Сиродильский табак (1/1)

Старый добрый Морровинд трясло и лихорадило?— по крайней мере ту его часть, верхушку Домов, в которой делили власть и привилегии. Впрочем, для старого доброго Морровинда лихорадка вечной грызни всех со всеми вообще была состоянием привычным; порой вопросы решались просто и бесхитростно, в небольшой бодрящей сваре, но куда чаще прибегали к смертоносным и незаметным стилетным уколам от Мораг Тонг.Юного Эриса тогда (да и в будущем тоже) дрязги и свары сильных мира сего волновали мало. Зато его молодую горячую кровь очень даже волновала одна леди чуть старше его самого. Со всем пылом первой пятнадцатилетней любви Эрис окунулся в новые для себя переживания.И так уж вышло?— а, быть может, это и стало причиной столь горячей страсти,?— что избранница его сердца тоже пылала, но, увы, отнюдь не ответными к нему чувствами. Подпольная политическая ячейка юных революционеров объединяла данмерскую молодёжь, с увлечением играющую в большую политику. И, если честно, большинству из этих революционеров в глубине души было, в общем-то, плевать, с кем, за что и почему бороться?— лишь бы это было тайно, романтично и не одобрялось скучными занудными родителями. А в переменчивой, как ветра над Красной горой, политике Морровинда вчерашняя запрещённая идея уже сегодня могла стать одобряемой и поощряемой, чтобы назавтра снова вернуться к статусу тайной и противозаконной… Например, в тот момент, когда в сердце юного Эриса запали пламенные речи и алые очи прекрасной революционерки, запрещёнными и неодобряемыми считались идеи единения с Империей и ?сиродильского пути? Морровинда. И, в принципе, Эрис не возражал: его матушка была традиционалисткой и ревностной защитницей самобытности народа Велоти, и сын, откровенно бравирующий ?всякими отвратительными имперскими штуками и мыслишками?, изрядно её раздражал. Надо ли говорить, что раздражение ?любимой? матушки радовало пятнадцатилетнего бунтаря ничуть не меньше, чем возможность быть рядом с возлюбленной?Вот только, увы, прекрасная революционерка в упор не замечала своего воздыхателя?— или, скорее, видела в нём всего лишь товарища по борьбе. Эрис же?— что поделать, пятнадцать данмерских лет есть пятнадцать данмерских лет?— был куда больше озабочен вопросами парной горизонтальной борьбы в постели, чем борьбы политической, и гордого звания ?товарищ? ему было отчаянно мало.И, естественно, однажды в его голову просто обязана была вкрасться мысль о том, как наконец привлечь к себе внимание своей леди и непременно её впечатлить. И эта мысль пришла.В тот период всё имперское в Морровинде активно не одобрялось и нередко попадало в список запрещённого?— как ?подрывающее основы национальной духовности? или что-то вроде этого. Сиродильские вина и ткани, дешёвое имперское оружие и зерно, лес и предметы роскоши?— всё это ушло с рынков официальных, но, естественно, наводнило рынок подпольный. Контрабанда?— благодаря антиимперской политике?— расцветала буйным цветом.И именно к чему-то сиродильскому, романтично-запрещённому, героически добытому таким волнующе-противозаконным путём и решил прибегнуть Эрис, чтобы впечатлить свою возлюбленную. И среди всех контрабандных товаров из Империи, конечно, самым романтичным, волнующим воображение, бунтарским и революционным ему казались загадочные сиродильские сигары. Конечно, вдыхать дым горящих растений умели и любили не только в Сиродиле: удушайка неспроста получила своё название, сушёные листья хальклоу тоже пользовались популярностью?— но, конечно, всё это было и вполовину не так интересно, как настоящий имперский табак. Весьма кстати для Эриса, именно сейчас полностью в Морровинде запрещённый.