Глава 33 — Серебряный ураган (1/1)

В Байсюэ не пьют. Это Сюэ Ян запомнит на всякий случай, конечно. Что в Басюэ не пьют, а только слегка выпивают, причём хорошее вино. На грозный вид Сун Ланя он только фыркнул смехом. Провоцировать его было весело, даочжан вообще интересно реагировал на любые упоминания Цзинъи. — Видишь, гэгэ. Тебе Сун-лаоши лично сказал, что я твой личный мерзавец. Твой собственный мерзавец, и твоя персональная ночь. Он действительно унёс Сяо Синчэня в отведённую им комнату. Запечатанную, опечатанную, специальную спальню для громких криков. Не забыл прихватить Шуанхуа. Целовать начал ещё не доходя до дверей — сладкий шёпот, полный обещаний, срывался с этих прекрасных губ самым что ни на есть коварным образом. — Вино идёт тебе на пользу, даочжан, — Сюэ Ян запер дверь, умудрившись не выпустить его из рук. — Хочу тебя видеть. Такая красота не должна прятаться. Недостаток светильников — не самая большая беда для того, кто не может насмотреться. Светящиеся талисманы утыкали всю комнату. Сюэ Ян усадил Сяо Синчэня на кровать и раздевался, торопливо сдирая с себя одежду, как будто она мешала ему жить. Зато его одежды можно было снимать медленно и сосредоточенно, разворачивая как подарок, каждый раз восторгаясь.— Как тебе идут эти следы, — он увлечённо целовал цепочку укусов на шее даочжана, прихватывал зубами, прекрасно понимая, что это сейчас больно. Целовал эти яркие губы, сладко и слегка морозно отдающие этим зимним вином, шёпотом уговаривал отдать ему язык, как будто Сяо Синчэнь был против. Когда это он был против? У него самый отзывчивый на ласку даочжан… — Гэгэ, — Сюэ Ян смотрел ему в глаза, жадно выглаживал всё тело, запустив ладони под едва распахнутые одежды. — Сяо Синэчэнь, ты не хочешь ждать до дома? Потому что мне сложно ждать. Знал бы ты, как мне трудно ждать. Я тут подумал, вдруг ты хочешь чего-то ещё, но стесняешься сказать. Он бессовестно тёрся об него нагим телом, возбуждённо дышал сквозь зубы, едва не постанывал, хотя ещё толком ничего не сделал. Коварное вино Байсюэ творило что-то вопиюще неприличное в крови. ***У него немножко кружилась голова, и было так странно чувствовать одновременно и томную лень, и безумное желание. Губы горели, они всегда от поцелуев горят, но сейчас все было как-то по-особенному, и все вокруг казалось горячим, а Сюэ Ян от этого — совсем как огонь.— Смотри на меня, — шепнул Синчэнь на ухо и лизнул горячую мочку, — Тебе нравится?Его ночи не просто нравилось, он был охвачен настоящим восторгом, и Сяо Синчэнь тонул в нем, как в горячем меду. Он не хотел отрываться, пока Сюэ Ян раздевался, и касался его, смотрел и трогал, просто как придется, или гладил самыми кончиками пальцев живот, бедра.— Ты такой красивый, — тихо сообщил он эту аксиому, как будто Сюэ Ян ее еще не открыл для себя или не успел запомнить. Он застонал от боли, но только подставил шею, пока не получил все свои укусы, откинулся назад, на локти, и при этом обхватил ногами, как будто Сюэ Ян мог сбежать. Не мог. Он так смотрел, так прикасался, что в нем хотелось немедленно раствориться.— Ждать? — Синчэнь посмотрел немножко удивленно, приоткрыл рот и наклонил голову, вглядываясь в любимое лицо. Сюэ Ян так спрашивает... как будто ему может быть что-то нельзя! — Я никогда не хочу ждать, ты же знаешь, я все всегда хочу. Сразу. Много. Иди сюда.Сяо Синчэнь протянул руку и замер, пока не смог уже коснуться его щеки, и вдруг бессильно уронил руку на живот, как будто она внезапно отяжелела, провел вверх до груди, снова вниз и коснулся члена, возбужденного настолько, что терпеть становилось совсем сложно. Улыбка, немного хмельная, и взгляд такой же, чуть мутный, но горящий...— Ты правда как будто принес мне озеро, знаешь? Горячее.***Сюэ Ян чувствовал себя по-настоящему красивым, сильным, умным и ещё каким угодно, когда Сяо Синчэнь вот так на него смотрел. Или вот так, или по-другому, или даже не смотрел, а просто был рядом — всё это заменяло Сюэ Яна на какой-то другого человека, который на самом деле заслуживает такого прекрасного даочжана и его такой прекрасной любви. — Мне нравится, гэгэ. Я хочу смотреть на тебя всегда. Он сунулся под руку, едва даочжан его поманил, обтёрся щекой об ласковые пальцы, нахально окунул язык в полуоткрытые губы. Приподнялся, чтобы горящими глазами наблюдать за скользящими по животу изящными пальцами, отчаянно помотал головой, как будто не верил в то, что видит — даочжан трогает себя за член. — Раз я это озеро принёс, Сяо-гэ, я настаиваю… ты должен окунуться, — Сюэ Ян нетерпеливо перехватил его руку. — Прости, я жадный… я сам хочу тебя трогать. Он ласково перебрал пальцами по члену Сяо Синчэня, обвёл головку, наслаждаясь горячей тонкой кожей, судорожно сглотнул. — Я хочу тебя так сильно, что каждый раз боюсь убить… Сюэ Ян чувствовал себя странно, как будто хитрое вино Байсюэ вскипало в крови счастливыми пузырьками. Он прижимал Сяо Синчэня к кровати, не давая подняться, обхватил губами сосок и мягко покусывал его, облизывал, потёрся лицом об грудь, сжал пальцами его шею, такую вкусную и притягательную. Отпустил только для того, чтобы с мучительной медлительностью проникнуть в рот даочжана двумя пальцами, погладить шелковистый язык, ощутить жаркую и упругую мягкость. Себя он не растягивал, только смазал. Что себя трогать, если под ним лежит распалённый захмелевший даочжан с мутными от желания глазами? — Ты красивый везде, — убеждённо прошептал Сюэ Ян, скользкими от масла пальцами лаская его член. — И я хочу тебя везде. Ты видишь? Как и обещал. Как и хотел. Сюэ Ян с лихорадочно горящими глазами медленно и осторожно насаживался на член Сяо Синчэня, широко расставив ноги и демонстрируя себя без малейшего стыда. Он кусал губы и скалился, постанывал, потому что растягивающая боль заставляла вздрагивать, но удовольствия было больше. — Я хотел, чтобы ты меня взял… ещё с того момента. Ты завязал мне глаза и так сладко мучил, не давая смотреть, — Сюэ Ян чуть приподнялся и снова опустился, насаживаясь сильнее, впуская глубже. — Гэгэ… так горячо. И много. ***Сяо Синчэнь окунулся, он как будто плыл в горячем потоке, который обнимал его и ласкал. И казалось, что вот наконец-то он получит все и сразу, как всегда хотелось, и Сюэ Ян делал все так правильно-медленно, потому что чувствовал, как он хочет насладиться этим озером удовольствия. Синчэнь тихо стонал, время как будто застыло, даже его прикосновения стали медленнее, терпеливее, и поток силы, который тонкой прозрачной и почти невидимой пеленой обволакивал их, стал текучим и густым, вязким и теплым. Даочжан дождался прикосновения пальцев к языку и медленно обхватил губами, облизал, совсем чуть-чуть прикусил и так же неторопливо вытолкнул языком и облизал губы.— Везде, — тихо повторил он, вздрогнув от прикосновения, еще не зная, что будет дальше, — Везде... Даочжан улыбнулся и приподнялся немножко, чтобы посмотреть, и обомлел, застыл и совершенно потерялся в ощущениях. Чувствовать и смотреть... смотреть и знать... знать и не понимать, в каком ты мире.— Сюэ Ян...Он боялся застонать, даже вздохнуть боялся, смотрел, как его член входит в любимое прекрасное тело и чувствовал это движение так остро и горячо, что обжигало сердце.— Ты...Вот так Сюэ Ян его чувствует? Вот так... да? Так горячо и тесно, так нежно и, действительно, так много... всего так много!Синчэнь не выдержал, когда Сюэ Ян впустил его полностью, застонал, чуть толкнулся вверх, ощущая его настолько по-другому, что трудно поверить. Он не мог лечь на спину — так нельзя все увидеть, но хотелось освободить руки и касаться. Измученный этим, Синчэнь вскинулся, обжег свою ночь пронзительным взглядом и поднялся навстречу. Он обнял рукой за шею, оставив опору только на одну.— Так много... нет... мало...Касаться нужно, обязательно, нельзя сейчас по-другому, Синчэнь запустил пальцы в его длинные пряди, потом оставил и сжал плечо, целовал шею, прикусывал, снова целовал и просил не останавливаться, не торопиться, смотреть — такой всегда молчаливый, теперь он шептал что-то через стоны, снова замолкал, отдаваясь движениям своей ночи и хотел, чтобы это не заканчивалось.— Научи меня, — просил Сяо Синчэнь, замирая на вздохе, — как сделать, чтобы ты кричал.***Сюэ Ян тянул длинный стон сквозь зубы, на одной сладкой ноте, не мог остановиться — слишком ярко реагировать Сяо Синчэнь на всё, хоть пои его каждый день допьяна. Никогда не смущавшийся наготы, сейчас Сюэ Ян чувствовал себя каким-то предельно открытым, каким никогда не был. — Ещё раз, — прерывисто выдохнул он, клацнув зубами. — Позови меня ещё раз. Позови меня, Сяо Синчэнь… Он опустился до упора, облизал губы, смотрел с той специальной злобной нежностью, которая неотрывно связана с его даочжаном, от первого толчка открыл рот, хватая порцию воздуха. Слишком много ощущений. Слишком много желаний. Хочется всё и сразу, много, ещё больше. — Я кричу, — Сюэ Ян приподнялся, опустился резче, увлечённо содрогнулся всем телом, повторяя снова и снова, и снова прошептал. — Ты разве не слышишь? Я кричу, гэгэ… я кричу так, что небо дрожит. Послушай.Потянул к себе, прижал головой к груди — сердце тяжело и жадно стучало, заходилось бешеным влюблённым воплем. Сюэ Ян наклонился, сгрёб под спину Сяо Синчэня все подушки, до которых дотянулся, взял его за руки, удерживал, не давая себя трогать. Опасно блестел жадными глазами, отыскивая такие движения, чтобы при каждом толчке получать короткую вспышку чистого наслаждения, и когда нашёл, даже дышать перестал, только похрипывал горлом.Он уложил руки Сяо Синчэня себе на бёдра, сжал его пальцы, показывая — как это, в какую сторону и какими рывками тянуть. — Чему учить? Чему учить, гэгэ… просто выеби меня, — Сюэ Ян поднялся так, что едва не выпустил член, и тут же насадился до упора. У самого стоял так, что даже трогать нет смысла, ему было слишком хорошо сейчас, он сбивался, язык молол что попало, пока он раз за разом опускался на член даочжана, коротко вскрикивая. — Надо было сделать так раньше, — он буйно рассмеялся, коротко царапнул Сяо Синчэня по груди, напоказ облизывал пальцы, гладил себя, сам с собой ругался и тут же принимался с жаром ласкать тонкое белое тело даочжана. Ему было жарко, раскалённый воздух обжигал горло, влажные волосы липли к вискам. — Хочу ещё, Сяо Синчэнь, — Сюэ Ян алчно облизывался, тяжело дышал. — Сильнее и резче. Глубже. ***— Сюэ Ян... — послушно отозвался Сяо Синчэнь, окончательно теряя разум, и сам вскрикнул, когда снова оказался в нем до упора. Невыносимо хорошо... но еще лучше можно — это видеть, как наслаждается Сюэ Ян. Синчэнь слушал сердце, жадно целовал, уже не сдерживаясь, кусался и толкался языком в горячий рот, пока Сюэ Ян ритмично двигался. Он даже не смог спокойно реагировать, когда Сюэ Ян его укладывал и не позволял касаться — полыхнул обжигающим взглядом, ведь это настоящая пытка, слишком сладкая... его ночь так любит сладкое, что пусть пытает, да...