Мне до тебя дошагать нелегко, а вот до смерти четыре шага (1/1)

И вот, с чем он меня оставил?— с развороченной душой и пустыми карманами, с проебанной карьерой и просроченной кредитной картой, без друзей. Мне едва хватило наскрести на билет до Уфы, где я бухал, как проклятый, не просыхая, не узнавая людей, не осознавая себя. Помню, что впервые очнулся, когда ебал под мостом у реки какую-то девку — я видел только её короткие, разметавшиеся сзади по куртке, светлые волосы. Я схватил за них, притянул ближе, принюхался?— они были искусственными, мертвыми, пахли химической краской, куревом и лаком для волос. Я знал, зачем делал это?— мне хотелось проверить встанет ли у меня теперь хоть на кого-нибудь член?— встанет, да только мне нахуй не нужен был ебанный суррогат. Искусственный цветок, один из тех, что продают перед кладбищами, и в состоянии острого алкогольного психоза не мог сравниться со свежим, окропленным росой бутоном из эдемского сада. Я отпустил её пряди, вытащил, поднял полупустую бутылку водки с земли и просто пошёл прочь, куда глаза глядят, на ходу застегиваясь. Мелькнули её пухлые, накачанные дешевой гуалуронкой губы?— она мне что-то кричала вслед, но звуки были приглушенными, словно я находился под толщей воды?— да я и физически ощущал на своих плечах тяжесть мирового океана.Очутившись на самом мосту, я, шатаясь, перегнулся через перила?— тёмная толща воды манит, обещая долгожданный покой, я почти опрокинулся уже, но тут слабой надеждой в кармане завибрировал телефон.На экране горел незнакомый номер?— это снова был не Глеб, снова, снова, снова… Во мне, наконец, проснулась злость, и я, разхерачив телефон о чертовы перила, выбросил его вниз?— все мои заметки со стихами, посвященными ему, все наши совместные фотографии, еще самые старые, с первых гастролей, километры переписок, в которых он иногда говорил, что скучает по мне?— все эти дорогие моему сердцу вещи сгинули в толще воды, зато я впервые почувствовал слабый укол облегчения. Я мог больше не ждать его звонка.Многие из моих друзей отвернулись от меня тогда, но не Джимбо?— именно Давид вытянул меня. Я сидел на детской площадке, возле дома, где когда-то жил, пил дешёвую водку, уже сильно пьяный был с утра пораньше, и, погруженный в свои отчаянные мысли, не сразу заметил, как рядом со мной присел какой-то мужик?— я медленно перевел на него взгляд и узнал своего старого друга. Судя по выражению его лица он в глубоком шоке был от моего вида.—?Такие вот дела, чувак,?— я равнодушно пожал плечами и снова сделал глоток, потом протянул ему. —?Хочешь?—?Нет,?— он брезгливо поморщился. —?Ты собираешься себя доставать из этого болота?—?Неа,?— я прикурил, протянул ему пачку,?— хочу допиться до ?белки? и сдохнуть.—?И всё из-за одного охуевшего пиздюка?—?Типо того.Я ухмыльнулся?— мне насрать уже было, нет смысла изворачиваться, врать, чего-то придумывать. По вранью это у нас Глеб специалист, а мне нет смысла морозиться перед корешем. Пусть он вмажет мне, обзовет пидором?— я ему слова не скажу. Но Давид посмотрел на меня внимательно?— я похож был на пугало, на призрак человека?— и сказал только:—?Уважаю за честность.Мы помолчали немного, наблюдая за тем, как новое поколение гоняет во дворе мяч.—?Это не должно закончиться так,?— он повернулся ко мне,?— я про твою жизнь.Я выпил еще водки, не поморщившись, одел очки?— из-за облака выглянуло ненавистное мне солнце, которое каждый день оповещала о начале нового, мучительного для меня дня.—?Да хоть бы побыстрее закончилось всё уже. Конец света бы, что ли,?— проговорил я, закуривая очередную сигарету?— три пачки в день, одну за одной, почти непрерывно.—?Ты морального права не имеешь зарывать свой талант, ты обязан его реализовывать…— продолжал уговаривать меня Давид, но для меня его слова и аргументы были просто пустым звуком?— ничто теперь не имело смысла.—?Как ты меня вообще нашел? —?перебил я его.—?Твои родители рассказали. Ты им позавчера две сотни одинаковых фотографий закатного солнца выслал, они, блин, волнуются. Не пугай их так.—?Да,?— я что-то такое смутно вспомнил,?— красивый закат был, огненно-красный. Как в аду.Мы помолчали еще какое-то время, и Джимбо выдал:—?Я ушел от него, ушел из Династии. Будем что-то свое мутить.