Часть 14 (1/1)

Юрий СтарковПодмосковье. Май 1955 год.Не знаю, кто из нас больше изголодался: я, которые постоянно держал Валерку на расстоянии, не потому что он мне не нравился, а просто потому что, или он, не смевший преступить ту черту, которую я же и начертил. Мне всегда казалось, что Валерка более решителен, но нет?— ходил кругами, словно я хрустальный, что, собственно, он и озвучил прямо сейчас, зацеловывая мне лицо.Моя бедная спина, которую один раз мне едва не сломали, ныла от удара о доски террасы. Вот ведь, зараза такая, как об стену дома шарахать и целовать, так, чтоб задыхаться начал?— я не хрустальный. А как член в меня вогнать, так разобьюсь, мать твою. Собственно, Валера мог не волноваться?— и он бы не порвал, и я бы не разбился. Как говорится, аукнулось мне то, что натворил в конце тридцать девятого года в Сухановке.А пока Валерка не мог в буквальном смысле слова от меня оторваться. Я плюнул на всё и позволял ему делать всё, что заблагорассудиться. Он же словно отрывался за все двадцать лет, когда не мог воплотить свою мечту в жизнь.Последние мгновения было словно фейерверк эмоций, до слёз, до звездочек перед глазами. Валерка зарычал, словно зверь, и, кончая, вжалменя в пол.После всего мы сначала бездумно пялились в потолок, а потом Валерка сел. Я коснулся рукой его спины, на которой были едва заметные шрамы. В своё время один хороший пластический хирург постарался, чтобы последствия гестаповских пыток не так бросались в глаза.—?Больно было? —?спросил я, понимая, что вопрос дурацкий.—?Сначала да,?— Валерка извернулся и улёгся мне на грудь, опираясь подбородком на сложенные в замок пальцы. —?А потом уже не чувствуешь. Можно подумать, ты не знаешь что это такое?—?Знаю.—?Почему спрашиваешь?Я долго смотрел на валеркино лицо, а потом невпопад сообщил:—?Жалею, что я тебя не уберёг.—?Перестань. Тут и без тебя защитников хватало.Под защитниками явно имелся в виду наш бывший неугомонный нарком Ежов, который в конце лета сорок третьего внезапно потребовал от Берии разрешения отбыть в сторону Западной Украины. Что-то ему, то ли почудилось, то ли привиделось, но надо сказать?— не ошибся. Валера об этом событии как-то неловко один раз буркнул, а Николай демонстративно становился глухим, когда я всё-таки пытался выведать, что случилось. Пришлось отстать, потому что я и сам, собственно, не особо разговорчив про период с сорокового по сорок пятый годы.Валера встал и спросил:—?Одеваться будешь?Я сел и понял, что если не отвечу ?да?, моя спина подобного обращения во второй раз не выдержит.—?Да. Буду,?— говорю я, ища, куда же в порыве страсти Валерка кинул мои брюки.Не, ну можно было просто встать в полный рост и абсолютно голым пройти в дом, но беда в том, в доме напротив практически весь год живёт некая богемная дама неопределённых лет?— тёща одного из наших коллег. Кто-то мне говорил, что она в своё время была балериной в императорских театрах и лично знала Матильду Ксешинскую с великими князьями. Конечно, по сути, плевать?— я у себя на даче, но мое тело сейчас не том состоянии, чтоб его в театральный бинокль рассматривали.Рядом со мной упали брюки, но я, вдруг подавшись непозволительным в обычное время эмоциям: ?Да плевать мне на старую бабку!??— резко встал, едва не потянул спину и схватил с кресла плед, обернув его вокруг бёдер. Мне показалось или я всё-таки слышал звук падающей в обморок старушки?Валерка с изумлением смотрел за моими манипуляциями.—?Что с тобой?—?Хочу кое-кого отучить подсматривать.—?Ты про богемную даму, что напротив? —?понимающе смеётся Валера.—?Именно.—?