Синчэнь со стоном выгнулся и снова открыл глаза, посмотрел на свое жадное пылающее чудо. Он вцепился в его бедра, так что ногти оставили на коже следы, схватил и не отпускал, стонал, пока Сюэ Ян поднимался, и до крови прикусил губу, когда он рывком опустился вниз. Теплая капля поползла по подбородку, защекотала кожу, и Синчэнь облизнулся. Эти непристойные слова, это распутное и такое жадное требование... На следующем движении даочжан рывком подался навстречу, вбиваясь первый раз, приподнял за бедра и вошел снова, не помня себя от наслаждения и совершенно не замечая никакой боли. Нет ее, ни раны, ни боли, только открытое сердце, звенящая душа и топившая все мысли страсть. Сяо Синчэнь брал, наслаждаясь каждым криком, стоном, хрипом, снова и снова, распаляясь все сильнее, и на очередном движении замер, удерживая Сюэ Яна, облизал пересохшип губы, судорожно сглотнул и двинулся едва заметно:— Сделай так... тесно... сожмись, — еще одно дразнящее движение прежде, чем приподнять Сюэ Яна снова. — Как я делаю... тебе понравится.И он вошел опять, длинным плавным движением, чтобы ощутить его полностью и снова вернуться в тот же резкий жесткий ритм, которого Сюэ Ян хотел. Синчэнь брал с силой, которой у него всегда было много, бездонно много для того, чтобы отдаваться своей прекрасной и любимой ночи, и сейчас оказалось не меньше.***Для Сюэ Яна всё сплелось в какой-то жаркий пульсирующий узор — Сяо Синчэнь прокусывает губу, и такая притягательная капля роскошного алого цвета окрашивает и без того яркие губы, его стоны и вздохи, свои… свои Сюэ Ян не слышал. Не до них. Он буйно и бешено в диком ритме насаживался на член, чутко ловил каждое движение Сяо Синчэня навстречу, и от того, что не успевал за даочжаном, приходил в отчаянный жадный восторг. Он послушно сжался и от следующего же плавного толчка чуть не заскулил. Ему не просто понравилось. Даочжан явно знал о чём говорил, Сюэ Ян потерял контроль над собой и какое-то время просто отдался на милость Сяо Синчэня. Только что он напористо насаживался на его член, и вдруг потерянно сдался, блаженно впитывая страсть и силу. Сюэ Ян брал, но отдаваться оказалось не менее приятно. Сяо Синчэнь не копировал его, не пытался ?сделать как Сюэ Ян?, и от этого становилось только жарче. Сюэ Ян резко вдохнул, откинув голову назад, до хруста в шейных позвонках, застонал с надрывом, осторожно сжал пальцы на своём члене, одёрнул руку. — Держи крепче, гэгэ… держи крепче.Момент сладкой покорности сменился новым приступом буйства. Сюэ Ян счастливо оскалился, наклонился над даочжаном, замер на миг, чтобы облизать кровящую ранку на губе и прошептал в губы:— Ну же, Сяо Синчэнь… убей меня. Вот теперь он кричал в голос, яростно и жадно. Насаживаясь на член, сжимался так, что чувствовал каждый толчок особенно остро. Подвывал в самые пиковые моменты, и когда всё-таки не удержался, вцепился в Сяо Синчэня и зарычал, выплёскиваясь ему на живот, судорожно забился, вскрикивая и закатывая глаза. ***Сяо Синчэнь видел Сюэ Яна таким разным, но всегда – полным страсти, искренним в ней, жадным, и в то же время отдающим, но сейчас в нем открылись совершенно иные уровни этого желания. Он так хотел и так полыхал, что Синчэнь в полной мере осознал, как это – бояться убить. Вот так, когда настолько любишь и желаешь, что готов отдать все и многократно больше, лишь бы утолить эту жажду, его и свою. Он замер от шепота, сильнее стиснув пальцы на бедрах, вздрогнул от его слов, перехватил повыше и сам согнул ноги в коленях. Даочжан брал сильнее, не понимая, как это вообще возможно, открывал в себе такую же неистовую жадность, вскрикивал и стонал, и уже настолько отдался ощущениям, что на одной интуиции чувствовал, что нужно совсем немного поменять, сильнее или наоборот немножко отпустить, замедлиться или вбиться до предела, чтобы каждый раз дарить Сюэ Яну все удовольствие, какое только возможно. Он считывал каждую, даже самую мимолетную реакцию, не смотря на бешеный ритм их любви, уже знал, какое его движение разольется по любимому телу особенно острыми и прекрасными ощущениями. От горячей тесноты, от того, как Сюэ Ян сжимался и рвался навстречу каждому движению, Сяо Синчэнь сходил с ума. Когда горячие капли обожгли кожу, а судороги наслаждения охватили любимое, прекрасное, такое совершенное тело, Синчэнь только глубже вошел, толкнулся еще, крепко удерживая Сюэ Яна на себе, и застонал, вздрагивая, чувствуя впервые, как это – наполнить собой, своим жаром, обладать любимым и при этом полностью раствориться в нем.Сяо Синчэнь замер, не отпуская, пока не схлынули последние теплые всплески наслаждения, уцепился за руки Сюэ Яна, поднялся, обнял и прижался так тесно, как только мог. Он тяжело дышал, ласково убирал с влажных плеч пряди, целовал соленую горячую кожу, слизывая испарину, целовал повсюду, пока не нашел снова его губы, увлекая в долгий нежный поцелуй.***В голове только лихорадочно стучало такое привычно-безумное ?мой, вот теперь ещё больше мой, совсем мой?. Сюэ Ян хрипло стонал от каждой серии уже стихающих судорог, ошарашено вскинулся, когда с последним рывком Сяо Синчэнь выплеснулся внутри его тела. Пьяно улыбался, любуясь искажённым от наслаждения лицом своего драгоценного даочжана, помог сесть, и тут же вцепился как голодный демон в светлую душу. — Мой щедрый и горячий даочжан, — шептал он, так же лихорадочно покрывая его плечи и шею поцелуями, застонал в поцелуй, от которого тут же снова тряхнуло отголосками наслаждения. Он увлечённо ласкал губы Сяо Синчэня, нежно зализывал укус, сам размыкал губы, нагло выпрашивая проникнуть в него языком, посасывал и облизывал, прихватывал зубами, протяжно всхлипнул, когда почувствовал как из него выскользнул член, а по тонкой коже скользнули вязкие капли. — Тебе удалось, гэгэ, — Сюэ Ян умудрился лечь так, чтобы всё-таки не выпускать его из объятий, только распихать подушки в разные стороны. — До полусмерти, как я и просил. Мой самый драгоценный… Сяо Синчэнь, не думал, что когда-то так скажу, но если ты хочешь воды или ещё чего-нибудь, тебе придётся немного подождать.Он тихо засмеялся, продолжая собирать мелкие поцелуи с его кожи. — Боюсь, что мне нужно немножко полежать, прежде чем я встану. У меня ноги ватные. ***Сяо Синчэнь вздрагивал от поцелуев, от каждого прикосновения пальцев, от слов и дыхания. Он совсем не мог ни о чем думать, но ощущение, что ему, им открылись новые глубины счастья, заполняло все его существо. Он был уверен до этого момента, что не бывает любви и счастья полнее, чем уже есть, но оказалось, что можно даже в этом найти совершенно ошеломляющую глубину.Он лег, не отлипая от своего огненного и такого нежного Сюэ Яна, тут же прижался теснее, как будто даже мгновение самого ничтожного расстояния между ними нужно было немедленно восполнить. И когда услышал его, тут же представил, как это все было, и снова загорелся, падая в новый поцелуй. Другая грань близости оказалась такой же прекрасной, как та, которую он знал, и понимать, насколько Сюэ Яну с ним хорошо, — по-настоящему волшебное чувство.— Ничего не хочу, — прошептал даочжан, прижимаясь всем телом, — Не отпущу никуда. Даже спать.***— Ты не отпустишь, — Сюэ Ян счастливо шептал, прижимая сильнее, плотнее, и наконец просто уложил его на себя. — Я сам никуда не уйду. Ты же знаешь, меня даже прогонять бесполезно — ты ведь пробовал. Совершенно дохлая затея, гэгэ. Ты меня в дверь — а я уже в окно лезу. Ты моё счастье, Сяо Синчэнь, а я может и дурак совсем, но не настолько, чтобы от своего счастья куда-то бегать. Он занимался самым приятным в мире занятием для отдыха — устраивал даочжана так, чтобы ему было удобно, надёжно, а себе так и вовсе прекрасно. Медленно подгребал под бока подушки, накрывал одеялом, аккуратно убирал длинные волосы даочжана так, чтобы даже случайно не дёрнуть, пока ласкаешь затылок, шею и спину, с ласковой усталой нежностью массировал поясницу и восхитительно упругие ягодицы, а дальше руки не дотягивались.— Ты волшебно умеешь наслаждаться, гэгэ. Никогда бы не подумал, что в тебе столько горячей страсти, но как только мысль мелькнула, и отделаться от неё я уже не смог. Есть столько чувственных удовольствий, которые мы ещё не пробовали… но я хочу их все. А ещё простые удовольствия, вот как сегодня — просто дошли до озера, просто посидели… кстати, и вино. Вкусное. Кто бы мог подумать. Он говорил медленно, время от времени зависая на краю сладкой дремоты, и снова начинал шептать, счастливо ловил губами тонкую прядь волос. — В следующий раз будет ещё лучше. ***Сяо Синчэнь устроился подбородком на руках, улыбался, и слушал, видел каждое слово.— Все-все, — он потянулся, поймал одну прядку и наматывал ее на палец, распускал и снова обматывал колечками, — Ты же знаешь, все, что захочешь.Даочжан засыпал, сонно моргал, но снова открывал глаза и смотрел. Хотелось увидеть, как Сюэ Ян уснет.— Каждый раз будет лучше...Он все-таки не заметил, когда не осталось сил открыть глаза, задремал, так и не выпустив прядь волос.Сюэ Ян ещё хотел сказать, что так не честно, вообще-то это он обычно смотрит, как засыпает его даочжан, но не в этот раз. Приятный горячий вес любимого тела сверху, вокруг подушки, под кожей сладко перетекает томное бессильное удовольствие. Сюэ Ян просто не смог сопротивляться, его уносило куда-то. Как тут не спать? Неотъемлемая часть счастья. Он и не отказывался. *** *** ***Цзинъи проспал несколько часов. Он ответственно проснулся, под одобрительным взглядом Сычжуя никуда не пошёл и занимался, потом снова уснул, только сидя и уткнувшись лбом в книгу. В общем, он старался. Как мог, так и старался. Удивительно, но впитанные таким ненормальным способом знания только прочнее вцепились в замученный ум, и даже во сне Цзинъи казалось, что он пытается что-то читать. Так было ровно до заката. А с закатом всё переменилось. Цзинъи проснулся в холодном поту, хватая ртом воздух. Спросонок хватался то за гуцинь, то за струны, то за Сычжуя, но холодная вода и пара собственноручных оплеух помогли уяснить, что на самом деле после заката теперь не случится ничего страшного. Цзинъи ещё над собой посмеялся, сменил мокрую от пота одежду и сходил посмотреть. Даочжан Сун Лань был на кухне, там о чём-то говорили. Он не видел, просто слышал, поэтому вернулся в комнате, ещё позанимался и под нажимом Сычжуя послушно лёг в постель. И лежал, глядя в темноту до тех пор, пока дверь не приоткрылась. Правда, даочжан Сун Лань так и не вошёл. Наверное, решил что они спят, и не стал будить. Цзинъи улыбался в темноте, слушая, как он уходит, и честно пытался спать. И даже удалось. Пока снова не проснулся с колотящимся в горле сердцем. ***Это было настолько неправильно, настолько распутно и недопустимо, что Сун Лань не понимал, как справиться, перестать, тем более, что он совсем этого не хочет. От одной мысли о Цзинъи внизу жарко сводило возбуждением, член вздрогнул под первым же прикосновением, и когда палец скользнул по уже мокрой головке, даочжан тихо застонал, стиснув в зубах одеяло. Невыносимо. Такой ясный, такой юный, такой светлый... Сун Лань снова видел, как прикасается к его губам, как осторожно ведет влажной тканью по щеке и как будто случайно, но на самом деле совершенно нарочно, сознательно — потому что хочется — дотрагивается до родинки. Даочжан ласкал себя, дразнил нетерпеливыми прикосновениями возбужденную тонкую кожу, сжимал сильнее член, скользя по текущей влаге ладонью вниз и снова возвращаясь обратно. Разве сможет он позволить себе что-то большее, чем вот эти украденные у правил и запретов прикосновения к волосам, щеке, даже к виску губами? Нельзя даже думать о выступающих ключицах, о том, чтобы поцеловать впадинки рядом, о том, чтобы обнять, тело к телу, без одежды... Но именно об этом Сун Лань и думал.