—?Не сегодня только…—?Да уж понятное дело.Давид встал и мне помог подняться. Шатаясь, я потянулся за недопитой бутылкой, стоящей на земле у скамеечки, но парень пнул её со всей силы ногой, и она отфутболилась далеко от нас.—?Всё,?— сказал он,?— хватит с тебя этого дерьма.Мы прилетели в Москву, зарулили на студию?— нужно было собрать всё и съебывать в Петербург, потому что в этом городе мне теперь всё было ненавистно?— начиная от улиц, по которым мы бродили когда-то вдвоём с Глебом и заканчивая самим отравленным вечной погоней за деньгами воздухом.Трясущимися от жесткого похмелья руками я включил ноутбук и увидел письмо от Глеба?— он скинул мне свой фит трека, который мы когда-то задумывали вместе записать.?Сделал всё, как и обещал. Теперь твоя очередь?.На клочке бумаги, буквально на коленке записываю строчки, которые бьются в воспаленном мозгу, сразу же, на месте пишем звук. Пока парни сводят, я выхожу покурить, подготовливая себя к тому, чтобы оценить этот ?шедевр?.Возвращаюсь в студию, одеваю наушники, слышу его голос, слушаю свой?— убитый, болезненный, печальный.?Погибаю в Подмосковье, нам с тобой не по пути…?Выключаю звук, киваю пацанам, мол, всё ок, так и оставляем, выхожу, якобы снова покурить, по пути заскакиваю в туалет, где меня выворачивает буквально наизнанку. Боль в груди прошивает насквозь, от тошноты слезы на глазах выступают. Долго ещё я сидел на лестнице, курил, тупо уставившись на свои убитые кроссовки, ощущая, как постепенно на меня накатывается омертвелость.Тем же вечером, собрав кое-какие шмотки, оставленные мною по друзьям, уезжаю в Питер.Я так глубоко и так разрушительно любил его, что совсем забыл о том, что иногда намного важнее не пытаться удержать обреченные отношения, а сохранить чувство собственного достоинства, потому что если потерять и его, то от тебя, как от человека, ничего уже не останется.Спустя некоторое время в его новых треках, я услышал свои стихи?— те, которые я посвятил ему, в которых говорил о своей безграничной любви, своем отчаянии и боли, о невозможности спасти человека, который сам не хочет, чтобы его спасали, а хочет и дальше скатываться в бездну наркотического безумия, который любит кайф свой намного больше, чем своих близких, те стихи, которые я записывал в тетрадках, блокнотах и на разрозненных листочках, которые так и остались в его квартире, в машине, в бардачке. У меня не было возможности полноценно забрать свои вещи, мы же ведь так толком и не попрощались, да я бы и не смог?— никакие деньги и шмотки не стоили того, чтобы ехать к нему, собирать это всё и мучиться. Услышать то, как его голос произносит мои слова?— мои, адресованные ему, было так удивительно, что какое-то время я просто не мог в это поверить, сначала был шок, потом оцепенение, а на смену всему пришла ярость.Пройдет еще немало времени прежде, чем я смог посмеяться над этим?— я вообще теперь очень много смеялся?— освобожденный, перерожденный, никому на целом свете не нужный. Самое лучшее, что я мог для себя сделать, чтобы не свихнуться, это продолжать радоваться каждому новому прожитому дню, улыбаться и не давать ему ни малейшего повода думать, что у меня на душе пусто. Мне нужно было ему дать понять, что я больше не тот, кто плакал у него на плече от осознания измены, я стал мудрее, озлобленнее, холоднее и приобрел спокойствие великого Будды. Да, каждый раз?— на любом концерте или мероприятии, я думал о том, что, возможно, где-нибудь?— у себя дома, в интернете или в анонимной темноте зрительного зала — он смотрит на меня. А раз так?— пусть думает, что у меня всё хорошо, что меня никак не задевают его успехи, его скандалы, его выходы в свет, его обращения ко мне, как к последнему предателю, в своих треках.Невозможно сохранить живую, чувствующую душу после того, как по ней проехались катком, поэтому я уже был не тот, что прежде. Да, от того мрачного, нелепого чувака, которым я был, не осталось и следа?— теперь я фонтанирую энергией, шучу, кривляюсь, делаю что угодно, чтобы не быть серьезным и не задумываться о серьезных вещах. Оказалось, что особенно хорошо получается притворяться веселым тогда, когда на душе у тебя один сплошной мрак. У меня действительно неплохо выходит?