Думаешь, после греческих нравов семейства Романовых и театральной богемы царской России, её чем-то удивишь? —?ёрничает Кузнецов.—?Как знать,?— усмехаюсь я. —?Но лучше не греческих, патрицианских.Бормоча себе под нос, что вроде: ?Тебе видней?,?— Валера заходит в дом. Я ещё с минуту стою, как столб посреди террасы, потом потираю шею и вхожу следом за Валерой.Уже в доме он вновь хватает меня и прижимается к спине, утыкаясь носом основание шеи.—?Ты чего? —?удивляюсь я.—?Вспомнил ночь перед твоим расстрелом,?— жарким шёпотом выдыхает Кузнецов.Я напрягаюсь.—?Перед первым,?— для чего-то уточняет Валерка.Как будто я и так не понял.—?А-а-а, это когда Вера обо всём узнала? —?ровным тоном спрашиваю я, чувствуя, как снова начинаю плавиться в крепких валеркиных объятиях.—?Узнала она на следующий день,?— с занудством напоминает Валера. —?Я забыл выложить свёрток из портфеля, когда заходил к ней, а он возьми и открылся. Портфель.Его пальцы ласково гладят мои шрамы на спине и чувствую, что вот-вот и… Валера это понял и не говоря ни слова сделал то, о чём бы я его во второй раз ни в жисть бы не попросил.Через какое-то время, я, едва отдышавшись, выдыхаю:—?Какой же ты ненасытный!Мокрый лоб Валерки холодит мне спину.—?Ты так и не рассказал, как ты оба раза выжил,?— внезапно говорит Валера.—?Зачем? Всё уже позади,?— ворчу в ответ, всё-таки найдя в себе силы выскользнуть из его объятий.Вымыться бы, вытирать липкое семя радости мало. Такое чувство, что тебя патокой облили. Валера невозмутимо смачивает полотенце и начинает осторожно водить по моему телу, напоминая мне тем самым январь сорокового года.Подмосковье. Сухановская тюрьма. Январь 1940 г. Это было в тот поздний вечер, когда я каким-то звериным чутьём понял, что именно сегодня меня поведут на расстрел. И именно сегодня ко мне пришёл Кузнецов, потому что я просил следователя, чтобы ко мне пришёл именно он и принёс чистоё бельё. Ну, честное слово, от меня после месяца тюрьмы несёт, как от старого борова.В переданном свёртке было исподнее бельё. То, что нужно. Теперь надо бы всё с себя снять, но боюсь даже прикасаться к своей одежде, которая намертво прилипла к телу в некоторых местах. Но делать нечего и, стараясь не смотреть на мнущегося рядом Кузнецова, снимаю китель, а потом с силой сдираю с себя грязную и вонючую нательную рубаху. Не заорал только чудом, лишь застонал, до крови закусив губу. Откинув прочь окровавленные драные тряпки, что остались от рубахи, покосился на Валерку. Он стоял с перекошенным от ужаса белым лицом, разглядывая мои раны.—?Никогда не видел такого, а, товарищ Кузнецов? —?ехидничаю я и добавляю. —?Понимаешь, перед расстрелом раздеться заставят, а грязном умирать не хочется.—?Что они с вами сделали? —?выдавливает из себя Валера и делает движение, словно хочет броситься к двери. —?Это называется мыслить по-новому?Я перехватываю его и шиплю:—?Не смей, слышишь? Они и тебя упекут. Обещай мне, что не дашь повода для ареста.—?Я…—?Обещай!—?Хорошо, обещаю,?— кивает Валерка, затем хватает полотенце и кидается к рукомойнику.Валера начал обтирать мой торс, больше не говоря ни слова. Я выхватил полотенце и велел ему убираться. Мне было невыносимо находиться рядом с Валеркой. Уверен, глядя на меня, он вспоминает Никиту.—?Но.,?— начал было возражать Кузнецов.—?У-хо-ди! —?по слогам повторил я.Валера обиженно посмотрел на меня, поднял с пола разодранное окровавленное бельё, сунул в портфель и направился к двери. Когда он постучал, а конвойный открыл дверь, я прошептал:—?Прости меня, пожалуйста.—?И вы тоже,?— ответил Валерка и стремительно вышел прочь.