Как можно было бы поцеловать эти мягкие губы и сделать так, чтобы с них сорвался стон, как можно было бы просто бесконечно смотреть в его глаза, которые так сияют в ответ, потому что Цзинъи тоже хотел бы. Это же совершенно точно? Он же не может так обмануться? Но верить в это просто нельзя.Опять свет, опять недоступный, но только в этот раз такой близкий, что кажется — руку протяни и все получишь.А-И, такой теплый, нежный, самый лучший.Сун Лань стиснул зубы и сдавленно почти неслышно застонал, сдерживаясь, и где-то совсем на грани замутнённого вином и мечтой сознания понимая, что нельзя позволить себе даже стон. Он замер, чувствуя приближение всплеска, обвел пальцем головку, скользнув по чувствительному месту, сжал ладонь и прогнулся, вздрагивая, теряя это несчастное одеяло — так сильно запрокинул голову. Горячие судороги схлынули очень быстро, слишком быстро и ярко, Сун Лань жадно глотнул воздуха и расслабленно распластался на кровати, медленно комкая ногами одеяло, чтобы освободиться, потому что стало жарко. Рубашка липла к телу, штаны намокли, даочжан сел и какое-то время просто сидел, смиряясь с мыслью о том, к чему все в итоге пришло. Кошмар. Просто ужас. Но самое ужасное, что это никак не поможет. Не перестанет он от этого смотреть на мальчишку и мечтать быть ближе, как можно ближе, максимально близко...— А-И... — обреченно шепнул Сун Лань, потом содрал с себя рубашку, об которую и вытер руку, штаны и кинул все это на стул. На ленте тоже остались капли, но их он просто стер и снимать ленточку не стал. На переодевания сил не было, вспотевшую спину и плечи холодило, Сун Лань с головой залез под одеяло и уснул, надеясь, что Цзинъи ему не приснится и вообще снов не будет, но они его не спрашивали.***Цзинъи мог собой гордиться. Ему действительно становилось лучше — вместо того, чтобы умирать от страха, лёжа в постели, или бессильно плакать, он сел, сосредоточился, даже немного помедитировал, пока сердце не перестало испуганной пичугой биться в рёбра изнутри. Это помогло унять панику, но не избавило от беспокойства. По крайней мере, беспокойство стало конструктивным, поэтому Цзинъи пошёл и проверил. Он вышел на улицу, постоял там. вдыхая спокойный ночной воздух, посмотрел на луну. Убедился, что по меньшей мере во дворе всё хорошо и нет никаких следов злобных и враждебных сил. Половина проблемы точно была решена!Вторая половина проблемы была сложнее. Цзинъи даже вернулся обратно в комнату, снял сапоги, забрался под одеяло и долго читал себе строгую лекцию о недопустимом поведении. А потом просто встал и босиком побежал. Потому что если что-то на самом деле происходит плохое, он теряет время и может не успеть всё исправить. Если не происходит — он тоже теряет время, только теперь на пустые треволнения, и тогда он вообще дурак малолетний. Беспокоишься — иди и проверь, всё ли в порядке. Это поступок нормального взрослого человека! Кто сидит под одеялом из чувства ложных приличий?! По крайней мере он понял, что зря волновался. Сначала Цзинъи переминался с ноги на ногу перед дверью Сун Ланя, пытаясь постучать. Если он постучит, в даочжан спит, то он его лишь разбудит и рассердит. Если он постучит, а с даочжаном всё плохо, он всё равно не сможет ему ответить, или ответит, но так ответит, что лучше бы не отвечал. И что же делать?! Цзинъи прижался полыхающим лбом к дверному косяку. Как же сложно! И уйти он тоже не мог! Он же сойдёт с ума, не в силах избавиться от навязчивой тревоги! В конце концов он просто приоткрыл дверь, прислушался и вошёл. Босиком он передвигался совершенно бесшумно. В комнате даочжана мягко догорал фонарь, ласковый рассеянный свет золотил чуть-чуть высовывающуюся из-под одеяла руку. Ему холодно? Он всё ещё мёрзнет? Цзинъи изругал себя последними словами. Конечно он мёрзнет, у него в груди тьма! И хоть даочжану лучше, тьму-то никто не отменял! Он принёс своё одеяло. И подушку. Это было правильно. Подушку не понял зачем, но всё равно принёс, и укрыл даочжана надёжно и тепло. Он так спал крепко, что Цзинъи даже осмелился приподнять край одеяла и посмотреть ему в лицо. Сразу от сердца отлегло — даочжан Сун Лань спал хорошо. Он смотрел и смотрел, пока не устал и не присел на край кровати. Вот только сейчас сердце угомонилось и поверило, что всё на самом деле в порядке. Заледеневшие замёрзшие ступни Цзинъи осторожно потёр руками, позлился на бинты. Свет фонаря задрожал, извещая о том, что готовится погаснуть. Цзинъи поднял с пола ханьфу Сун Ланя, накинул на себя и сжался в комок. Он постепенно согрелся, хотя и лежал поверх одеял. Сам не понял, как лёг. А когда фонарь совсем погас, Цзинъи осторожно взял в ладонь кончики пальцев Сун Ланя и совсем не удивился слабому серебристому мерцанию, окутывающему сначала их руки, а потом вообще обоих. Ему было тепло и хорошо в этом серебре, как будто иней блестел на солнце, но не колющий и морозный, а ласковый и тёплый. От него проходила настырная боль в ранках и ссадинах. Цзинъи заснул, глубоко убеждённый, что это серебро ему снится. ***Трава, мед, сладкое и горькое... Сун Лань дышал им во сне, видел, как его ласковые пальцы гладят кролика, спину толстого карпа, слышал, как Цзинъи смеется, а потом увидел себя. Он подходит, обнимает со спины и наклоняется, целуя гладкие пряди.— Смотри... — мальчишка показывает куда-то на небо, — Смотри, начинается.Черный диск медленно наползает на солнце, закрывает свет, но смотреть все равно больно глазам, Цзинъи щурится, прикладывает руку козырьком, слезы текут по щекам, но он все равно смотрит. И тогда происходит что-то странное и прекрасное. Темные нити, переплетаясь с прозрачным серебром, обнимают обоих, защищают, создают почти невесомый полог, и Лань Цзинъи опускает руку на его запястье и восторженно шепчет: ?как красиво, ты видишь??. ?А-И, ты пахнешь солнцем,?— отвечает он и просыпается.Жарко. Плечам тяжело, нужно скинуть это одеяло, и Сун Лань чуть было не дернулся, чтобы вылезти из-под него и продолжить спать, но вспомнил, что вчера не сходил к Цзинъи, и уже наверняка рассвет, все равно проснулся... Хотя конечно лучше вот так лежать и обнимать...Даочжан замер и открыл глаза. Действительно, проснулся. Действительно, под одеялом. И это и правда его рука из-под одеяла обнимает... Цзинъи.Как это?!!!Сердце швырнуло куда-то в живот, оттуда— в горло, дыхание перехватило как раз в тот самый момент, когда Сун Лань осознал, что это запах Цзынъи совершенно реальный, и это он наполнил легкие и голову и вообще все вокруг. И как теперь выдохнуть?! А руку как убрать? Разбудит же, непременно разбудит! А что бывает, если разбудить Цзинъи... даочжан тут же осознал вероятность повторения и чуть не стиснул мальчишку в объятиях, заранее готовый успокоить. Но еще немного — и успокаивать придется его. Как вообще Цзинъи тут оказался? Неужели он так много выпил, что пришел к Ланям и улегся?!! Сун Лань осторожно посмотрел через плечо Цзинъи— нет, определенно это его комната, и очень хорошо, что рядом нет Сычжуя! Тут память услужливо подбросила последствия вчерашнего злоупотребления ?Зимой Байсюэ?, и никакого Сычжуя уже не надо — можно и так сгореть от стыда. Стало еще жарче, а еще затекла другая рука и бок. Кошмар... Очень осторожно, еще осторожнее, чем в прошлый раз, когда он снимал бинты, Сун Лань высвободил руку и перевернулся на спину. Вот можно и выдохнуть... главное, не выплюнуть при этом разогнавшееся сердце. Сун Лань повернул голову и посмотрел мальчишке в затылок. Как так?! Что случилось? А вдруг Цзинъи что-то встревожило? Напугало? А если это он сам вел себя как-то так, что мальчишка решил беречь сон даочжана? Даже страшно представить... Сун Лань лежал, совершенно не понимая, что с этим делать, и смотрел на Цзинъи, как будто все еще надеялся, что это сон, и в то же время боялся не удержаться и действительно решить, что он спит, а значит — все можно.***Цзинъи спал просто прекрасно — давно не спал с ощущением такой всепоглощающей защищённости, безопасности, обнимающего тепла и какой-то проникающей нежности, от которой душа отдыхала и растворялась… Ему было тепло, а потом обнимающая жаркая рука куда-то делась. Цзинъи повозился, натягивая на плечи ханьфу, снова замер. Он поёжился, пытаясь поместиться под ханьфу целиком, с ногами, повернулся на другой бок и вздохнул. Снилось что-то смутное, слабо запоминающееся, но однозначно хорошее, и во сне он улыбался. а теперь хорошее куда-то отстранилось. Цзинъи пробормотал что-то неразборчивое, а потом добавил:— Нельзя пренебрегать.