— ведь я мастерски умею уходить от реальности, возводить целые воздушные замки у себя в голове. Спасибо Глебу.Наконец, наступил час, когда мне захотелось уничтожить то, что я так долго и преданно любил, чтобы оно меня больше не мучило.И не мог отказать себе в удовольствии зацепить его?— в текстах, в твитах, в комментариях и интервью. Особенно, когда увидел его выступление на дне рождении ?близкого друга?. Это был финал, заключительная точка, и меня вынесло, я просто психанул. Но мне пришлось смириться?— иного выхода Глеб мне не оставил.Зато на месте пустоты открылся портал в новое измерение, откуда мне беспрерывным потоком прямо в голову лились новые идеи, новые тексты, новая музыка, в то время, как Фара всё?— исписался, ничего нового, бесконечное самоповторение, всё больший уход в лирику и попсу. Так говорили все вокруг, но я-то знал, что у него просто закончились мои листочки с записями. Поэтому все его неловкие попытки помириться, я воспринимал в штыки — мне казалось, что ему не нужен я сам — ему нужно присвоить моё творчество.Я сопротивлялся всем попыткам сближения, потому что обещал себе, что больше не дам себя сломать, и слово своё я сдержу, чего бы мне это не стоило. Мне привычно уже было быть одному?— потому что второго такого, как Глеб, не существовало, а вернуться к нему значило бы расписаться в полной своей ничтожности. Нет, я честно пытался строить какие-то недоотношения, но всё это было такой ерундой, что даже упоминания не стоит.Если смотреть со стороны, то я вовсе не одинок. Со мной рядом всегда моя банда, мои герои?— люди, которые поддержали меня, когда казалось, что меня уже ничто не может спасти. Мои друзья?— многие уже из них семейные, домашние люди, и я торчу у них неделями, играю с их кошками, собаками, иногда даже детьми, иногда готовлю что-нибудь своё фирменное, чтобы их отблагодарить за то, что практически живу у них, чтобы не возвращаться в пустую свою комнату. Я рад, что даже те из них, что немного в курсе моей истории, не задают лишних и ненужных вопросов?— знают, что лучше эту рану не бередить. Когда гастроли?— это всегда проще, ты всё время чем-то занят, поэтому я стараюсь мотаться чаще, но в пустом номере отеля частенько накрывает?— довольно болезненного воспоминать, что у тебя по сути нет дома. Да что там дома?— у тебя теперь даже нет сердца.Я типа почти знаменит теперь.?Знаменит? Здорово. Не забывай, за чей счет, уебок…?Впрочем, я привык уже, что он периодически вспоминает меня в своих треках, но и я не остаюсь в долгу?— в ответ мне хочется сказать ему, что моя спина тоже его выбор запомнила?— между мной и ванильными фоточками с моделькой в журналах, между мной и кокаином, между мной и одноразовой еблей. Поэтому последний альбом мой насквозь пропитан ядом, мне хочется метнуть в него сотни стрел, уязвить его болезненное самолюбие, размазать его мозги по асфальту…Иногда я забывал о том, что эти песни услышит вся страна, а не только Глеб Фараонович, но мне наплевать, я пишу их для него.Мы, как два идиота, до сих пор не можем забыть, перетираем, перебираем, под лупой рассматриваем дела давно минувших дней, как дети спорим, кто кого больше обидел и сильнее предал. И ладно я?— очевидно влюбленный, он-то почему? Он мелькнул еще пару раз со своим футболистом, подстригся коротко под его вкус, один раз их показали вместе на футболе?— и меня порадовала его недовольная физиономия. Как я и полагал?— долго они вместе не протянули, хоть я думал, что всё закончиться еще раньше. Демонстративная попытка снова сойтись с Алесей, и потом тишина. Он скрылся с горизонта, и новостей о нём появлялось всё меньше и меньше, в интервью он сообщил, что одинок и что ему нравится это одиночество. Залег на дно, значит, что ж, я полагаю, ему понравится отхватить несколько хлестких рифм и уничижительных сравнений, понятный только нам двоим.Надеюсь, он понимает, что ?хуев Гарри Поттер? уделал его по всем фронтам.Нелепое соревнование, которому не видно конца. Он даёт интервью?— и я тоже даю интервью. Он выпускает альбом, и я тоже выпускаю.Вот только стрелы, которые я выпускаю в него, эти ранят и меня самого.Не прошло и дня после моего интервью Esquire, его еще даже не выложили на канал, как мне прилетела смска.?