небольшая драка между адептами из Ланьлин Цзинь. Вернее, Цзинь Лин снова сцепился с теми, кто называл его ?молодая госпожа?. Опять же, что можно друзьям, то нельзя всяким там засранцам. Но в этот раз ни ?молодая госпожа?, ни ?любимая племянница Верховного заклинателя?, ни прочие обидные прозвища его не задевали. А вот попытка злословить по поводу пропавшей с головы Цзинъи ленты быстро закончилась дракой. Да потому что нехрен упражняться в остроумии на ту тему, о которой они не имеют ни малейшего понятия! И не остроумие это вовсе, а настоящее ослоумие! В этот раз Цзинь Лин не стал звать Фею. В этот раз он не пытался ничего доказать или переспорить. Он просто и незатейливо бил людей. Потому что осмысливал, и домыслился до простого факта: нельзя оставлять безнаказанным эту вопиющую наглость. — Объясни мне, почему снова? — дядя Яо, едва прибыв в Облачные Глубины, решил внести свою долю воспитания в голову племянника. Цзинь Лин смотрел в его тёплые участливые глаза, отмечал ласковый изгиб губ, очаровательные ямочки на щеках. Верховный заклинатель, талантливый организатор чего угодно — не было другого человека, способного так толково и разумно устроить что угодно.Даже убийство своего названного брата Не Минцзюэ? Сказать? Не сказать? Предупредить? Не предупреждать? Цзинь Лин извёлся. — Потому что из нескольких вариантов воздействия на этих людей я выбрал самый доходчивый, который при этом не роняет моё достоинство. — Внезапно, — Мэн Яо с интересом поднял брови. — И какова же причина?— Они нарушали те правила Облачных Глубин, которые я считаю основополагающими и достойными защиты самыми бескомпромиссными методами. Обращаться к наставникам с жалобами я считаю избыточным способом, который накануне экзаменов расценивается как предосудительное стремление подстроить предвзятое отношение наставников к моим соученикам с целью занижения их отметок и заведомую глупость, поскольку наставник не может быть предвзят. — Жаловаться можно и нужно, когда ещё не вышел из детского возраста. Рад слышать, что ты уже не ребёнок, — Цзян Чэн подошёл в своей обычной манере, не размениваясь на длинные приветствия, неуместные в обсуждении родственных вопросов. Цзинь Лин только поздоровался с дядей. А что он мог ещё? Радоваться, что вот дядя Яо, вот дядя Цзян, и пока ещё они ничего не знают. А правда — она же как иголка, сунутая за пазуху. В нужное время вопьётся в кожу, как ни старайся оттягивать этот острый момент. — Раз ты на этот раз победил, я считаю, что тебе не в чем оправдываться, — резко подвёл черту Цзян Чэн.Цзинь Лин понятливо отступил. У глав кланов и без него полно дел: вот наставник Цижэнь что-то собирался им объявить, и дядя Яо наверняка привёз список мест на выбор, где будет проводиться Ночная Охота в качестве испытания для молодых адептов. Как обычно. Интересно, что это будет за место в этом году. Он оставил родственников заниматься неотложными делами, и на всякий случай решил ещё раз повторить теорию перед письменными экзаменами, но как-то само собой получилось, что он написал Чжи Чуаню ещё одно письмо. Написал, и какое-то время смотрел в нарисованные глаза — тот набросок он, конечно же, не оставил в Байсюэ. Зачем смущать зря наставника. Сейчас соберутся главы кланов. Потом, пока идут экзамены, наставник Цижэнь тщательно изучит все места, которые подготовил для заключительной Ночной Охоты дядя Яо… А когда все экзамены закончатся, что будет дальше? Цзинь Лин упрямо вздёрнул подбородок. Он разберётся. Сначала следует дождаться вскрытия правды. Молчать оказалось крайне тяжело. — Почти невыносимо, — пожаловался Цзинь Лин, глядя на портрет Чжи Чуаня. Но он справится. ***Лань Сычжуй дал ему передышку, и вот только когда юноша уснул, Не Хуайсан осознал, что и у него есть предел, что довести свою способность ждать и терпеть до совершенства ему, кажется, не удалось. А это значит, что нужно взять себя в руки и сосредоточиться. Пока Сычжуй спал, он повидался с Лань Чжанем, чтобы коротко сообщить о его состоянии, о том, что Сычжуй уснул и он счел невозможным выпроваживать его к себе в покои. Получив короткий кивок и благодарность, за скупостью которой Хуайсан увидел искреннюю признательность, он отбыл. До вечера глава Не успел пообщаться и послушать, вроде бы участвуя в каких-то ничего не значащих беседах, спустился вниз к воротам, получил новости и отправил слугу