И сонно заполз под одеяло, ткнувшись лицом в это восхитительное тепло, прижался всем телом, обхватил руками. С горем пополам разлепил глаза, поднял голову и улыбнулся. — Сун Лань… уже не холодно, да? Теперь вообще не будет холодно. И снова ткнулся носом в его плечо, счастливо вдохнул, сонно выдохнул. Всё же какая была умная мысль принести даочжану одеяло, вот какой горячий…Цзинъи открыл глаза и перестал дышать. Он проснулся. Проснулся и понял, где лежит и что делает. И даже что говорит, тоже сообразил. Вот тут бы испугаться, но почему-то не получалось. Цзинъи слабо кашлянул. Перед широко раскрытыми глазами виднелся край одеяла и голая грудь. — Я наверное должен извиниться, — прошептал Цзинъи, рассматривая свою руку, ладонь устроилась прямо на метке. — Но извиняться — это признавать вину. А виноватым я себя не чувствую. Просто это было… правильно. Это очень сложно объяснить. И чем больше я говорю, тем большим дураком себя чувствую. Сейчас я встану и сбегу куда-нибудь пылать от стыда. Я это вслух сказал? Цзинъи слабо застонал и натянул на голову ханьфу, которым укрывался почти всю ночь. Спрятался под ним и вообще неразборчиво бормотал что-то про забинтованных идиотов. При этом не отпускал Сун Ланя. Кажется, бежать было уже поздно — пылать Цзинъи начал прямо сейчас. ***Сун Лань замер, как застигнутый на месте преступления, когда Цзинъи пошевелился. Он боялся себя, но еще больше — испугать его, и не мог ни отодвинуться, ни встать, ни хотя бы отвернуться. Как можно отвернуться, когда рядом — он? И Сун Лань смотрел, как мальчишка сонно возится, уже как-то даже без ужаса опознал на нем собственное ханьфу, даже не пытаясь угадать, как так получилось. Потянулся, чтобы накрыть ему плечо, как тут случилось слишком много всего сразу. Цзинъи повернулся, и взгляд прикипел к его губам, нахлынуло совершенно неуместное возбуждение — будто кипяток потек по венам прямо в сердце, в голову и вообще во все места, и это Сун Лань только теперь сообразил, что совершенно обнажён, но поздно — Цзинъи заполз под одеяло и обнял так крепко, что стало больно дышать. А потом проснулся.Его шепот обжигал кожу, и Сун Лань уже совершенно ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал свое тело, как оно предательски реагирует мурашками, как твердеют соски, напрягаются мышцы, и при этом он слышит каждое слово, каждое...?Вот что ты говоришь, Цзинъи, что? Нет, это неправильно, совсем неправильно, это слишком горячо, слишком опасно, слишком близко и слишком... хорошо?.— Да. Вслух, — услышал даочжан собственный хриплый шепот и поспешно облизал губы, как будто это было заклинание, которое могло заставить его замолчать. Не могло. Не то что заклинания, все мысли из головы вымело начисто, а Цзинъи еще и пошевелился, забираясь под ханьфу, от чего одеяло поползло, и мягкая ткань так чувствительно прошлась по коже, по возбужденному члену... Это. Кошмар. Самая неправильная неправильность, которая только могла случиться с даочжаном Сун Ланем. И раз она уже случилась, то еще мгновение — и Цзинъи тоже все почувствует. Даочжан вздохнул. Цзинъи что-то шептал, а он уже даже не пытался сопротивляться нахлынувшим эмоциям. В груди жгло, сердце стучало так, что мальчишка наверняка только его и слышит, прохлада в груди, под его ладонью, сливалась с жаром, который растекался по коже, другая сила настойчиво собиралась вокруг золотого ядра, и вся эта бешеная смесь грозила просто раздавить даочжана изнутри. Поздно. Все. Или прекратить все сейчас или просто плыть в этом потоке дальше. Как вода, как река...— А-И, — тихо позвал Сун Лань и осторожно отодвинул ханьфу с лица мальчика. Другая рука оказалась под ним, обнимая мягко, но совершенно очевидно, что никуда он его отпускать не станет. Даочжан потянул кромку ханьфу дальше, пока не увидел пылающее лицо Цзинъи и шею, ласково убрал прядь с щеки, провел кончиками пальцев от виска вниз, по скуле к подбородку и коснулся, наконец, этой чудесной родинки, — А-И... — Сун Лань улыбнулся.?Знал бы ты, как же мне страшно... вот так вот падать?.Уже не было никакой разницы, как Цзинъи тут оказался, что было или не было ночью — о чем даочжан только что думал... ясно, что ничего, просто пришел, раз сейчас горит и прячется.Сун Лань дотронулся до губ, почти невесомым прикосновением очерчивая их мягкие линии, и смотрел, смотрел, не в силах отвести взгляд.***Пусть он просто молчит, нужно просто немного времени, чтобы взять себя в руки, набраться смелости и выбраться из-под ханьфу. Правда, от хриплого шёпота даочжана у Цзинъи по коже метнулась длинная сладкая дрожь, предательски ослабила всю решимость прилично встать, извиниться и выйти. Если бы стоял — сейчас бы всё равно сел, а то и лёг. Цзинъи затаился, сам себе напоминая мышь под веником, и когда Сун Лань потянул край ханьфу, только упрямо прижался плотнее, как будто мог спрятаться, если достаточно сильно его обнимет. — М? Как ещё отозваться, когда вот так ласково зовут по имени. Цзинъи только полыхал от удушливого жара, отчаянно расхрабрился только чтобы посмотреть Сун Ланю в глаза, а увидел глубокий тёплый взгляд, в котором было так много всего… но точно не было ?встань и иди отсюда?. — Я пришёл к тебе, — сообщил он совершенно очевидную истину и тут же подался ближе, едва только пальцы скользнули по щеке вниз, задышал чаще, неловко пошевелился, чтобы так явно не вжиматься неожиданно бунтующим и бессовестным телом в Сун Ланя, но добился только прямо противоположного результата. Даочжан ведь уже трогал его губы. Трогал, когда лечил. Это было совсем другое прикосновение. Цзинъи понятия не имел, что с этим делать, как дать ему понять, что да, да, ещё раз да, что вот так — очень хорошо, но лучше чтобы ещё, и не только пальцами.— Я нечаянно слизал весь мёд, — прошептал Цзинъи, еле шевельнув губами, но этого хватило, чтобы поцеловать кончик пальца Сун Ланя. Всего-то кончик пальца, но в груди радостно расплескалось горячим и сладким, Цзинъи про себя взмолился, чтобы этот момент не заканчивался подольше. — Можно мне? — так же шёпотом спросил он и потянулся дотронуться до его губ, с недоумением посмотрел на бинты и огорчённо понял, что у него просто не получится. Цзинъи вздохнул. Прерывисто потянул в себя короткий вдох, судорожно выдохнул, как будто собирался прыгнуть в ледяную воду. В груди всё задрожало, сердце рассыпалось горкой горячего серебряного снега — Цзинъи отчаянно подался вперёд и прижался губами, раз уж не смог прикоснуться пальцами. ***Вот так вот просто…— Ты пришел ко мне, — Сун Лань улыбнулся, невозможно было не улыбнуться, пусть даже страшно, а Цзинъи стал еще ближе, и он тоже был таким горячим, что даочжан только крепче обнял, как будто все не верил. Он молчал, смотрел, как медленно пальцы гладят мягкие губы, уже совершенно, конечно, не липкие от меда и совсем не шершавые от укусов. Робкое движение, почти поцелуй отозвалось в сердце, оно замерло, затаилось и ждало, что будет дальше, и на вопрос Сун Лань, конечно, не ответил.Нельзя. Нельзя, ничего нельзя, совсем! И Сун Лань даже не смотрел на руку Цзинъи – только в глаза, совершенно ясно понимая, что все. Совсем все.Когда Цзинъи оказался близко и прижался губами, даочжан просто подхватил его в объятия. Ткань ханьфу мялась под ладонями, пальцы чувствовали спину, позвоночник… наверное, это слишком сильно, Цзинъи испугается… Но это все только обрывки мыслей и страхов, потому что Сун Лань знал, что мальчишка ничего не испугается и даже наоборот – Цзинъи еще смелее, чем он. Пальцы как-то незаметно нырнули в спутанные от сна волосы юноши, даочжан вжался в подушку, отстраняясь, но только чтобы посмотреть мгновение или два, или сколько их там было. А потом он повернулся, одним движением укладывая Цзинъи на спину. Они оба оказались в плену горячего одеяла, а Сун Лань не отпускал и смотрел. Он наклонился, осторожно коснулся губ губами, застыл в этом моменте и только потом поцеловал, дотронулся кончиком языка, приоткрывая нежные губы, еще чуть-чуть сильнее – даочжан спрашивал, просто у него не было уже сил на вопросы, и он увлекал в этот поцелуй не только Цзинъи, но и себя, впервые в жизни по-настоящему искренне, так что все внутри замирало от нежности. Сладкий. Удивительно сладкий. Сун Лань улыбнулся и прошептал, снимая с уголка губ кончиком языка этот вкус:— Мед еще остался.***Испугаться Цзинъи не просто не успел — даже и не подумал. Вообще страха не было. Его несло бурным потоком. Сун Лань его обнял, не оттолкнул, не призвал к порядку, не отчитывал. Цзинъи восторженно хватанул губами немного воздуха, когда Сун Лань отстранился… честное слово, даже если бы на этом всё и закончилось, этого ему хватило бы, чтобы неделю жить с плывущей от оглушительного счастья головой. А может и год. А может всю жизнь. Ему сейчас казалось, что большего и желать невозможно. А оказалось, что возможно. Какой Сун Лань был сейчас красивый… Цзинъи просто не мог на него насмотреться, едва ли не пальцы его пересчитывал, чётко ощущая, где какой находится — одна рука на спине, вторая на затылке, и под ними только немножко смятой ткани. Его как будто макнуло в жар, когда Сун Лань уложил его на спину, нависая над ним. Так горячо, и воздух закончился совсем внезапно, остался только сладкий жар вокруг, которым хочется дышать всегда. Цзинъи только ошалело обхватил его плечи, вдруг понял, что трогает голую кожу, и тут же от души проклял свои бинты, за что ни возьмись — не прикоснуться. Но ведь пальцы уже не болят, нужно срочно снимать, как можно быстрее… Он успел только подцепить край бинта и замер в сладком оцепенении. Это же не было то неловкое прикосновение губами. В душе мерно вскрикивала пьяная от счастья птица, Цзинъи вдруг понял, что так начинается поцелуй. Его первый в жизни поцелуй, настоящий, такой желанный с самым желанным для него человеком. Очень лёгкое и осторожное прикосновение, плавное и нежное. Влажное касание кончиком языка добило Цинъи окончательно — он дышал как загнанный, короткими лихорадочными вдохами, разомкнул губы и канул в поцелуй, как в пропасть кинулся. Он еле дышал, успел обвести ладонями плечи Сун Ланя, скользнуть по спине, по лопаткам к пояснице, когда поцелуй прервался. — Мёд? О… — Цзинъи лихорадочно провёл кончиком языка по своим губам, счастливо улыбнулся в ответ, приподнял голову, отчаянно храбро повторил за ним, так же прикоснувшись кончиком языка, и прошептал: — Теперь и тут мёд… Везде. Он всё-таки умудрился растрепать бинты, они тут же потерялись где-то. Цзинъи тронул дрожащими пальцами лицо Сун Ланя, осторожно провёл по скуле, неосознанно прошептал, как тогда, в приступе паники:— Живой… живой… — в глазах остро заблестели слёзы, счастливые до потери пульса, но он улыбался, смотрел с восторженным горячим обожанием. Цзинъи кивнул, отвечая на незаданный вопрос, осторожно потянул Сун Ланя на себя за плечи. — Это был мой первый поцелуй. Возьми и второй? — Цзинъи сам поцеловал его, неумело трогая губами, но ему было так хорошо и жарко, что о своём неумении он не думал. ***Такой нежности, с которой Цзинъи к нему прикасался, Сун Лань никогда не знал. Как это случается, откуда берется, и такие простые вещи вдруг становятся необходимыми, как воздух, обжигающими, как огонь?