Ты много улыбаешься, но глаза у тебя пиздец грустные. Кого ты пытаешься обмануть??У меня не было номера Глеба, но я сразу понял, что это он. Свой номер я постоянно менял, но он откуда-то каждый раз узнавал его и периодически мне что-то написывал по ночам, наверное, когда напивался.Телефон снова завибрировал, и я увидел:?Неужели ты и правда никогда в жизни счастлив не был? Даже со мной??Теперь, хорошенько обдумав всё, я могу честно ответить?— да, был. Возможно, каждый человек бывает по-настоящему счастлив, но только один лишь единственный раз. И за это он на всю жизнь бывает наказан тем, что не может этого позабыть.Стирая эти сообщения, я думал о том, что такое меня задевает даже больше, чем злость в его треках. Получается, мои сомнения подтвердились?— интервью это действительно было подстроено Глебом. Когда же этот яд перестанет отравлять мою жизнь? Он до сих пор умудряется делать мне больно. В этом году я получил от него поздравление в ДР, всего каких-то пару строчек ?— и праздник был полностью испорчен тем, что еще ближайшие сутки я не мог думать ни о чем другом, кроме Глеба.Потому что стоило мне закрыть глаза, как прошлое сразу же возвращалось с такой яркостью красок, которая и не снилась мои серым будням. Прикрываю лицо ладонями и переношусь на несколько лет назад, и вот я уже в его спальне, в его разворошенной кровати, наш первый секс, который разделил мою жизнь на до и после. Едва только последние волны острейшего наслаждения схлынули, как меня потянуло в сон?— мне хотелось бы заснуть на его плече, обнимая, но было страшно, что он оттолкнет меня, что попросит уйти домой, как обычно просил я своих немногочисленных случайных девушек. Это означало бы, что я для него тоже случайный, но ведь он-то для меня таким не был. Как происходит всё в таких ситуациях? —?я не знал. И пока я мучился, пряча глаза, Глеб притянул меня рукой поближе к себе, и, уткнувшись в шею, пробурчал:—?Можешь остаться у меня, если хочешь.Тогда я даже не смел ни на что надеяться, думал, ну просто поспим вместе, спасибо и на том, что сразу не выгнал. Спустя какие-то пару часов, я снова открыл глаза?— на улице начался настоящий ливень, капли дождя что есть силы барабанили в стекло, в комнате стало еще более сумрачно из-за того, что небо за плотными шторами заволокло грозовыми облаками и оттуда больше не проникал даже слабый солнечный свет. Было так сладко и уютно спать в эти утренние часы?— потом я приспособился под этот режима Глеба?— он всегда был ночным животным, и спать предпочитал ложиться как раз тогда, когда все остальные жители города начинали собираться на работу, но в тот раз мне было не до сна. Меня кольнуло неприятное чувство?— и не вины даже, а какой-то порочности, неправильности. Я не раз в своей жизни просыпался в постели с парнем?— спьяну с корешами после тусы мы частенько укладывались штабелями на одном диване, но именно в такой ситуации был впервые?— я не давал и шанса себе реализовать свои смутные, постыдные фантазии, загонял их в самый темный уголок подсознания. И, если бы не встретил Глеба, так и прожил бы, наверное, всю жизнь в полусне?— это он пробудил во мне чувственность, однако, вместе с ней пришла и тревога. Но, когда я увидел его лохматую голову в ворохе простыней, его заспанное личико, его окаймленные длинными, пушистыми ресницами глаза?— новое чувство, доселе неведомое мной, поднялось в груди?— это и желание, и нежность, и мучительная неотвязная любовь. Я хотел и владеть им, и служить ему, и утешать, хотел, чтобы он стал ко мне привязан, нуждался во мне и в моем утешении. Это рождала такую гармонию внутри, такую стройность слов и звуков, что если вот это вот неправильность, если это?— порок, то в таком случае для правильности я был окончательно потерян. Одного я желал?— жить и гореть этим обжигающим, безрассудным чувством.Он открыл глаза, и я сразу же почувствовал его взгляд, но продолжал торопливо записывать в первый попавшийся под руку блокнот стихи?— боялся не успеть за потоком, который лился из меня бурной рекой. Он наблюдал, и, когда я, наконец, выдохнув, перевел на него взгляд, глаза его были как два колдовских озера?— чарующие, зеленые болота, в которых мне суждено было пропасть.