Переезд привёл к самоубийству. (1/1)

Шторы колышутся от легкого ветра, а солнце надоедливо заглядывает в комнату, где царит полная тишина и покой. На плечо давит вес чужого тела, но сказать по лицу Мирона, что того напрягает эта ситуация вряд ли можно.С одной стороны, он сам не понимает, что творит. Должно быть стыдно, в голове и сердце царить угрызения совести из-за измены, но вместо этого полная пустота. Вакуум. И, что самое ужасное, умиротворение. Будто все наконец встало на свои места спустя долгое время. И то, что рядом сопит Дима?— это обыденность, что-то в порядке вещей.Перебирая в памяти последние годы, Мирон понимает, что он толком и не жил их. Все как через туман, сквозь воспоминания и грезы, которые казались невозможными и закрытыми уже навсегда. А вот сейчас так странно быть в этой комнате и смотреть в потолок, размышляя о том, что же сделало время. А хуйня-то в том, что ничего оно не сделало. Что годы назад, что сейчас?— примерно одна картинка, которая тоже вскоре станет воспоминанием.Федоров переворачивается на бок и рассматривает чужое лицо. Вернее, родное, как никакое другое лицо в мире. Вечно печально приподнятые брови и хмурое лицо, которое успело потрепать время. Такие знакомые татуировки и щетину, отросшую за пару дней.Мирон все решил, и отступать не собирается. Ваня дал прекрасное время, проведенное вместе, которое навсегда останется между ними. Но, судя по всему, его настоящая судьба все это время была где-то поблизости. Учитывая, сколько боли причинил Мирон Хинтеру, тот мог бы давно испариться в тумане прошлого. Но, черт возьми, он здесь.Оба были хорошо. Но все в прошлом.Примерно к такому выводу приходит Федоров, перед тем как потянуться за поцелуем к сонному Диме.***Ване хуево, как никогда. Уже второй день он держится только за счет колес, которыми закидывается по нескольку раз на дню. Ни о какой работе, естественно, речь не идет. Телефон валяется разряженный где-то в углу затхлого номера дешевой гостиницы, окруженный многочисленными окурками и прочим мусором.Вроде бы надо взять себя в руки, подняться и пойти хотя бы привести в порядок лицо. Но вместо этого Евстигнеев пытается читать книгу. Вернее, перечитывает одну и ту же страницу пятый раз, потому что мысли его уносят уже спустя пару слов автора.В квартиру возвращаться страшно. Ведь там пустота. Как в сердце Вани? Он и сам не знает, что чувствует, а проводить такие сравнения его, кажется воспаленный мозг, не способен вообще.Смотреть на руки ему страшно, как и свое отражение. Из-за чертовых нервов он совсем слетел с катушек и уже непроизвольно калечит себя каждую секунду, причем вовсе не романтизируя это и надеясь, что такое не войдет в привычку.Как бы он не старался переключиться, все равно его мысли в итоге приходили в одну и ту же точку. Его любовь к этому человеку, что поселился в сердце за последнее время?— аксиома.После того, как он уже принял душ, Ваня неторопливо натягивает футболку и кожанку, затем без восторга от мыслей о каком-либо социальном взаимодействии, покидает номер. Люди вокруг кажутся такими нереальными и искусственными. Словно он кружит среди декораций на локации для съемок. Одинокий во всей ебанной вселенной.?Люди говорят, что они одиноки, когда не хватает на самом деле лишь одного человека.??— очень кстати вспомнившаяся цитата. Кстати для суицида.Евстигнеев понимает, что с такими мыслями он не дойдет до магазина, а раньше бросится под колеса какой-нибудь фуры, поэтому включает плеер и втыкает наушники, чтобы хоть на время заглушить шум внутри и вокруг мелодией и песнями.***Кофе на столе уже остыл, а Хинтер суетится в другой комнате. Мирон сидит на кухне, пребывая в состоянии, когда совсем не осознаешь происходящего из-за того, что слишком много думал обо всем. В такие моменты как бы видишь себя со стороны. Только саундтрека не хватает. Но о чем была бы песня? Он не знает. Или боится признаться?Довольно мыслей. Быстро допивает немного терпкий напиток, задвигает стул и предупредив Диму, уходит в свою квартиру за вещами. В шкафу находит пару шмоток Вани. Не обращает внимания и смотрит мимо всего, что было между ним и Евстигнеевым.Собирает рюкзак с самыми важными вещами, на всякий случай оставляет записку об отъезде. Для кого? Не ясно. По-хорошему бы предупредить Мамая, но куда тот пустит.—?Неужели собираешься посидеть на дорожку? —?с долей удивления спросил Мирон, уже нагруженный кучей сумок.Дима лишь кивнул в ответ. Каким черствым человеком он не бывал частенько, а к таким вещам на удивление Федорова всегда относился даже слишком серьезно.Пару минут молчания. Затем щелчок двери, немного печальный с облегчением вздох Хинтера и в руках обоих уже скоро оказываются билеты на вечерний рейс до Германии.