Живой, да, но сердце все стремилось выпрыгнуть куда-то, а тело требовало только больше и больше. От возбуждения бросало в жар, даже больно становилось, настолько оно оказалось сильным. По плечам и позвоночнику от рук Цзинъи прошла сладкая судорога, тонкая и мучительная, и Сун Лань не успел ничего сделать, приблизился еще, так что ткань погладила обнаженную кожу, напряженные соски царапнуло этим почти неясным прикосновением, а член дернулся от короткого касания одежды, под которой даже так чувствовалось горячее тело. Цзиньи отзывался на поцелуй с трепетом и таким откровенным восторгом, что даочжан совершенно потерял голову. А как только мысли уступили чувственности, их место стало заполняться внутренними силами. Сун Лань забрал и второй, и третий, целовал податливые губы, ласково, но все более настойчиво проникая в рот языком, пальцы по-прежнему вплавлялись в спину Цзинъи, а другой рукой он гладил плечо и шею, убирал с щеки тонкие пряди. Он коснулся губами родинки и спустился поцелуями ниже, пока не добрался до острых ключиц. Остановился Сун Лань только когда губы коснулись кромки ткани рубашки. Он вдохнул чудесный запах Цзинъи, посмотрел в глаза. Возбуждение сводило спазмом мышцы, до боли и жаркой волны под кожей, а внутри в тугой узел переплетались потоки силы, и сейчас Сун Лань чувствовал, как тьма пульсирует и тянется, чтобы освободиться, а ци как будто плещется вокруг. Возьми, забери — вот же, такая горячая и желанная красота, так хочет отдаться, — нашептывал какой-то внутренний голос, но с ним сливалось совсем другое желание — напоить нежностью, никуда не торопиться, просто быть рядом. И даочжан смотрел на Цзинъи, целовал, а сердце раздирало от этого противоречия, и становилось страшно, что если тьма победит, то он получит все прямо сейчас и даже добровольно, не придется ничего забирать силой. Но этого очень быстро будет мало, черная сила все заберет и потребует больше...Сун Лань чуть не захлебнулся, когда темная энергия ясно потекла по венам, она приятно и соблазнительно манила прохладой, предлагая соединить себя с теплом, которое горело на двоих. Он почти ощутил ее на кончиках пальцев, когда коснулся щеки Цзинъи, но сжал кулак, спрятал лицо в изгибе шеи мальчишки, всхлипнул и стиснул пальцами подушку, заставляя тьму вернуться обратно. Даочжан тяжело дышал, прислушался к себе и наконец, тронул губами шею.— А-И... — он лег на бок, все так же близко и так же горячо касаясь, нашел руку мальчишки и приник губами к ладони, смотрел на него и не знал, что сказать. Чтобы не уходил? Чтобы ушел? Не торопился? Так разве это он? Самым торопливым и безумным сейчас даочжан видел себя.***Какими разными бывают поцелуи, оказывается! Цзинъи под конец застонал, пытаясь поймал ускользающего Сун Ланя, но только ошарашено запрокинул голову, подставляя шею. Это определённо называлось ?трепет?. Нельзя сказать, что он совсем не интересовался этим раньше — интересовался, но если что-то читал, то вот это ?трепетать? не укладывалось в голове. Трепетать — это как? Вздрагивать? Просто дрожать, как от холода? Он ещё и смеялся… дурак малолетний. Что такое настоящий трепет он постигал прямо сейчас. Да, это дрожь, сладкая и горячая, дыхание становится частым и прерывистым, постоянно хочется что-то шептать, постанывая и всхлипывая. В груди ломило, разворачивались тугие лепестки, ещё немного, и сердце распахнётся настежь, вскрикнув красным на прощанье. Медленно скользящие влажные губы ниже по шее… Цзинъи возбуждённо вздрагивал, томная тяжесть заливала низ живота, он отчаянно хотел чего-то большего, и сейчас ему ничто не казалось чрезмерным, чего бы Сун Лань ни пожелал — главное, что он пожелал бы это с ним. Он чувствовал его не только кожей, не только внезапно жадным сердцем — душа дрожала от желания раствориться в нём и остаться такой навсегда. Цзинъи растерянно тянулся к нему, не понимая вообще ничего, а когда Сун Лань всхлипнул и коротко поцеловал его в шею, укладываясь рядом, снова отчаянно покраснел. Дышал ртом, умоляюще смотрел, коротко и рвано вдыхая раскалённый воздух при каждом касании его губ к ладони. — Что? — шёпотом спросил он, придвигаясь ближе, заглядывая в глаза и вздрагивая от возбуждения. — Что? Сун Лань? Сунь Цзычэнь… Нам с тобой... Он прикусил губу, отпустил, тяжело перевёл дыхание, пытаясь собрать себя по кусочкам в какое-то хотя бы относительно связно мыслящее существо, и даже получилось отодвинуться немного от даочжана в отчаянной попытке понять его, поймать это как ?пока что нельзя? или ?ещё слишком рано?.— Если это неправильно и всё должно быть постепенно или просто не быть. Не быть? Эти два слова порвали в клочья все усилия, Цзинъи упрямо прижался к Сун Ланю, отчаянно не желая не быть. — А хочешь, я буду? — этот очень содержательный вопрос Цзинъи выдохнул ему на ухо, заглядывал в глаза, чуть ли не носом потёрся об его щёку. — Я буду… терпеливым. Я смогу, правда. Тело просто рыдало от яростного желания прижаться сильнее, закинуть ногу ему на бедро, навалиться сверху и жадно целовать везде. — И ждать научусь. Он не мог ждать. Цзинъи не мог ждать. Но если нельзя, если пока нельзя, ничего нельзя, запреты наверное. Ох… Он же патриарх монастыря! Цзинъи растерянно моргнул. До него с трудом доходило, что он сделал. — Тебе нельзя, да? — Цзинъи со стоном закрыл глаза ладонью. И что он сделал? Прокрался и соблазнял патриарха Байсюэ нарушать правила! — Но ведь когда-нибудь станет можно? ***Сун Цзычэнь.Даочжан уже совсем почти нашел в себе волю закончить это и попытаться успокоиться, но Цзинъи сказал, и все изменилось. Сам факт, что он его запомнил, то, как произнес, — будто так и надо и в этом нет ничего необычного, заставил ухватить за пальцы, не дать отстраниться. Горячий шепот Цзинъи побежал мурашками по спине, впитываясь куда-то в позвоночник и в тело повсюду.Да, это неправильно, да, надо ?не быть?, но стоило хотя бы попробовать представить, что Цзинъи может ?не быть?, как внутри снова зрела тьма.— Ты сможешь, — Сун Лань отодвинул с его лица тонкую-тонкую прядь, поцеловал снова. — Я — не смогу.Он подхватил мальчишку и одним движением усадил на себя, сам сместился выше и сел. Руки оказались под рубашкой, ладони с нажимом прошлись по бокам, вернулись на поясницу, огладили талию, и Сун Лань развязал тонкие завязки на штанах так уверенно — даже пальцы не дрожали. Он сел, чтобы быть ближе, прижался губами к ключице, поцеловал шею:— Скажи еще, Цзинъи... скажи, пожалуйста, — просил Сун Лань, приподнимая мальчишку, чтобы было удобнее стянуть штаны хотя бы немного. Он не смотрел, что делает, только в глаза, только на дрожащую на шее жилку, на родинку, на губы. — Никто так не называл меня, А-И.Кроме мертвеца. Никто, иногда даочжану казалось, что у него и нет другого имени, да и зачем оно человеку, которого никто не зовет?Сун Лань усадил его обратно, выглаживал от поясницы до бедер, целовал, впитывал запах и вкус его кожи, вздрагивал и тихо стонал, когда ткань его одежд касалась члена или груди. Он потянул рубашку наверх, когда надолго замер в очередном поцелуе, снова прижимая к себе юное горячее тело. Мысль о том, что темная сторона может проснуться и вырваться в любой момент, не позволяла полностью потерять контроль, и из-за этого даже острое возбуждение и отказ от запретов не могли полностью победить смущение. Сун Лань коснулся плоти под тонкой тканью, высвободил член, осторожно провел пальцами, замирая от реакции Цзинъи. Одеяло упало, но распахнутые полы ханьфу скрывали от обоих происходящее, Сун Лань краснел и смущался как мальчишка, но все равно не перестал. Он приласкал нежно, осторожно снял пальцем вязкую каплю и тихо застонал, когда член коснулся члена и он обхватил пальцами оба, прижался теснее, потянулся за новым поцелуем. От его собственного желания влаги было уже столько, что ладонь легко скользнула вниз, даочжан вздрогнул и замер — заставил себя замереть на несколько мгновений, чтобы услышать еще что-нибудь, даже если Цзинъи попросит прекратить.***Он никогда не был в такой ситуации. Откуда бы? Да Цзинъи понятия не имел, что делать, как делать, как объяснить Сун Ланю, что на самом деле что он ни сделал, всё будет для него хорошо. Пожалуй, только кроме требования уйти. И ещё, пожалуй, кроме требования вообще покинуть Байсюэ. Кроме требования убрать руки и вообще забыть. Нет, нет, нет… Не нужно целовать на прощанье перед тем как прогнать, это было бы слишком ужасно… Цзинъи только ошалело ахнул, оказавшись у него на коленях, выгнулся и вытянулся под ласковыми горячими ладонями. Сун Лань как-то сразу показал, что он — не сможет ждать и быть терпеливым, и не станет, и как же это хорошо. — Что сказать? — судорожно прошептал он, запрокидывая голову. Цзинъи подался навстречу, ошалело поднимаясь на коленях.— Сун Цзычэнь, — он как-то быстро стал полураздетым, и от этого становилось не по себе. — Сун Цзычэнь… Цзычэнь? Цзинъи только сейчас понял, что даочжан на самом деле вообще обнажён. Совсем. То есть вообще, из всей одежды на нём — только лента на запястье. Его лента. Если они всё это делают, значит нет никакого запрета. Цзинъи несмело гладил его плечи, осторожно, едва касаясь, ласкал его шею… и всё это с неуместно торопливым горячечным поцелуем, как будто сейчас отнимут, всё закончится, а он не успеет доцеловать, как следует насладиться этим моментом. Даочжан целовал его с такой нежностью, разве можно торопиться? Разве можно вот так? Смущение накрывало удушающей волной, давая только изредка глотнуть воздуха. Цзинъи заёрзал у него на коленях, с длинной дрожью осознавая, что вот прямо сейчас даочжан Сун Лань трогает его прямо за член, и теперь никак не скроешь возбуждение, от которого хочется подвывать в голос. Он не очень понимал, правильно ли он делает, когда толкается бёдрами вперёд, ближе к нему, ближе к ласкающей руке, и сдавленно застонал, когда понял, что правильно. Стонал в поцелуй, жарко и жадно, размыкал губы навстречу ласковому языку. Испугался собственной наглой храбрости, когда воспользовался этой деликатной паузой и дал волю своим рукам. Цзинъи с осторожным любопытством провёл пальцами по груди даочжана вниз, погладил соски, едва осознавая, что делает, огладил живот и бока, отчаянно и часто задышал, сжимая пальцы вокруг двух тесно прижатых друг к другу членов, прямо поверх его пальцев, вплетая их в обхват, чувствуя восхитительно горячее естество… — Сун Цзычэнь, — медленно протянул Цзинъи, не зная, как лучше, двигать рукой или толкаться самому. Поэтому сделал и то и другое, полыхая от возбуждения и жаркого стыда. — Мне… так жарко… горячо очень. Он протяжно всхлипнул, снова подался бёдрами вперёд, застонал от ощущения горячей шёлковой ласки и попытался спрятать лицо. Уткнулся в шею даочжана, не понимая, что сам прыгает в чувственную ловушку. Прерывисто дышал ему в шею, слизнул лёгкую испарину, прижался губами. Он пропадёт тут, совсем пропадёт! Из этой комнаты в любом случае выйдет совсем другой Лань Цзинъи! Он и не хотел оставаться прежним. ***Когда нельзя, наверное, все ощущается по-особенному? Сун Лань не знал, ему просто не с чем было сравнивать, все — впервые — можно или нет, все одинаково нельзя и все слишком ярко и сразу. Он думал, что сможет себе запретить? Он просто не знал, что это такое!