Мы смотрели друг на друга, и как же я пожалел о том, что не умею рисовать?— я хотел бы написать его портрет, но в это же самое время моя коварная память сделала фотографический снимок, который я буду хранить в своей голове до самых последних дней моих на этой планете.—?Хочешь остаться? —?спросил он, и мне почудилась в его словах тихая надежда.—?Если позволишь,?— замялся я, хотя мне хотелось броситься ему на шею.И он улыбнулся и даже вздохнул с облегчением?— неужели он думал, что я смогу ему отказать?Он продолжал изучающе меня рассматривать, что меня до крайности смущало?— я никогда не был уверен в своей привлекательности, у меня было куча комплексов касательно моей внешности?— тела, роста, лица, поэтому я весь внутреннее съежился, как улитка в раковине. Но он придвинулся ко мне, коснулся моего подбородка, не давая отвернуть голову, и я, окончательно загипнотизированный русалочьей зеленью его колдовских глаз, потянулся пальцами к его губам, подушечкой большого пальца надавил на них, они податливо раздвинулись, пропуская, и тут я, опустившись, накрыл его рот своим. Теплый, нежный поцелуй грозил перерасти в укусы, потому что для меня стало сюрпризом то, с каким голодом он мне отвечал. Страсть захватила и меня, страсть, в которой было больше страхов, импульсов, гибели, нежели самой страсти?— я растворился в нём, и отказаться от него был уже не в силах. Кожа его была гладкой и шелковой, чувствительной и мягкой, как у девушки, несмотря на то, что её покрывали грубые, черные татуировки, а сам он, несмотря на всю его напускную циничность и браваду, был всего лишь одиноким мальчиком, который, может быть, и рано узнал, что такое секс, но также рано узнал и то, что такое быть чьей-то игрушкой.Но для меня происходящее не было игрой?— я хотел остаться в его жизни, и это-то и было моей ошибкой?— надо было просто пользоваться моментом, и не просить, и не желать, и не хотеть большего?— потому что, если ты чего-то очень сильно желаешь, вселенная постарается это у тебя забрать. Так что мне пришлось не только учиться жить без него, но и учиться в принципе ничего не хотеть.Когда, спустя некоторое время стало ясно, что мой новый альбом оценили по достоинству, мы собрались с друзьями у меня дома, чтобы отметить успех, и один из них принёс в подарок какую-то особенно забористую траву, которую он расхваливал на все лады.—?Ты думаешь, меня можно чем-то удивить? —?спросил я с сомнением.—?Поверь мне,?— парень многозначительно подмигнул мне. —?Просто поверь.Но я ничего особенного не почувствовал, ну, чутка только расслабило, может, да и всё. Мы пили какое-то лайтовое пиво, общались, накуривались. В полумраке комнаты играла громкая музыка, все оживленно разговаривали между собой, смеялись, а я полулежал на кровати, чувствуя, что меня по ходу, наконец, вставило. Улыбался каким-то своим ярким вспышкам в голове, смотрел на близких мне людей, собравшихся в комнате, и покачивал головой в такт музыке.—?Артем! —?крикнула мне девочка?— почти жена одного из моих корешей. —?Ты, что, не слышишь?—?Что именно?—?Телефон разрывается!—?Чей?—?Твой!—?Но у меня нет телефона,?— удивился я, полагая, что она имеет ввиду домашний.—?Чувак, очнись,?— кореш указал мне на светящийся сквозь тонкую ткань штанов вибрирующий экран.Я поднял трубку даже не глядя, хотя обычно никогда незнакомые не беру.—?Тёма.Его голос. Его. Гребанный. Голос.Вдох.Вспышка, зарево, солнечный удар, взрыв, положивший начало зарождению вселенной?— и это после стольких лет?—?Я стою под твоим окнами.Вот так просто.—?Вижу свет в твоей комнате?— знаю, ты не один сейчас. Но может ты сможешь выйти?Я не уверен, что смогу даже вдохнуть.—?Зачем? —?прохрипел я.Вокруг меня продолжается веселье, гремит музыка, дискотечный шар бросает на смеющиеся лица друзей разноцветные блики, но я ничего не слышу. Комната окрашена красным, гул в ушах возрастает и грозится поглотить меня. Всё происходящее напоминает пугающий арт-хаусный кинофильм с неожиданным сценарием.—?Выгляни в окно.Медленно встаю, рука трясется, но в то же время какое-то странное тепло разливается в груди. Прохожу мимо людей, никем не замеченный, отодвигаю штору.Глеб стоит, облокотившись на машину?