дальше. Это не могло бы вызвать удивления, потому что пусть и в статусе адепта, Хуайсан все же оставался главой Цинхэ Не, который не мог бы безответственно просто все оставить. Он вернулся как раз вовремя и успел соблюсти все формальности, приветствуя прибывших глав кланов. Когда луна взошла над Облачными Глубинами, Не Хуайсан уже был среди учеников. Облаченные в белое, они идеально ровными рядами выстроились в главном дворе, готовые услышать официальные приветствия и напутствия. Хуайсан стоял рядом с Лань Сычжуем, и никто не мог бы сказать, что этот глава Не слишком засиделся в ученичестве или выдумал что-то несусветное, решив сдавать экзамены с действительно юными адептами. Хуайсан был старше всех — и только, он ощущал себя совершенно органично на этом месте и в этом статусе, и поэтому и выглядел именно так: ученик, который тоже взволнован предстоящими испытаниями. Когда глава Лань Цижэнь появился на возвышении вместе со своими племянниками, все приглашенные главы и старейшины встали. Присутствующие поприветствовали главу поклоном, и вместе со всеми склонился патриарх Байсюэ, который стоял среди почетных гостей, но все равно Хуайсану показалось, что Сун Лань здесь не со всеми. Просто даочжан на самом деле думал только о Цзинъи, пусть и не следил за ним неотрывно. Равно как и Хуайсан, он сейчас хотел услышать самое главное — от этого зависели все их дальнейшие действия, а значит — как скоро для него и Цзинъи все, наконец, станет правильно и спокойно. Сун Лань и Не Хуайсан перекинулись перед церемонией буквально несколькими фразами, и даочжан хорошо понимал, что после им нужно будет действовать очень быстро и четко. Лань Цижэнь не стал говорить длинно, ограничился традиционным приветствием, затем один из старейшин прочитал список адептов этого года, а другой — перечислил предстоящие испытания и их очередность. Все шло в привычном порядке, и наконец Цзинь Гуанъяо передал главе футляр со свитком. Сун Лань впервые наблюдал за Верховным вот так со стороны, практически из толпы. Сами манеры, взгляды, по-настоящему царственное поведение, которое при этом сочеталось с невероятной простотой и искренностью... это поражало. Не знай Сун Лань всего, он не усомнился бы в этом человеке, Цзинъ Гуанъяо располагал к себе одним своим появлением, что уж говорить о взгляде, улыбке и словах, когда он обращался к кому-то? Именно сейчас Сун Лань прочувствовал, насколько опасен их общий соперник. И сейчас, бросив быстрый взгляд на стоящего среди адептов Не Хуайсана, он подумал о том, насколько же обманчив может быть созданный искусным мистификатором образ. Две идеальные гармонии... одна из которых будет неизбежно разрушена. — Верховный заклинатель предлагает пять мест для вашего последнего испытания. — Произнес Лань Цижэнь. Он перечислил их все, и Сун Лань с удивлением услышал название того самого поселка, где Сюэ Ян чуть не стал жертвой страшного демона. Не Хуайсан сказал ему сегодня, что о двух из пяти заявленных мест им не придется беспокоиться, была ли эта деревня одним из них? Город И предсказуемо не прозвучал. Даочжан снова коротко глянул на Хуайсана, но тот не проявил никакой реакции на услышанное и лишь склонился вместе с остальными учениками, когда Лань Цижэнь убрал свиток в футляр и передал Цзэу-цзюню.— Завтра утром состоится первое теоретическое испытание, а через два дня — экзамен, где каждый из вас сможет продемонстрировать свои особые навыки и умения. После этого посланники Облачных Глубин отправятся оценить предложения Верховного Заклинателя, и совет выберет одно из них. Вы отправитесь туда через две недели. Лань Цижэнь пожелал ученикам удачи, Поблагодарил глав кланов и объявил церемонию оконченной. Сун Лань сразу отправился к условленной встрече с Не Хуайсаном, после которой заперся у себя, вытащил травяного человечка, усадил его на стол и сосредоточился. Человечек не шевелился, но Сун Лань все равно на него смотрел, как будто это была маленькая копия Сюэ Яна. Он представил себе Байсюэ, ворота, большой двор и галерею, по которой можно пройти к комнате Сюэ Яна и Сяо Синчэня, и на том моменте, когда подумал, чем его друзья занимаются поздним вечером, понадеялся, что не дернет их прямо сейчас в самый важный момент. — А-Ян. — Позвал Сун Лань, хотя, конечно, в Байсюэ этого нельзя услышать. — А-Ян. Тонкий травяной человечек в Байсюэ зашевелился и подпрыгнул.