Даочжан терялся в ощущениях. Цзинъи смущался, очень, но не просил перестать, а разве звучало бы имя так прекрасно, если бы Цзинъи было плохо? Сун Лань слушал его сердце, этот трепет юного горячего тела в его руках, отвечал на жаркий поцелуй и не сомневался, что все прекрасно, но робкие прикосновения снова возвращали к этим неправильным опасениям... Цзинъи боится? Ох, он просто не знает, как его даочжану страшно. Обидеть, напугать, оттолкнуть, сделать что-нибудь не так — что угодно, Сун Лань просто не знал, как правильно. Он старался быть нежным и ласковым, и как можно позволить себе нерешительность и неловкость, когда Цзинъи так несмело скользит пальцами по плечам и краснеет?Даочжан вздрогнул и тихо застонал, когда Цзинъи коснулся сосков, выдохнул и первый раз посмотрел вниз, увидел, как сплетаются пальцы, как ... более откровенной сцены он просто никогда не видел. Щеки пылали, сердце швыряло куда-то от горла в живот и обратно, а когда Цзинъи снова назвал его по имени, когда толкнулся в ладонь, Сун Лань едва справился, чтобы не сорваться на ритмичные ласки, так бешено захотелось, чтобы А-И почувствовал настоящее удовольствие.— Мне тоже... горячо... очень, — признался он, целуя в висок, и не пытаясь даже заглянуть в лицо, когда Цзинъи уткнулся ему в шею. Это смущение оказалось таким прекрасным, волнующим, притягательным, что Сун Лань совсем не хотел его грубо разрушить. Он неспешно двигал рукой, задавая ритм, и сосредоточился на ласках для Цзинъи, обводил головку, нежно гладил тонкую чувствительную кожу, дразнил, прислушиваясь к его ощущениям, и плавно скользил вверх и вниз, сжимая то сильнее, то почти незаметно. Хотелось, чтобы Цзинъи тоже чувствовал это все на кончиках пальцев, Сун Лань с упоением ощущал, что понимает вздохи и стоны, эту дрожь, и даже приближение наслаждения для Цзинъи не меньше, чем собственный пик, который вот-вот случится, и для этого ему оказалось достаточно только ответов трепетной плоти. Он не спешил, гладил спину и затылок, прижимал мальчишку к себе и сам почти не двигался, подчиняясь его робким толчкам в ладонь, осторожным движениям, как будто Цзинъи пока не понял, можно или нет, Сун Лань только сделал эти движения ритмичными.— Горячо... Будет хорошо, — шептал он, прижимал к себе, ожидая всплеска, в котором хотел поймать своего прекрасного мальчика и не отпускать до последнего сладкого вздоха наслаждения. — Цзинъи... Это напряжение всего тела перед первой волной — даочжан задержал дыхание, потому что знал, как это бывает, но и представить не мог, что это такое, когда в твоих руках замирает тот, в ком ты сам хочешь раствориться. Он чуть сильнее сжал ладонь, тягучим долгим движением пальцев приласкал горячую плоть, поймал губами краешек уха, и даже не заметил, что пальцы сильнее и крепче вжались в спину Цзинъи.***Из-за того, что Сун Лань так откровенно признавался, что ему тоже жарко и горячо, Цзинъи чувствовал себя окрылённым. Он ещё смущался, но эта стыдливость надёжно тонула в возбуждённом и счастливом состоянии. От ощущения радостных крыльев нараспашку проходила эта скованность, Цзинъи храбро кинулся куда-то в совершенно неизведанные глубины. — Мне… уже… Цзычэнь, — он пытался сдержаться, но из горла рвался какой-то длинный стон. Жар охватывал его откуда-то изнутри, даже перед закрытыми глазами расцветал серебряный свет, неизвестно, куда смотреть лучше, внутрь себя, или… нет, лучше смотреть на Сун Ланя. Цзинъи подстроился. Он сжимал пальцы так же, как Сун Лань, он так же плавно двигал рукой, как он… вот только сдержаться от жадных движений навстречу не мог. Всхлипывал, стонал, жарко дышал даочжану в шею, а едва чуть-чуть отстранился, с наслаждением понял, что Сун Лань обнял его крепче, а сжавшиеся на ухе губы окунули Цзинъи в сладкую волну долгой дрожи. — Сун… Цзычэнь! — он застонал в голос, в поисках поддержки и одобрения снова уставился в глаза, умоляюще помотал головой, прижался сильнее и отчаянно изогнулся. Он с мучительной судорогой слишком откровенно двигал бёдрами, казался себе самым ужасным на свете и самым развратным человеком, запрокинул голову и прижал тыльную сторону ладони к губам в наивной попытке приглушить крик. Наслаждение накрывало его неумолимо, яркой волной. На пальцы плеснуло влагой, Цзинъи тут же вцепился в Сун Ланя, не зная как ещё закрыть себе рот отчаянно утопился в поцелуе. Комната кружилась вокруг, Байсюэ… весь мир кружился вокруг, только сердце ярко плескалось в чём-то горячем и светлом, в какой-то искрящейся силе, от которой он никак не мог успокоиться, продолжая двигаться в такт захватившим его сладким судорогам. ***— Я... знаю... — Сун Лань дотронулся кончиком языка, снова сомкнул губы, скользнул языком ниже к мочке. Он знал, чувствовал, что ?уже?, и с замиранием сердца ждал, понимая, что и сам на грани.Какой прекрасный стон... Сун Лань перестал сдерживать и Цзинъи, и себя, обхватив крепче, просто позволяя толкаться. Красивое в страсти лицо так близко, губы, пылающие щеки... даочжан смотрел и смотрел, будто ему больше не дадут увидеть. Как он выгнулся! Сун Лань держал крепко, под поясницу, чувствуя этот изгиб и напряжение всем телом. Первый же спазм заставил и его вздрогнуть, он глухо застонал, прижимаясь губами к ладони Цзинъи, разделяя даже его крик, толкнулся навстречу, тут же сам оказался пойманным в поцелуй, и выгнулся, вжался в Цзинъи, отпустил, наконец, мысли на несколько долгих мгновений. Его удовольствие оказалось ошеломительно-ярким, горячим, но самым прекрасным было то, что оно делилось на двоих, Цзинъи тоже совершенно точно его чувствовал так же, как он сам — его наслаждение. Горячие капли текли по руке, сквозь пальцы, смешиваясь, Сун Лань на излете толкнулся сильнее и отпустил. Он тяжело дышал, смотрел на Цзинъи, удивляясь, как удержал его, сглотнул, потому что в горле совсем пересохло, и обессилено уткнулся лбом в его плечо.Какое-то время он сидел, пытаясь унять дыхание и не выпуская Цзинъи из объятий, только потом отстранился и поцеловал, нежно прихватив верхнюю губу, дотронулся языком и смущенно улыбнулся в этом поцелуе. Слишком горячо, надо остыть и не надо... но Цзинъи наверняка устал. Даочжан как-то вытер руку о ханьфу, бережно подхватил мальчика и уложил на спину, только тогда потянулся за брошенной ночью рубашкой и ею осторожно вытер все капли с него и с себя. Он чувствовал, что неловко краснеет, улыбнулся и коснулся губами живота Цзинъи, где кожа стала чуть прохладной от стертой влаги, не смог удержаться и поцеловал выступающую косточку прежде, чем прикрыть его наготу штанами.Не верилось, что все это случилось. Даочжан сидел на коленях с мятой рубашкой в руке и смотрел на Цзинъи. Он же теперь каждое мгновение будет хотеть дотронуться... и так хотел, а теперь... Закрыться бы от мира надолго, чтоб никого рядом, ни о чем не думать, просто быть вдвоем. Сун Лань кинул рубашку на пол, отбросил волосы назад и лег, молча смотрел, приподнявшись на локте.— А-И... — но слов не нашлось. Как вообще передать словами все эти чувства?Солнце настойчиво рисовало яркие отсветы на полу и резной спинке кровати, Сун Лань не хотел этого видеть. Если сейчас кому-то придет в голову ударить в колокол, он изменит все правила. Запретит всем есть, даже карпам, или нет, запретит всем ждать, вообще вспоминать о существовании даочжана Сун Ланя и Цзинъи.***Цзинъи подозревал раньше, что это должно быть прекрасно — разделённое на двоих наслаждение. Он мечтал о том, что когда-то наберётся отважной безумной храбрости и сумеет поцеловать Сун Ланя. Пытался представить, что когда-нибудь, возможно, если он очень постарается стать достойным… Всё было не так. Все его мечты оказались бледным подобием реальности. Цзинъи плавился от какого-то лихорадочного счастья, горячего и пульсирующего, не очень понимал, что всхлипывает, а прекращает всхлипывать только чтобы стонать или бормотать что-то неразборчивое дрожащим прерывистым голосом. И если бы Сун Лань его не видел, мог бы, наверное, подумать, что он горько плачет. Вот только с такими счастливыми глазами и потерянной улыбкой если и плачут, то от радости. И Цзинъи как раз не плакал. Мгновение, чтобы посмотреть друг на друга. Посмотреть в глаза. Посмотреть, счастливо выдохнуть и потерять остаток сил на то, чтобы просто прижаться. Цзинъи бестолково держал кисть руки наотлёт, понятия не имея что делать, если пальцы покрыты семенем. Сун Лань ткнулся лбом в его плечо, жёг дыханием, а Цзинъи мог только прижиматься к нему, осторожно гладить по спине, от затылка вниз по шее, и ниже. После этого поцелуй кажется ещё нежнее. Поцелуев было столько, что Цзинъи от счастья не знал куда деться. Лёг послушно, тут же заполыхав от смущения, неловко пискнул от коротких поцелуев, но постепенно успокоился.Он лежал так тихо и благонравно, будто и знать не знал ни о каких ласках. В воздухе сладко и пряно пахло близостью, Цзинъи не мог насмотреться на Сун Ланя, как он сидит неподвижно, как он двигается, как он о чём-то думает, как ложится на бок. — Я так себя ругал, — невпопад прошептал Цзинъи, придвинулся ближе, чтобы удобнее было смотреть, чтобы можно было даже не дотрагиваясь чувствовать жаркое тепло его тела. Он улыбнулся, смущённо закусил губу, спохватился, что кусать губы не стоит, если не хочешь лишить себя поцелуев, снова покраснел. Глаза блестели, яркие губы припухли. Цзинъи сам себе казался нелепым и смешным, особенно если сравнивать с Сун Ланем, таким ошеломительно красивым вообще, и особенно красивым — прямо сейчас. — Просто страшно ругал. Смотрел тебе вслед… Это как любить уносящееся вдаль облако. А потом я понял, что ты не облако. Цзинъи в изнеможении прикрыл глаза ладонью, казалось, что так легче. Он в волнении облизал губы, улыбнулся.— Я не знаю, что сказать. Как говорить. Я просто счастливый.Он провёл рукой по лицу, принюхался — пальцы пахли так непристойно, что смущение уже некуда было размещать. Цзинъи только застонал, понимая, что сейчас он весь пахнет как совершенно нескромный человек, не удержался и рассмеялся тихо, не отводя сияющих глаз. — Можно, я буду звать тебя Сун Цзычэнь? Наедине хотя бы. ***— Ругал? — даочжан удивленно улыбнулся и придвинулся ближе. Цзинъи так стеснялся, что очень хотелось это забрать, все эти эмоции, всю их мимолетность, потому что потом все изменится. Если будет ?потом?, но сейчас Сун Лань настойчиво избегал таких мыслей. — Почему ругал?