— я не верю своим глазам и просто смотрю на то, как он, задрав голову, смотрит на меня, удерживая у уха трубку телефона. На него падает тусклый свет фонаря, который освещает его улыбающиеся лицо?— милое, открытое, родное.—?Это так легко, Тём, сделай же, наконец, эти двадцать шагов.Отсюда я мог увидеть как шевелятся его губы, а он?— какое у меня охуевшее лицо.Не двадцать шагов, конечно, чуть побольше, но всё-таки нас сейчас разделяет всего ничего?— какое-то смешное расстояние, но мне трудно собраться с духом и его преодолеть?— потому что это означает лишь одно?— полную и безоговорочную капитуляцию. Мне хочется спрятаться в каком-нибудь бомбоубежище, залечь на дно, приковать себя цепями с батарее, залезть с головой под одеяло?— но сердце мое уже знает какой выбор я сделаю.—?Ты там? —?раздается в трубке?— он шумно дышит и заметно, что волнуется.Я дико оглядываюсь вокруг себя в поисках кого-то, кто сможет меня от рокового шага удержать?— но всё занимаются своими делами, и на меня даже не смотрят, я будто призрак здесь, я чужой. Все занимаются друг другом, своими половинками, своими кошками-собаками, а у меня никого нет?— и никогда не было, и никого не хотелось, кроме Глеба. Настала пора это признать.—?Сейчас выйду,?— услышал я собственный помертвевший голос.На свою Голгофу я выхожу в чём бы?— в мятой майке, домашних шортах, тапочках и с бутылкой пива. Медленно, не чувствуя под собою ног, с тяжестью в голове, с легкостью в сердце. На улице глубокая ночь, вокруг ни души, только мы в электрическом круге света от фонаря.—?Ну, здравствуй,?— он говорит.Не могу отвести от него взгляд?— даже если бы мне сейчас сказали, что меня за это убьют?— я бы всё равно на него смотрел. Стоим на расстоянии вытянутой руки?— и страшно, и весело, и дико?— я стою перед ним уязвимый, без щита, без доспехов, без масок. Подхожу ближе, медленно, как в коматозе, залипая на его улыбку, протягиваю руку для приветствия, но он делает шаг и обхватывает меня, закрывает от всего остального мира в тесных объятиях. Мы стоим так, не двигаясь, но у меня перед глазами всё плывет, и я почему-то зацикливаюсь на единственной мысли?— что вот он, Глеб, вот он, наконец, тот миг, которого я так давно ждал?— а я так непростительно сильно накурился, что не могу даже порадоваться. Раздается громкий звон?— это моя бутылка выскользнула из пальцев, стукнулась об асфальт, закрутилась, расплескивая липкую пену вокруг и на нас. Мы чуть отстраняемся, и я вижу, что на его модные кроссовки и штаны попали брызги пива.—?Извини.Он смеется и снова обхватывает меня, прижимает к сердцу?— под его тонкой майкой оно так и колотиться?— серьезно, я ни разу не чувствовал, чтобы оно когда-нибудь так колотилось, мне даже становится страшно, что его сейчас хватит удар, хотя волноваться в этой ситуации мне нужно в первую очередь за самого себя?— я нахожусь на грани обморока. Я ощущаю его глухие, быстрые, горячие толчки, и кожа у него вся под майкой горячая, сердце бьется о ребра, рискуя выскочить. Я прислоняю к тому месту ладонь, утыкаюсь лицом в шею.—?Это ерунда, Тём, это такая всё ерунда… —?говорит Глеб, касаясь губами моих волос.Мне спокойно. Я проиграл?— но мне спокойно, как не было еще никогда.Я дома. И как только я жил без него? Моё место тут?— у его сердца. Жирной красной линией перечеркнуты все годы без него. Титанические усилия приложены, а он их отмел одним своим появлением. Правда в том, что я ничего не хотел в своей жизни сильнее, чем просто быть с ним рядом. Успех и признание это, конечно же, здорово, но чего оно стоит, если холодной ночью тебя некому согреть? Я поднимаю на него глаза и в его вижу космос, вселенную?— всё, что мне нужно знать, все, что я знать хотел?— там, у него, в его памяти.Он шмыгнул носом, провел ладонью по моей голове, чмокнул куда-то в затылок.—?Давай пройдемся чуть-чуть,?— говорит он и убирает руки с моих плеч, быстрым и резким движением утирает глаза.Мы идём вдоль канала, за перилами мирно шелестит чернильная влага. На небе почему-то нет луны, только горят звезды?— они так близко сейчас, словно небесный свод специально опустился, чтобы продемонстрировать нам всё своё великолепие и богатство.Нам не нужны слова?