Планы (1/1)

—?Нет, Эраст, нет.Яков мягко перехватил руки брата за запястья, слабо, но ощутимо надавливая на венки ухоженными ногтями. Он смотрит всё так же с лёгкой улыбкой, но Эраст знает, что это не предвещает ничего хорошего, так брат улыбается только тем, кому светит смертная казнь. И он сегодня будет повешен.—?Это ошибка, ты ещё не понял? Я всегда считал тебя умным мальчиком.Так говорят только с неразумными, сошедшими с ума. Так обращаются с буйными, когда нужно успокоить их. А Яша так обращается к нему. Самому главному психу, который полюбил собственного старшего брата. И пусть у него самые пленительные глаза, настоящая пьяная вишня, пусть от одного взгляда на ухоженные пальцы с перстнями у Фандорина встаёт. Яков всегда был и остаётся его братом. Смешно. Вот так он должен думать. А не лезть к милому за поцелуями.—?П-почему ошибка? Почему? Яша… Ты ведь вчера так не говорил. По д-другому всё было.?—Заикается даже больше обычного, тянется всем телом к такому желанному лицу, а его отталкивают. Напоследок так сильно впиваются ногтями в кожу, что остаются красные следы-полумесяцы. К окну отходит, дышит глубоко и ровно, а плечами всё равно повёл и от этого жеста становится страшно. Привычка Яшина сейчас как холодом окатила. Плечами он поводит только когда мерзко так, что передёргивает. В детстве на нелюбимую еду так реагировал, на птиц мёртвых во дворе, сейчас на некоторых преступников. Теперь ещё и на него. На голос, руки ледяные, бледные. На признания его, робкие, будто не взрослый мужчина, а мальчик совсем.—?Вчера мы оба были пьяны, Эраст. Ты сам это знаешь. Но продолжаешь что-то от меня требовать. Не будь глупцом.Яков вроде бы говорит, а сам себя не слышит. Перед глазами вместо хмурого Питерского утра?— Эраст. Гибкий мальчик с трепетными глазами, в детстве его легко было вывести на слёзы, сейчас же?— льдина. Глыба. Глыба, полная любви к нему, а нельзя. Ни ему самому, ни мальчишке. Точнее не нельзя. Можно. Но не нужно. Потому что Гуро не смеет терять голову, это никогда не входило в его планы. Вся его жизнь, буквально каждая секунда была рассчитана. Он знал, что будет сегодня вечером, через неделю, через целую жизнь. И Эраст сюда никак не вписывался. И собственное глупое сердце, которое вчера просто было готово остановиться от радости?— тоже. Он ведь и вправду вчера ночью, удерживая в руках Эраста, был самым счастливым. От каждого поцелуя буквально сводило пальцы, впивающиеся в плечи любовника. А уж когда он вошёл, всего двумя пальцами, мягко растягивая, удерживая…он же уже тогда был на грани оргазма от одного ощущения, что он буквально внутри такого любимого брата.—?Если я отчего-то и п-пьян, то только от тебя.Яков улыбается. Немного грустно и жестоко, немного с почти мазохистским удовольствием. Думает о том, что это взаимно, что единственное, чего сейчас хочет сам Гуро?— это развернуться, обнять, зацеловать, снимая солёные слёзы с мраморной кожи. А говорит другое.—?Я завтра уезжаю. Под Полтаву куда-то. Можешь оставаться сколько хочешь. Перед приездом вышлю письмо. Тебе правильнее будет уехать перед моим возвращением. Так всем будет лучше.Сзади?— напряжённая тишина, которая прерывается всхлипом, затем тяжёлым вздохом.—?Не стоит. Я уеду. Сейчас же. Раз меня больше не рады видеть в этом доме.Ох, гордый же. И не оборачиваясь, Яков знает, что у мальчишки прямая, как кол, спина и болезненный взгляд человека, идущего на эшафот. И даже больше ощущает, нежели слышит, как Эраст резко, на каблуках разворачивается, идёт к двери. Замирает на миг, дотронувшись до холодной резной ручки. Переводит дух. Ещё шаг, и всё закончится. Давай, Яков! Прошу тебя, милый. Останови. Обними. Скажи, что твой. Никуда не отпускай.—?Прощай, Яков.Поздно. Ледяной коркой покрылось горячее сердце, никому уже не растопить, не собрать замороженные осколки воедино. Даже тебе, Яшенька, уже ничего не сделать, ведь уже захлопнулась дверь. А ты всё стоишь, застыв. И слёзы. Горячие, горькие. Обжигающие каменное лицо, падающие на ковёр. Всё правильно. Вот теперь всё так, как должно быть.