1 часть (1/1)

Пышные снежинки, обрамленные колючими каймами узоров, неспешно опускались на промерзлую землю, образуя единое полотно белоснежного савана. Тонкие женские пальцы, огромные перстни на которых казались непосильной ношей,?невесомо коснулись стекла, холод которого кольнул их подушечки ледяными иглами.?Пятая зима…??— эта мысль опустила свои ледяные ладони на обнаженные плечи женщины, спровоцировав бисером просыпавшуюся по фаянсовой коже дрожь. Голову ее венчал главный символ власти?— тяжеловесная корона, с хищным аппетитом впивающаяся в мягкую кожу остриями железных зубцов, словно жаждущих крови своей владелицы… Своей пленницы.Тело Анны истощили душевные тревоги. Всегда живые, поблескивающие неизменным недобрым лукавством, угли карих глаз сейчас тлели под пеленой отчаяния. Поникли плечи, обтянутые тончайшим пергаментом белоснежной кожи, испещренной голубыми паутинками вен, особенно явно выступивших от ее непосильной худобы. Сама жизнь мало-помалу покидала сосуд тела уже не столь юной королевы. Красота горделивой испанки, по обыкновению высоко вздымавшей свой острый подбородок над всем миром, сейчас была отравлена токсичным очарованием отчаяния, сгустившего ей кровь. И это отчаяние, бесстыдно целующее безвольные запястья женщины, придавало истощенному худобой лицу со впалыми щеками, обнажающими скулы, о которые было можно порезать пальцы, какую-то невыразимую прелесть. Сродни прелести утекающей жизни, искрящейся в глазах, насмерть подстреленной охотником лани, павшей на мокрый хрустящий снег и шумно хватающей последние глотки жизни.—?Анна… —?вкрадчивые нотки мягкого голоса тщетно пытались вернуть королеву из-под власти принявшей ее в свои объятия тоски. -… в этом нет твоей вины. —?сердце Мари де Шеврез мироточило от страшных метаморфоз, отягчающих вздох королеве пуще всех корсетов ее восхитительных платьев, каждому из которых место в Лувре. Только с Мари она могла позволить себе сбросить семь вуалей своего притворства, и остаться с нагой душой, истерзанной треволнениями.—?Кардинал Ришелье прекрасно понимает необходимость рождения дофина для будущего Франции. И судя по слухам, с его легкой руки на ложе короля уже бывали другие женщины. Бастард лучше прерывания рода. Но и они не понесли от него. Король бесплоден, Анна… —?герцогиня де Шеврез знала, о чем говорила. Она была первой собирательницей придворных сплетен и первым же их инициатором, когда того требовала необходимость. А необходимость такая в ходе многолетнего пребывания королевы Анны при дворе возникала регулярно, прежде всего, в связи с ведением тонко-дипломатических партий королевы и кардинала, в которых на кону неизменно было влияние на короля, как самую уязвимую фигуру на их шахматной доске.—?Какой толк от правды, когда ложь звучит так упоительно? —?бесцветным голосом произносит женщина, силуэт которой сейчас напоминал скульптуру печальной Мадонны, высвобожденную из куска белой мраморной плиты, но не обретшую от этого жизнь.—?Они не могут винить законного короля-благодетеля… —?мягкие лепестки губ королевы трогает горечь усмешки. Она прекрасно знает, кто все эти годы был фигурой на шахматной доске, а кто?— игроком. Подлинный благодетель Франции всегда был тенью за спиной мнимого. —?Зато чужеземку с калечной репутацией за милость сочтут сопроводить в монастырь.Герцогиня де Шеврез безмолвствовала. Анна озвучила ту неприглядную данность, с которой нельзя было не считаться. Потому и воодушевляющих возражений в ларце красноречия Мари не отыскивалось.—?Моя недостаточно искусно подавляемая скорбь о кончине герцога Б. разозлила Людовика. За это нужно выразить благодарность кардиналу Ришелье, несомненно. Сам бы король не заметил даже слез на моем лице. —?взгляд стеклянных глаз королевы касается отражения солнечного диска, плещущегося отблесками на льдистой глади дворцового пруда. Лживый свет. Зимнее солнце лишено огня. Оно слепит, но не греет.—?