Он слушал это все, про облако... ну какое он облако? Про то, что Цзинъи счастлив, и не верил до конца, как это так? То, как Цзинъи смотрел на него до этого утра, не должно было оставлять сомнений, но как вдруг привыкнуть к внезапному счастью? Ничего не было, совсем, только пустота, и тут появляется мальчишка, и за считанные дни все меняется.— Думаешь, надо говорить что-то особенное? — Сун Лань улыбался. Чем больше смущался Цзинъи, тем больше хотелось показать, что нечего бояться и стесняться, окружить его какой-то простой заботой и так убежать от собственной неуверенности. — Я тоже не знаю. Он снова взял его за руку, поцеловал ладонь, и с удивлением обнаружил, что все совсем зажило. От Цзинъи пахло Цзинъи, а теперь еще к этому добавился другой запах, который витал вокруг, пропитал одеяло и одежду, и кожу, и волосы. Сун Лань осторожно лизнул пальцы Цзинъи кончиком языка, вдохнул, хотел что-то сказать, но тут услышал шаги и вспомнил, что дверь не заперта. Даочжан нахмурился, глянул на столик, с которого под коротким взмахом его руки тут же сорвался талисман. Через мгновение дверь едва слышно скрипнула и надежно запечаталась заклинанием. Так лучше.— Я бы сейчас согласился еще на одно затмение, пожалуй... Солнце слишком рано, — он наклонился, целуя в самый краешек губ. — Зови, пожалуйста. Меня никто так не зовет, только ты. Спасибо.Это невозможно рассказать, этим ?спасибо? ничего не скажешь, понимает ли Цзинъи, что он на самом деле дает своему даочжану? Сун Лань снова нашел его руку, ласково провел по ней кончиками пальцев и вдруг увидел почти прозрачное серебро, как будто луна рассыпала пыль или зима — самый тонкий и нежный иней, только он был теплым, а еще одновременно проникал под кожу и изливался из нее, как сила, но общая. Слабое, почти эфемерное, но это происходило, и даочжан смотрел, как смотрит человек, который только что убедился, что сон — это не сон.***— Потому что очень страшно, — признался Цзинъи. — Страшно осознавать недосягаемость. Страшно, что опоздаешь, и что-нибудь случится, просто не успеешь сказать, и будешь грызть себя всю жизнь, не в силах простить себе минуты молчаливой трусости. Поэтому я хочу говорить особенное. Он с волнением смотрел, впитывал Сун Ланя взглядом, приоткрыл рот, когда он лизнул пальцы, а когда услышал шаги, тоже вспомнил о незапертой двери. Первое желание Цзинъи было — спрятаться под одеяло. Но вместо этого он только приподнялся на локте… и вся его храбрость оказалась не нужна. Он с облегчением снова упал на спину и с некоторым раскаянием подумал, что если это его разыскивает Лань Сычжуй, то получилось бы очень неловко. Да и так-то неловко, придётся каким-то образом объяснять своё отсутствие. Лгать — совсем не вариант. — Затмение? Нуууу… теперь-то уже, наверное, можно, — можно ли спрятаться в поцелуе? Оказывается, очень даже можно. Цзинъи счастливо тронул его улыбку губами.— Меня никто не зовёт А-И. Только ты. Он смотрел, смотрел, смотрел… прикрыл на минуту глаза, как от сильной боли, и очень тихим вибрирующим голосом прошептал:— Сун Цзычэнь… со мной что-то очень плохо, — он обречённо вздохнул. — Ещё когда я рисовал тебя, я уже был такой. Наверное, поэтому и сумел всё изобразить правильно. Много снега, красивого серебряного инея. Сун Цзычэнь, мне жаль, но кажется я схожу с ума. Мне мерещится это серебро. Я его вижу прямо сейчас. Я чувствую его внутри. Мне даже не страшно, от него хорошо, но если видишь что-то, что не видят другие люди… поэтому я спешу сказать тебе. Вдруг мой рассудок окончательно помутится очень скоро и я перестану тебя узнавать, и вот, пока он цел… мне кажется, что у меня к тебе… такое чувство горячее. Я полюбил. Вот… Цзинъи с облегчением вздохнул. Теперь даже если он обезумеет, Сун Лань будет знать, и не станет себя казнить за это утро в постели, ведь он же любит даочжана. ***Сун Лань замер, оторопел, ему казалось, что он сходит с ума... разве такие слова ему можно слышать? Так бывает? Но вот ведь... Цзинъи тут, не кажется?— Ты... — горло сдавило. Хотелось кричать, просто кричать, без слов. — Ты...?Ты и говоришь особенное. Цзинъи! Разве ты не понимаешь?!?— Ты мое затмение, А-И... — выдохнул он наконец, сжимая руку, отвечая таким же долгим взглядом, не зная, как найти слова, он ведь не умеет говорить, как Цзинъи! И сердце совсем перестало биться, застыв где-то внутри, оно просто плавилось и сгорало, и совершенно ничего нельзя было с этим сделать, жгло так, что становилось страшно. — Тогда я тоже, совсем плох... — Сун Лань отчаянно подбирал слова, но ничего не получалось, тогда он решил просто показать. Это жгучее чувство нужно было как-то показать. — Смотри.Даочжан поднял руку, так и сжимая пальцы Цзинъи, расслабился, оставляя только касание ладонями, и тихо вздохнул. Цзинъи наверное не понимает, но Сун Лань уже не просто догадывался — он знал. Силу не обманешь, ее нельзя не замечать, она все равно найдет путь — любая. Теперь, когда даочжан знал и свет, и тьму, он в этом не сомневался. Прозрачное серебро заструилось по ладони, согревая, потекло по рукам, обхватывая ласковым потоком.— Видишь... тебе не кажется.Он, конечно, не удержал эту силу, совершенно новую, незнакомую, она есть, но ей пока не получалось управлять. Сун Лань видел такое только раз и никак не мог представить, что это случится с ним самим, да еще так скоро. Прозрачный поток нарастал, увлекая обоих, даочжан попробовал сдержать его, утопить в поцелуе, и даже, кажется, получилось, по крайней мере он смог оторваться от своего Цзинъи, посмотрел ему в глаза.— Это не кажется, А-И... это просто наше. Твое и мое. Это...?Это значит, что я люблю тебя, только как это сказать?! Просто смотри, чувствуй... ты же все понимаешь... ты же смелее меня?Он схватил мальчишку, стиснул в объятиях, чтобы слышал, как бьется сердце, как звенит душа, как даже тьма — и та поет сейчас, потому что все подчиняется этому странному серебряному ореолу.— Я люблю, — почти неслышно прошептал даочжан куда-то в плечо, и сразу стало легче дышать. Как тень любит свет, как ночь — солнце, как эхо — горы, как ... все возвышенные люди Гусу не смогут передать, как сильно, все самые проникновенные стихи не смогут. До слез, до мучительной боли, до того самого острого страха не успеть и потерять. — А-И...Надо встать, надо выйти в утро, нельзя так вечно, просто не дадут. Теперь, когда Сун Лань сказал, он как будто закрепил это — не в том углу сознании, где обоим страшно и не верится, а по-настоящему. Ничто никуда не уйдет, даже если сейчас перестать обнимать, даже если мир рухнет, и все дни превратятся в одно сплошное затмение.— А-И... надо встать. Мне кажется, я сойду с ума.От счастья.***Сун Лань так странно смотрел, повторяя это ?ты?… Цзинъи только головой покачал, как будто пытался безмолвно извиниться. За всё. За всё на свете. За своё подкрадывающееся безумие, за то, что не так силён, как хочется. За то, что любит так сильно, что ничего не может с этим поделать. И не хочет от этого отказываться. Цзинъи только счастливо смотрел сияющими от любви глазами, готовый быть для Сун Ланя кем угодно, включая затмение. А когда понял, что не только он видит это серебряное мерцание, задержал дыхание и ошарашено моргал, пытаясь окунуться в это серебро сильнее. — И я… не обезумел? — Цзинъи зачаровано смотрел, как Сун Лань им управляет, как серебра становится больше, застонал в поцелуй, цепляясь за плечи Сун Ланя так отчаянно, как будто собирался на него вскарабкаться, словно на дерево. — Как? — он задохнулся от переполнявших его ощущений, быстро трогал лицо Сун Ланя, изумлённо ахнул. — Как так? Наше? О… так я не сошёл с ума? Цзинъи снова растерялся, не зная, что сказать, но оказываться в крепких объятиях было до такой степени приятно, что лучше бы это не заканчивалось. Никогда. Особенно после услышанного. Если он не сходит с ума — а ведь даочжан только что ему подтвердил, что он в своём уме, они оба не рехнулись — то он услышал то, о чём даже мечтать боялся. — Нет! — испуганно выкрикнул Цзинъи, едва только Сун Лань попытался разжать руки и встать, вцепился в него, обхватил руками, ногами, вжался с неожиданной для самого себя силой. — Подожди! Подожди, я должен сказать. У него снова зачастило дыхание, будто он бежал за ним со всех ног, бежал и наконец догнал. — Ты не сойдёшь с ума, Сун Цзычэнь. Я не дам. Я не позволю. Нет, послушай, подожди, пожалуйста, — он так рванулся, что обвалил Сун Ланя на спину, прижал его к постели и жарко задышал в шею. — Я люблю тебя. Слышишь? Сун Цзычэнь, я люблю тебя. Когда я увидел тебя в Облачных Глубинах, я пропал. И больше без тебя не смог. Мы сейчас, конечно же, встанем, и мы пойдём, конечно же. Потому что нельзя прятаться в кровати бесконечно. Хотя мне сейчас этого ужасно хочется. Я тебя люблю. Вместе с твоей тьмой вот тут, — он даже рукой не полез показывать, просто резко вдохнул, толкнув его грудью туда, где по коже распласталась метка. — С чем угодно. Со снегом. С инеем. Вот с этим всем. Только после этого Цзинъи шумно выдохнул, открыл глаза и понял, что вокруг беснуется метель. Настоящая серебряная метель, жаркая и переполненная этой любовью. Он растеряно приподнялся, пытаясь слезть с даочжана, вспыхнул взволнованным румянцем и вполголоса добавил:— Я почти всю ночь спал рядом с тобой, понятия не имея, что ты вообще без одежды? И ты проснулся утром, а рядом вот это вот, — он улыбнулся и смешно наморщил нос. — Так неловко… Цзычэнь, ты… самый красивый мужчина, которого я только видел в своей жизни. А я видел много красивых мужчин.Он показал куда-то в сторону Гусу, где вообще-то были два Нефрита. С горем пополам он умудрился всё-таки дать ему относительную свободу. — Я себе и молотком-то по пальцу попал, потому что на тебя засмотрелся. Метель пыталась улечься. Цзинъи почему-то был уверен, что замело половину Байсюэ. ***Сун Лань очень быстро перестал что-то успевать, поэтому он только обнимал, сдавался, отвечал на поцелуи и иногда мог что-нибудь сказать.— Если обезумели, то тоже вместе, — он улыбнулся, это оказалось так прекрасно, чувствовать, как Цзинъи крепко держит, цепляется за него, не хочет отпускать. — Я же не сбегаю. Даочжан тихо рассмеялся такому порыву, но почти сразу Цзинъи опрокинул его на спину. Сун Лань только успел обхватить его руками, как слова вместе с серебряным пологом силы обрушились на него волной. Даочжан не знал, как реагировать, что сказать, да и невозможно было бы сказать — так много слов было у Цзинъи, что страшно пропустить хотя бы одно. Сун Лань не дал ему слезть, даже когда юноша решил перевести дух. Где-то в груди кольнуло, как будто тьме от такого потока серебра стало тесно. Ей это не понравилось, очень не понравилось, она хотела напомнить, что место у сердца занято, но Сун Лань не дал, только крепче обнял Цзинъи, не позволяя теплу уйти. Отголоски их общей силы наполнили комнату, она вибрировала повсюду, очень похоже на то, что когда-то Сун Лань почувствовал на берегу, где были Сяо Синчэнь и Сюэ Ян. Стены чуть ли не дрожали, по крайней мере фонарик у входа мерно раскачивался, как от ветра.