Закрыв глаза, прислонился к холодной стене. Открытые ранки на спине заныли от соприкосновения с камнем. Не знаю, сколько времени прошло, но я всё-таки заставил себя обтереться полностью и переодеться. Заснуть не мог, прислушивался к шуму за дверью. Какой уж тут сон? Сердце колотилось, как бешеное. Наконец в полнейшей тишине раздались гулкие шаги конвоиров. Казалось, они грохочут на весь мир. На моём лбу выступила испарина, закружилась голова.—?Спокойно, Юрка, спокойно. Они не должны видеть твой страх,?— шептал я пересохшими губами.Разумеется, самоуговоры не помогли. Меня колотило, словно в ознобе, когда дверь в мою камеру открылась. Представляю себе, какое жалкое зрелище увидели конвоиры.—?Старков, на выход!Ноги сразу стали ватными. Господи, только б встать с нар. Самому встать, а чтоб волоком тащили, как некоторых. Сжал кулаки так, что костяшки побелели, кое-как поднялся и побрёл к двери. На пороге камеры липкий страх куда-то ушёл. Видимо, внутри меня что-то сломалось. Да и глупо было трястись, когда через полчаса твой труп вынесут куда-то прочь и захоронят хрен знает где.До помещения, где приговоры приводились в исполнение, я шёл прямо, держа руки за спиной. Но у дверей замешкался и меня буквально втолкнули внутрь. Не сразу сообразил, что раздеться не попросили.—?Лицом к стене! —?скомандовал чей-то уверенный голос.Самого говорившего не было видно?— лишь силуэт в темноте помещения. Освещённым был лишь угол, где я находился.Встал, как приказали, закрыл глаза и сглотнул. Ноги вновь стали ватными, едва не подкосившись. Мысленно плюнув на всё, прикусил зубами сжатые в кулак пальцы. Сердце не просто сильно стучало, оно готово было прорваться сквозь рёбра наружу. Сдуру вспомнились всякие неприятные физиологические подробности, которые случались с казнёнными людьми. Я лишь надеялся, что это будет потом, когда пуля поставит точку в моей жизни.Звук взведенного курка вызвал приступ паники, заставив меня непроизвольно спрятать лицо в ладонях. Со стороны наверно это жалко смотрелось, но мне было плевать. Грохот выстрела, второй, третий и… и всё прекратилось. Не сразу дошло, что я продолжаю стоять?— ни одна пуля в меня не попала. Что это?!—?Испугался, Старков? —?насмешливо спросил тот же голос. —?Радуйся, тебя всего лишь решили проучить.С этими словами мужчина вышел за дверь, оставив её открытой. Тут же из коридора раздался голос, который ни с кем не спутаешь:—?Вот видишь, Николай, я держу слово. Твоему Старкову оставили жизнь. Теперь твоя очередь.Из коридора упала чья-то тень. Медленно повернувшись, я увидел, что напротив дверей стоит, опираясь на трость, Николай Иванович Ежов. Он смотрел на меня обжигающим взглядом, а потом отвернулся и ответил:—?Ты получишь то, что просишь, но смотри не зарвись.—?Старкова-то куда? —?насмешничает Берия.—?Сам решай,?— пожимает плечами Ежов. —?Его я видеть больше не хочу.С этими словами он скрывается из видимости дверного проёма. И только теперь я сполз вдоль стены на пол. В голове было пусто, оглушающее пусто. Умом понимаю, что остался жив, но какой ценой и как теперь жить самому? Чувствую, что не могу сдержать невольного хриплого хохота, что пробивается из груди наружу и я начинаю истерически смеяться. Продолжаю даже тогда, когда за мной пришли и повели в тюремный лазарет. Проходя по коридору мимо Берии и Ежова, я вдруг захлебнулся воздухом из-за того, что лицо Николая было белее снега в горах.В лазарете мне что-то вкололи и я уснул. Проснулся, когда было светло. Врач увидел, что я очнулся и вышел за дверь. Через какое-то время ко мне в лазарет вошёл нарком НКВД Лаврентий Павлович Берия.—?