Теперь меня заперли в шкатулке и стерегут лучше, чем все жемчужины Лувра. Только Его Величество иногда приходит в покои. И то, готова поставить на кон свою бессмертную душу, этим редким визитам я обязана наставлениям кардинала, толкующего королю о будущем Франции. —?в женском голосе был штиль. Омертвелое спокойствие граничило с безразличием. Она давно уже смирилась с тем безрадостным будущим, которое ей уготовано, если Франция не получит желанного наследника в ближайшее время.—?Может… если Бог безмолвствует… —?Мари бы никогда не произнесла то, что произнесет сейчас, не будь эта мысль столь спонтанна. Будь она сперва допущена до разума и только потом до уст, она бы непременно завязла по рту невысказанной. -…Вам стоит обратить свои молитвы... Не к нему? —?Анна вздрогнула, словно от укола о шипы садовой розы, притаившиеся на мягком стебле, когда в воображении ее красным бутоном распустилась скрытая Мари метафора.Она говорила о Ришелье. О всемогущем и всевидящем наместнике Бога на земле, который от Люцифера, в самом деле, отличался лишь тем, что не посягал на ?царствие небесное?. Тщеславие не пьянило его: кардинал прекрасно чувствовал себя в королевской тени. Это нисколько не убавляло его власти и влияния. Напротив, правильно брошенный на Людовика свет лишь увеличивал тень за его спиной, которая давно поглотила короля своим влиянием. Эту партию королева Анна давно ему проиграла?— не ее ладонь властно опускалась на плечо короля каждый раз, когда он брался за перо для подписания бумаг, призванных вершить судьбу Франции. Это была рука Ришелье, увенчанная кардинальским перстнем с недобро алеющим огромным рубином. Для Ришелье не было ничего невозможного: закрытых дверей, недосягаемых крепостей, неразрешимых проблем. Тело королевы пронзило током дрожи от раздражения?— упоминание этого человека прищемило хвост ее издыхающей испанской гордости. Тонкие пальцы сжались в бессильной злости?— она задушила в себе гневливый выпад в сторону Ришелье, коих герцогиня де Шеврез от Анны за эти пять лет лицезрела уже немало. Положение ее было достаточно плачевным, чтобы мысль об обращении за помощью к кардиналу не просквозилась через щель зыбкой дверцы ее обреченной души. Но нивелировало эту мысль осознание, что даже задушенная королевская гордость, павшая на колени, касающаяся губами перстня кардинала, едва ли станет ей мессией. Слишком они не в равном положении сейчас, чтобы просить перемирия. К чему кардиналу Ришелье эта трогательная мелодраматичная жертва, когда он может с хищным удовольствием наблюдать, как власть женщины, на протяжении долгих лет изматывающей ему жизнь своими кознями, сейчас тает как весенний снег под беспощадными лучами апрельского солнца? Как ни отвратительно было признавать, только эта мысль и служила препятствием для обращения за советом к нему.—?Сейчас, когда в его руки идет то, чего он ждал столько лет, едва ли стоит рассчитывать на сделку. Мы - более не равноценные оппоненты. Теперь я?— только фигура. Фигура королевы, поставленная в zugzwang.* —?взгляд Анны возвращается из-за далекого горизонта, влекомый бликом собственного призрачного отражения на стекле. Корона ее мироточит ядовитым сияние рубинов, напоминающих россыпь капель крови. Даже ?терновый венец?, водруженный на голову Анны Австрийской, был отмечен Его символом?— этими проклятыми красными камнями, которые Анна не выносила с самого первого дня, но которые с годами начали все больше пленять Людовика.—?Когда-то он произносил Ваше имя с благоговением на устах… —?Мари была пташкой с легкой как тюль душой, которая всегда слишком спешила. Вот и сейчас герцогиня избрала опасную стезю повествования, коснувшись тех мрачных глубин прошлого, которые тревожить не стоило. Анна поняла это еще тогда, пять лет назад, стоя у края, к которому ее любезно подвел кардинал. Что-то безмерно обаятельное смотрело на нее тогда из черной глубины его глаз. Но она отступила. Потому что не ум, но сердце шептало ей, что этот человек, который предлагает ей своё покровительство при дворе, опасен. Она здраво сознавала свою юность как главную слабость, которая обрекла бы ее быть поглощенной его всепроникающим как чума обаянием. Это и произошло с королем.