— слишком много их уже сказано, слишком много их сейчас в нас, и, если мы начнем, они польются неудержимым потоком, и разрушат волшебное таинство момента. Невозможно разобраться в деталях?— кто, кого, и за что обидел, слишком много косяков, слишком много сделано ошибок. А времени между тем так мало?— и мы не хотим больше его терять. Поэтому, когда мы притормаживаем у дверей маленького отеля, и Глеб берет меня за руку и ведет внутрь, я не сопротивляюсь и вопросов никаких не задаю, я пошел бы за ним и в преисподнюю в тот час.В мраморном холле отеля никого, одна только гулкая пустота, мы проходим через него, поднимаемся по лестнице, второй, кажется этаж, в темном коридоре Глеб, чертыхнувшись, с трудом попадает карточкой. Номер нас встречает полной темнотой, в которой мне так хорошо и уютно?— здесь его запах, его вещи, всё его.Мы лежим друг напротив друга на кровати, смотрим?— эмоции настолько зашкаливают, что нам не нужно ничего делать, чтобы почувствовать кайф. Но тут Глеб протягивает руку к моей, сплетает наши пальцы и усиливает удовольствие во сто крат. Странное дело, в комнате абсолютный мрак, но почему-то я вижу его лицо и глаза?— они блестящие и такие добрые, как у щеночка, и у меня внутри всё начинает плавиться и гореть.—?Ты подстриг волосы,?— говорю ему.—?Могу отрастить.—?Не нужно.Я не страдаю больше ностальгией, когда он рядом, и я не хочу возврата к прошлому?— мне нравиться этот новый Глеб, повзрослевший, серьёзный, осознанный, с пеплом страдания, осевшем на самой глубине его ласковых глаз. —?А ты свои отпустил,?— произносит он, улыбаясь,?— мне нравится. Такие прикольные мягкие кудряшки…Он зарывается пальцами в мои волосы, гладит их, нежно перебирает, и вдруг к моему сердцу медленно подползает и обхватывает его холодная змея?— страх.Что, если это всё ненастоящее? Что, если после расставания с ним я свихнулся, и меня теперь держат в психушке, а всё, что было позже?— боль, страдание, постепенное возвращение к жизни, к работе, успех в музыке?— глюки, которые возникают в моем покалеченном мозге под воздействием препаратов. И вот сегодня врачи дали мне новые, экспериментальные таблетки, которые хоть и не могут вылечить, зато могут воссоздать симулятор моей идеальной жизни?— такое я, кажется, видел в кино.Если всё происходящее лишь игры моего больного разума, то я рад сойти с ума.Или я умер?— сдох тогда в какой-нибудь канаве на окраине Уфы, свалился в реку или вздернулся на суку, и то, что было потом?— это сначала все ступени ада, которые я просчитал своим лбом, потом чистилище, а сейчас заслуженный многолетними мытарствами рай.Потому что именно таким я его себе и представлял?— потому что мне не нужен рай, если в нем нет Глеба.—?Это всё?— настоящее,?— шепчет мой призрачный возлюбленный?— как он прочитал мои мысли? —?и приближается ко мне, целует?— нежно-нежно губы, потом легонько касается лица, двигается, еле заметно касаясь носа, лба, скул, щеки.Останавливается, потому что чувствует, что мне стало трудно дышать.—?Я иногда так по тебе скучал, что сил никаких не было. Всё пересматривал наши фотки и думал, как так вышло вообще, что я потерял свое самое дорогое.Я молчу и ничего ему не отвечаю, а в сердце распускаются цветы?— цветы глупой надежды, что заключение мое в одиночной камере для смертников неожиданно кончилось.Но Глеб хочет, чтобы я прервал молчание. Он спрашивает:—?А ты? Ты вспоминал меня? Скажи хоть что-нибудь, Тёма.—?Вспоминал,?— медленно выговариваю я,?— ни дня не было, чтобы о тебе не думал. Но фотки не смотрел, никогда?— это такая мука была?— видеть твоё лицо. И видеть тебя с другими…Мы лежим на одной постели, и меня неожиданно посещает тревожная мысль?— в скольких таких постелях он еще спал? Сколько их было еще?— в жизни и ?до?, и ?во время?, и ?после меня?? И вдруг в сердце ёкает?— а сколько еще таких будет-то?—?Никого,?— отвечает мне Глеб, хотя я не произнес вслух ни слова,?— никого больше не будет, Тём, я тебе обещаю.Я протягиваю руку к нему, касаюсь его лица?— в глазах его горят слёзы.—?Ты говорил, что один хочешь быть. Что тебе никто не нужен,?— с обидой выговариваю я.—?Я ошибался. Никто на самом деле не хочет быть один,?— говорит Глеб, прикусывая губы. —?Я почти что научился жить с этим, но мне так холодно… Но если ты откажешь мне, Тём, то я лучше один буду, чем с кем-нибудь?