Что ж, товарищ старший лейтенант Старков, свой урок вы получили,?— сказал он. —?Надеюсь, больше такого с вами не повториться?Отвечать мне не хотелось совершенно, поэтому вновь показал свой вредный характер и отвернулся к окну. Тяжёлый вздох дал понять, что нарком если и сердиться на меня, то понимает, что переделывать поздно. Пусть выгоняет прочь из органов или отправляет лес валить.—?Одного не могу понять, Юрий Данилович,?— продолжил совершенно ровным тоном Берия. —?Что Ежов в тебе нашёл?При этих словах я так резко повернул голову, что шейные позвонки хрустнули.—?Вы так себе шею свернёте, товарищ Старков. Отдыхайте и через два дня можете быть свободны. Увольнять я вас не буду. Тут уже другие люди просили.—?Я не просил,?— и снова отворачиваюсь.Меня и вправду выпустили, а за стенами меня уже ждал взволнованный Валера, который и сообщил, что расстрел Ежова назначен на первые числа февраля. Шальная мысль присутствовать на расстреле приходит сразу же и я немедля начинаю доставать Лаврентия Павловича, чтобы тот дал разрешение. Он, конечно, долго ворчал, но позволил мне быть в ту ночь в Сухановке.Подмосковье. Май 1955 год.Из воспоминаний меня выдернул всё тот же Валерка, неосторожно проведя сырым полотенцем вдоль позвоночника. Старая рана дала о себе знать, я невольно охнул.—?Что? —?испугался он.—?Кузнецов,?— прорычал я, отодвигаясь от него,?— если тебе интересно, то в первый раз мне повредили спину именно тогда, в сороковом.—?Да? —?внезапно рассердился Валера. —?А по-моему, кое-кто вышел из Сухановки на своих двоих, только с палкой.—?Именно. Колено подвернул или лодыжку, не помню. А спина она потом сказалась, когда мы Николая увезли.—?Поэтому тебя два месяца не было? —?уточнил Валера.?— И поэтому тоже,?— соглашаюсь я, наконец-то натянув на себя брюки, и резко меняю тему. —?Ты хотел знать, как мне оба раза удалось избежать расстрела?Валера настороженно смотрит на меня и кивает. Наблюдая за тем, как он одевается, сообщаю совершенно будничным тоном:—?В первый раз никакого расстрела не было.Валера уставился на меня немигающим взглядом своих карих глаз.—?То есть?! —?медленно уточняет он.—?А то и есть,?— говорю я, наливая себе в стопку водки. —?Не было, хотя и у стены стоял и выстрелы прозвучали.Валерка вырывает у меня из рук стопку, ставит на стол и встряхивает меня за плечи.—?Ты можешь толком объяснить?!Я вырываюсь из его захвата и цежу сквозь зубы:—?Пули прошли мимо. Мне дали понять, что меня всего лишь пожурили, ясно?!Валера переваривал мои слова долго. Наконец он отмер, залпом выпил то, что осталось в стопке и очень спокойно уточнил:—?То есть всё-таки отвели туда, где приводили приговоры в исполнение?—?Оглох что ли? —?сержусь я.Валера наливает ещё водки и выпивает. Я отбираю бутылку.—?И как ощущения? —?взгляд Кузнецова буквально выжигает душу.?— Будто бы тебя не ставили? —?отвечаю вопросом на вопрос и убираю водку в навесной шкафчик.—?Сравнил: немцев и своих,?— Валера покачнулся и я подхватил его, чтоб не упал.—?А там уже не было своих, понятно? —?добиваю я словами и веду Валерку к дивану.Севший на диван Валерка тупо уставился в пол, потом поднял на меня взор и задал ещё вопрос:—?А второй раз?Я сардонически усмехаюсь:—?А второй раз в меня попали. Ты и сам видишь куда.—?И что? —?пьяно бурчит Валерка.—?А то, что у нас второй раз не расстреливают.В комнате повисла тишина. Валерка выматерился и собрался было куда-то идти, но я силой уложил его спать.Дождавшись, когда он уснёт, внезапно подумал о том, что не хочу я про второй расстрел рассказывать. Проблема в том, что Кузнецов не отцепиться. Как говорится, ?сказал А, говори и Б?.