—?А когда был отвергнут, показал, как опасен бывает в своей немилости. —?теперь же вспоминать минувшее и вовсе было ни к чему. Под покровом этой черной воды могло дремать все эти годы, что угодно.—?Отсутствие дофина в условиях бесплодности короля сулит несчастье не только Вам, но и стране… Вы можете не питать теплых чувств к кардиналу, его политике и методам, которыми он не брезгует, но рискнете ли оспорить его беспредельную преданность Франции, Ваше Величество?Этот аргумент опустился на балансирующую в нерешительности чашу весов тяжелым грузом. Герцогиня права. Кардинал - человек влиятельный, властный, временами жестокий, но ведом в своих помыслах он был неизменно исключительно благом Франции. И роковым стечением обстоятельств первый раз за минувшие годы фигуры на шахматной доске встали так, что ненавистная доселе фигура ключевой антагонистки, интересы которой всегда так не кстати шли в разрез с интересами Франции, оказалась на его стороне игрового поля. Это обстоятельство оставляло за собой многозначительное многоточие, не исключающее возможности заключения исключительного в своем роде перемирия, которого еще не знала Франция.***Покой кардинала в вечерние часы было дозволено тревожить лишь свежими письмами для его Святейшества, которые он предпочитал прочитывать сразу после получения. Кардинал Ришелье хорошо знал цену каждой секунде. Из-за секунд проигрывались войны.Взгляд Армана отвлекся от строк писания на новоявленные письма, возложенные на край его дубового стола, массивными ножками уверенно стоящего на мраморном полу. Письма было три. А должно быть два… По его расчетам. У кардинала вошло в привычку контролировать абсолютно все, что окружало его: он помнил все свои встречи, все изречения, всю корреспонденцию, которую вел, вплоть до запятых. Ошибки в расчетах быть не могло - третье письмо явно лишнее.Ладонь с длинными пальцами, выдающими благородную породу обладателя, притянула к себе аккуратную стопку писем. Досадное несовпадение между ожидаемым и фактическим означала одно?— что-то врезалось в размеренное течение его дел. Первое письмо?— от торгового флота. Ожидаемо. Второе?— от английского министра. Не менее ожидаемо, хоть и менее приятно. И третье… С королевским вензелем на сургучной печати.Усмешка касается губ кардинала. Король не пишет писем?— он всегда посылает гонцов в Пале Рояль, если Ришелье ему необходим. Потому что у короля нет к кардиналу никаких дел, о которых знать не должны прочие живые души. Письмо исходило от королевы Анны?— это очевидно. И по тонким ноткам парфюма, пропитавшим тонкий пергамент, которому были доверены королевские откровения. Кардинал вскрывает письмо канцелярским ножом. И предположения его были вознаграждены?— ее Величество первый раз за столько лет решила написать ему. К удивлению Армана, королева обращалась к нему как к своему духовнику, коим он был назначен очень много лет назад и не реализовал себя в этой роли поныне. Она обращалась с просьбой принять ее исповедь на исходе завтрашнего дня в церкви Святого Роха. Интересный выбор... Это маленькая церквушка, определенно не входившая в плеяду именитых парижских соборов. Значит, исповедь только предлог. Но для чего? Вероятно, для беседы, которая никак не может состояться в стенах дворца, которые впитывают в себя каждое пророненное слово. Кардинал вальяжно опустил кисть с письмом на дубовые подлокотники своего широкого кресла… Маленькая ласточка, предвестница большой грозы, отчаянно бьющаяся в окно, привлекла его внимание. Королева повиновалась тому же непреложному инстинкту: искала спасения, когда слышала громовые раскаты. Тонкие пальцы с нажимом надломили бумагу, сгибая листок. Листок был брошен Арманом в жадную пасть каминного пламени. Настал час для самой долгожданной исповеди в жизни кардинала Ришелье. Во истину, все души - даже самые мятежные и непокорные - рано или поздно приходят к Богу... К Богу?...*Цугцванг (нем. Zugzwang ?принуждение к ходу?) — положение в шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.