— кроме тебя ведь мне никто не нужен.Целительный бальзам на израненную душу, на кожу, сплошь покрытую ожогами?— я смотрю на него, и хитинная корка, покрывшее мое сердце, рассыпается как скорлупа.—?Я никогда тебя не обижу, клянусь. Мне только ты один нужен?— правда, я очень поздно это понял. Я такой дурак был. Прости.Я так долго ждал этого, так измаялся, так часто представлял этот момент в своей голове, что теперь, когда час пробил, и Глеб лежит рядом?— руку протяни, и дотронешься, я внезапно ощущаю острый приступ усталости, с которой не могу бороться, сон вдруг наваливается удушливой периной, тяжелым одеялом. Веки слипаются, голова наливается свинцом.—?Меня что-то рубит,?— говорю я. —?Извини.—?Ничего,?— отвечает Глеб и ласково гладит меня по руке —?Сейчас же глубокая ночь. Поспи немного. Нам некуда теперь спешить?— я же никуда не денусь.Я улыбаюсь, счастливый, впервые за много лет, а он шепчет:—?Повернись на бок, давай я тебя со спины обниму.И я поворачиваюсь, свернувшись калачиком, а Глеб прижимается сзади?— мы вновь стали одно целое, пазл сошёлся, вселенная схлопнулась. Мы одни в целом мире, и мне так хорошо и спокойно, как, наверное, не было еще никогда. Он просовывает мне руки под футболку, обнимает, прикасается губами к шее, целует, шумно дышит в затылок, и я чувствую, как живительная и очень горячая слеза скатывается из-под моего прикрытого века.Я дома. Открываю глаза и понимаю?— я дома, лежу, вытянувшись, на той самой кровати, где курил новую дурь и пил пиво, и яркий утренний свет бьет из открытого настежь окна. Надо мной нависает мой кореш, который вглядывается с тревогой, и я чувствую, как по моей щеке соленой каплей скатывается на губы слеза.—?Ты в порядке, чувак? Ты собирался в окно выйти, мы тебя еле успели остановить.Торопливо успокаиваю его, говорю, да, да, мол, я в полном порядке, закуриваю, а про себя думаю лихорадочно:?Нет. Нет, уж лучше сдаться сейчас, чем прожить еще один миг, еще один час, еще один день?— и в итоге всю свою жизни без него. Если я сейчас же не услышу его голос я умру, просто умру…?Испуганно роюсь в телефоне, но все смски от него я, конечно, удалил. Писать ему в директ, как какая-то малолетняя поклонница?— нет, тем более, я не знаю, кто там теперь его читает, менеджер, наверное. Нахожу телефон Сергея, который брал у меня интервью и который так настойчиво намекал о возможности нашего воссоединения, и, не думая, нажимаю на вызов.—?Здравствуйте,?— говорю я, и голос у меня дрожит. —?Вы меня узнали?—?Конечно, Артём, как дела твои? —?отвечает мне приветливо мужчина.—?Я… Всё хорошо, я просто хотел… Вы тогда говорили что-то про первый шаг Глеба, так вот… Я готов сделать второй или как вы там говорили... Неважно, просто передайте ему, что я готов. У меня нет его номера, и я не… Но я согласен поговорить…—?Я понял тебя, Артём, я обязательно ему передам.Он скинул, и едва я успел выдохнуть, едва успел отвести глаза от телефона, как телефон снова зазвонил?— сколько прошло? Меньше минуты?—?Алло.—?Тём,?— голос в трубке совсем как в моем сне, и мне приходиться что есть силы ущипнуть себя за руку, чтобы доказать себе, что я не сплю.—?Я выезжаю сейчас,?— говорит сбивчивым голосом Глеб, и я слышу как на заднем фоне громыхает дверь лифта, подъездная дверь, торопливые шаги, быстрое дыхание.Взгляд мой падает на горящую в руке сигарету, я зажимаю трубку плечом и к освободившейся руке прикасаюсь окурком. Невыносимая боль пронзает мой мозг и сигнализирует о том, что всё это мне уже точно не снится.—?Тём, я прямо сейчас сажусь в машину и еду к тебе. Сколько там? Восемь, девять часов? Я постараюсь быстрей…—?Не гони,?— прерываю я его,?— возьми сапсан.—?Я чокнусь тут два часа следующего сапсана ждать. Я лучше за рулем.—?Будь осторожней. Я подожду.—?Точно подождешь? Не передумаешь?—?Не передумаю. Я столько ждал тебя, что еще несколько часов погоды не сделают. Главное, чтобы ты приехал.—?Я приеду,?— слышу, что он бежит, доносится сигнал о разблокировке машины, он прыгает на сидение и сбивчивым шепотом говорит. —?Я люблю тебя. И всегда любил только тебя одного. Вот только понял я это тогда, когда безнадежно и бессмысленно проебался.