И Эрис, юноша решительный, начал действовать. Каджит-контрабандист, с которым ему удалось связаться, прекрасно понимал, с кем имеет дело. Потому, конечно, за бешеные деньги продавал юным бунтарям и революционерам не только и не столько дешёвый, поганого качества сиродильский табак?— он продавал шоу. Сопричастность к противозаконному, натянутые нервы, волнующее чувство нарушения запретов…Поход за ?заказом? в полной мере оправдал самые смелые ожидания Эриса. Каджит назначил тайную встречу далеко за городом, в неприметной пещерке среди диких грибов и невысоких скал. Приходить следовало строго одному, обязательно назвать сложный пароль, дождаться условленного отклика… Надо ли говорить, насколько это представление приходилось обычно по душе юным бунтарям? И Эрис исключением не был.Несмотря на грабительские расценки, он не мелочился?— купил сразу две толстые, гладкие, коричневые сиродильские сигары (?от поставщика императорского двора??— сладко пел каджит-контрабандист). Одна, конечно, предназначалась для того, чтобы на ближайшем собрании тайного общества небрежно достать её, раскурить, прищёлкнув пальцами?— и воспарить под завистливые взгляды ?товарищей? на облаках такого романтично-волнующего, запрещённого дыма… Этот момент виделся Эрису в мечтах?— момент высочайшего торжества, когда леди его сердца наконец посмотрит на него с уважением и восхищением, такого гордо-дерзкого и вызывающе-сиродильского, с сигарой в зубах…Правда, Эрису хватило ума понять, что для того, чтобы драматический момент прошёл гладко, неплохо бы потренироваться для начала. Да и как приятно будет обронить как бы ненароком?— вчера, мол, табак был покрепче, но этот более насыщенный, с привкусом коловианского ветра и с цитрусовой горчинкой…До дома Эрис не дотерпел. Едва распростившись с каджитом-контрабандистом, принялся высматривать укромное местечко, чтобы приобщиться наконец к волнительному процессу курения настоящей сиродильской сигары. Сойдя с дороги, он устроился за большим гладким камнем, нагретым солнцем, бросил рядом рюкзак и мысленно окинул взглядом сцену. Сцена ему понравилась?— особенно понравился он сам, такой дерзкий, независимый и взрослый, настоящий бунтарь, небрежно курящий запрещённую сиродильскую сигару… Пожалев, что для полного счастья не хватает только зрителей, Эрис достал наконец свою добычу из рюкзака и внимательно её рассмотрел.Непривычный, незнакомый запах горчил, вызывая в носу щекотку. Эрису, честно говоря, табачный дух не особо понравился?— но, конечно, ради того, чтобы впечатлить даму сердца, он был готов рискнуть.Аккуратно, как учили, срезав один кончик сигары, Эрис зажал в губах второй; откинулся спиной на тёплый камень, закрыл глаза и щёлкнул пальцами, вызывая крохотный огонёк. Он надул щёки, чтобы затянуться посильнее, втянул в себя воздух. Горький густой дым ворвался в лёгкие, и……и было очень хорошо, что этого позора никто не видел. Эрис кашлял, плевался, царапал ногтями горло и хрипло ругался. Глаза от отвратительного, неистребимого привкуса дыма лезли из орбит, слёзы катились градом. Приступы кашля один за другим скручивали желудок и будто бы наизнанку выворачивали лёгкие в груди. Дым, казалось, шёл даже из Эрисовых ушей и всё никак не заканчивался, будто он не одну несчастную затяжку сделал, а проглотил эту скампову сигару целиком…В общем, первый опыт знакомства с сиродильским табаком прошёл для Эриса более чем печально. И навсегда отбил охоту к сигарам?— и к дамам-революционеркам заодно. И позже, много позже ему наконец объяснили, как надо было курить ту, самую первую сигару, как осторожно, не глотая, втягивать дым не грудью, а щеками; доказывали, что ушлый каджит наверняка выдал за сиродильский табак какую-то местную дрянь, которую на ближайшей обочине нарвал… Но тот горький вкус и дым, выкручивающий нутро, Эрис таки не смог забыть. И к числу его многочисленных пороков курение так никогда и не добавилось.