Цзинъи так просто говорил про красоту, с такой смешливой непосредственностью морщил нос, что невозможно было не улыбаться. Даочжан так и не отпустил мальчишку, поднялся вместе с ним, поддерживая под бедра.— Никогда в жизни не думал, что красивый, — улыбаясь, сказал он, и прежде чем поставить Цзинъи на пол, поцеловал снова. Целовать бы его вечность... — Пойдем. Там Сычжуй, наверное, волнуется. Отругает меня, — Сун Лань усмехнулся и накинул ханьфу прямо на голое тело, — Ты босиком что ли пришел? Ну нам точно с тобой придется держать оборону. Одним движением даочжан отбросил назад волосы, снял с двери печать и задержал взгляд на Фусюэ. Тонкие серебристые потоки, которые остались от их общей энергиии, медленно и почти незаметно стремились к мечу, таяли на лезвии, как будто впитывались в него.— Я пойду... воды согрею. Не бегай босиком.Когда Сун Лань открыл дверь, его встретил прохладный порыв ветра и показалось, что щеки обожгло снежинками.***Нужно отпустить его, позволить одеться, потому что сказать-то Цзинъи правильно сказал, но при этом хотелось всё делать неправильно. Наверное, поэтому он восторженно засмеялся, оказавшись в руках Сун Ланя, пока он вставал. Странно чувствовать себя таким лёгким! И он действительно пытался удержать даочжана, навалившись сверху? Самый лучший, и самый сильный! — Никто о себе не думает, что красивый. Но я о тебе думаю, Сун Цзычэнь.Целовать. И от этого хочется большего. От этого хочется каких-то невероятных вещей, и ничего другого будто в мире нет. Но Цзинъи медленно приходил в себя, и вместо отрезвления почему-то чувствовал только вскипающую радость. Там, за дверью, ждал Байсюэ. И дел невпроворот. И больше никто не встанет среди ночи в мрачной темноте, чтобы всё испортить. — Я? А… да, я прибежал босиком. Просто сначала я беспокоился, и выходил, чтобы посмотреть… но вы там просто беседовали, и я успокоился. Сначала. Потом я волновался из-за того, что всё ли на самом деле закончилось, и снова выходил. Потом себя ругал, снял сапоги и забрался в постель, и тут смотрю — я уже бегу. Это как-то слишком быстро всё получилось, я забыл про обувь. Он стоял рядом с Сун Ланем на пороге его комнаты и готовился выйти. Сычжуй… Цзинъи только виновато улыбнулся. Он забыл про Сычжуя. Вообще он про всё забыл, в тот момент для него существовал только Сун Лань. — Я очень быстро пробегу босиком, потому что Сычжуй наверное думает, что… ох, я не представляю, что он думает. Мне нужно с ним поговорить. Цзинъи лихорадочно пытался одеться, запахнуть полы ханьфу, он с горем пополам отыскал пояс, чуть без него не ушёл. Успел счастливо улыбнуться Сун Ланю как раз перед тем, как он открыл дверь, и через порог переступили вместе. Это было очень важно для Цзинъи, и он очень постарался. — Пока ты греешь воду, я успею покормить карпов и кроликов, найти Сычжуя, и… прибегу. Сун Цзычэнь, я прибегу, и ты скажешь, чем сегодня должен заниматься Байсюэ, да? И пока никто не видит, Цзинъи коротко прижался к нему и действительно убежал в комнату, только пятки мелькнули. Он едва ли не подпрыгивал на бегу, до такой степени был счастлив. Вот только Сычжуя в комнате он не нашёл. Цзинъи наскоро привёл себя в относительный порядок, проявил ответственность, обулся, с горем пополам причесался и помчался по самим же составленному списку. Кормить кроликов не пришлось — у них всё было. Значит, кто-то их покормил. И Сычжуя он нашёл возле карпов. — А-Юань, — позвал он и шарахнулся в сторону, потому что Лань Сычжуй тут же вскочил и схватил его за шкирку. — Где. Ты. Был?! — шёпотом заорал он прямо в лицо своему другу и тряхнул как следует. — Я чуть не сошёл с ума! Куда можно было уйти босиком?? — А-Юань, я просто пошёл проверить…— Нет, это я просто пошёл проверить! Я проверил весь Байсюэ, и тебя не было нигде! А знаешь, где я не проверил? В комнате Сюэ Яна и Сяо Синчэня. Вот не рискнул оказаться до такой степени нескромным. И в комнате даочжана Сун Ланя. И не потому что постеснялся, а потому что меня прямо перед дверью оглушило таким всплеском силы, что у меня до сих пор руки дрожат! И если учесть, что ты сейчас ярче самого спелого помидора и отводишь глаза, ты провёл ночь с ним! Что это было? Почему меня замело снегом в коридоре? Не смотри на меня такими глазами, как будто я твоя мамочка и пытаюсь призвать тебя к порядку — я пытаюсь призвать тебя к порядку, но я не твоя мамочка! Если мой друг счастлив бегать босиком по Байсюэ — да ради светлых небес, бегай где тебе угодно! Цзинъи, я просто за тебя беспокоюсь, как ты не можешь понять такую простую истину? Ну идёшь ты рвать своё сердце на куски — оставь хотя бы записку, где тебя искать! — А-Юань… прости, ну… просто я такой счастливый сейчас, — Цзинъи пытался улыбаться. — Я тоже счастлив, поверь мне! Я просто усраться можно как счастлив, что не нашёл тебя повесившимся от горя в каком-то сарае, или с взрезанными венами от несчастной любви, или отравившись — чем тут можно отравиться я не знаю, но верю в бесконечность дурости в твоей голове! На фоне этого твои новости — лучшие для меня, ужаснуться я ещё успею! — Ты не представляешь как я сейчас ужасаюсь, слушая твои выражения, — Цзинъи только моргал ошалело. — Тогда держи, — Лань Сычжуй сунул ему горшочек с кашей. — И докармливай своих питомцев сам. Честное слово, я сегодня заслужил посидеть в тишине и выпить успокоительного чаю. Если бы я знал, как правильно на всё это реагировать, я бы реагировал правильно! После этого Сычжуй ушёл куда-то к грядкам и там придирчиво под идеальную линию что-то подравнивал, пытаясь успокоиться. Он с раннего рассвета прочёсывал Байсюэ в поисках своего беспокойного друга, сходя с ума от беспокойства, чтобы в итоге увидеть это блаженное лицо с красноречиво зацелованными губами! Да, он был рад за друга. Когда мечта сбывается, это прекрасно. Почему тогда при этом он до сих пор не может унять дрожь в руках, и ему одновременно хочется пристукнуть этого балбеса Цзинъи и убить даочжана Сун Ланя?!***— Сюэ Ян? — Сяо Синчэнь подёргал одеяло, сел, протяжно зевнул и потер глаза. — Ты проснулся? Я проснулся. Сюэ Ян... Он наклонился и нежно коснулся губами его щеки, замер, прислушиваясь, и понял, что не слышит его сердца — что-то мешало. Сяо Синчэнь медленно встал, наклонил голову... Конечно, сейчас, когда он мог видеть, способность слышать мир с каждым днем немножко притуплялась, но все равно по сравнению с собой прежним, до Байсюэ и Баошань, он оставался очень чувствительным к дыханию окружающего мира. Сейчас что-то изменилось, определенно что-то произошло.— Сюэ Ян? Ты чувствуешь?Синчэнь нахмурился. Страшно не было, и вообще ничего похожего на ожидание плохого — он был уверен, что это не что-то вроде призраков или проявлений тьмы, совсем нет, но очень необычное. Даочжан неспешно одевался, разглаживал волосы, смотрел на Сюэ Яна и в общем не рвался немедленно выяснять, что произошло — странно, но явно не ужасно, в этом он почему-то не сомневался.***Сюэ Ян проснулся, но старательно делал вид, что ещё спит, очень крепко спит, и подсматривал за Сяо Синчэнем, время от времени приоткрывая один глаз, как кот. Свежепроснувшийся даочжан, прекрасный, как долгожданный сон после недельной беготни, любоваться и любоваться…— Чувствую, — он сел, тут же сбросив притворство. — А меж тем уже утро. Что на этот раз случилось в Байсюэ? Вместо ночных призраков появились дневные? Сюэ Ян одевался, иногда с недоумением замирая. Новые деликатные ощущения заставляли вспоминать мельчайшие подробности ночи. Он подошёл к дверям, открыл, ошарашено замер, застигнутый серебристым вихрем, метнувшимся по коридору и ворвавшимся в спальню, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Уставился на Сяо Синчэня. — Гэгэ… вот веришь, опасности не вижу, но и объяснить не могу. А от любопытства могу умереть прямо сейчас. Снег? — он смотрел, как растворяются в воздухе остатки серебра. — Снег так себя не ведёт. В общем, даочжан мой дорогой, выбирай. Или ты щадишь чувства Сун Ланя и не носишь с собой Шуанхуа, но тогда я постоянно торчу рядом с тобой и вооружён до зубов, или ты можешь рассчитывать на приватные беседы со своим другом, но тогда бери с собой меч. У тебя личный мерзавец — тиран, самодур и сволочь, тебя заставил вооружиться. Я настаиваю. ***Вот верно. ?Опасности не вижу и объяснить не могу?, — как это Сюэ Яну всегда удается так точно сказать?— Это не снег... — Сяо Синчэнь мягко взял его за плечи и отодвинул от двери, приоткрыл створку. Слишком чистый воздух для плохих новостей. Но как говорил Сюэ Ян? Тьма коварна. — Хорошо, — просто согласился даочжан, — Но не нужно Шуанхуа. Цзян Цзай всегда меня спасет, — он улыбнулся, поцеловал Сюэ Яна и шагнул за порог.Сюэ Ян при оружии — это никак не заденет Сун Ланя, скорее наоборот, беспечный Сюэ Ян — явление для него куда более оскорбительное. А у заклинателей и помимо меча есть оружие, которое против друга, надеялся Синчэнь, обратить не придется.***— Да уж... Лучше не предполагать, что думает Сычжуй... Знаешь, — Сун Лань засмеялся, — По-моему перед Чэнь Бо я так не опасался провиниться, как дать повод Лань Сычжую сердиться. Прибегай и я скажу. Последние слова он сказал уже чуть ли не в спину Цзинъи. Торопится, как на пожар, всегда... самый прекрасный.Даочжан моргнул и посмотрел под ноги. Что-то похожее на иней таяло в галерее, а глубоко в груди от этого нехорошо ворочалась тьма. Сун Лань вернулся в комнату, взял Фусюэ и снова вышел наружу. Он задумчиво наблюдал, как тонкие потоки искр устремились к мечу, впитались в лезвие, и даже как будто дышать стало немного легче, правда, ненадолго. Это странно... Сун Лань не мог объяснить, но беспокойство поселилось в сердце и не отпускало, пока он грел воду, умывался, замачивал одежду и переодевался... отпустило только когда отмывал ленту и обматывал ее прямо мокрую вокруг запястья. Что происходит?Простая логика не обещала ничего хорошего. Ци и тьма совершенно уравновесились в нем, даочжан успокоился, еще вчера думал, что все как-то улеглось, что он и правда давно ?не чувствовал себя таким целым?, и вот появилось нечто иное — и все опять расшатано и непонятно. И если золотое ядро и ци Сун Лань не чувствовал по-другому, то вот темная сила давила изнутри, как будто то, что он в себе носил, становилось тяжелее, даочжан буквально физически ощущал эту форму рядом с сердцем.