Часть 4 (1/1)

До Рождественского Сочельника остается пара дней. Они наполнены дневной тишиной и медовыми, душными вечерами. Свет от гирлянд и паровых ламп растворяется в золотом и буром хмеле, играет тонущими искорками в цветных коктейлях, клубится обсидиановыми звездами в вине. На улице повисает свежий запах хвои. Но большинство базаров уже пустует?— священный праздник все-таки. Только еще ярче горят окна магазинов и лавок, зазывая прохожих в бесконечное пространство полок и стеллажей, заполненных товарами, одеждой и утварью, самой разнообразной едой и ароматной выпечкой. Более всех воздух заполняет вязкий и приторный запах шоколада?— его варят вручную. Толпы прохожих собираются, чтобы смотреть, как поварята, словно маленькие звездочки, бегают меж пузатых чанов, кипящих бурой массой, мешают огромными черпаками сладкое варево. Восхищенные глаза упиваются видом жидкого шоколада, его бархатным отблеском или карамельным переливом, а затем начинается процесс отливки разнообразных фигур. Суета будто накрывает людей, проникает в их умы и сердца, заставляя заботиться лишь о том, как еще лучше, торжественнее, пышнее отпраздновать подступающее Рождество. Только улицы и дома стоят холодными ледышками, неуклюже торча из промерзшей голой земли. В окнах, как маленькие призраки, мерцают свечи Адвента, зазывая зимнее благословение. Их так много, что Чан Гэну кажется, что он потерялся в лесу среди стаи светлячков. Еловая лапа, принесенная кем-то из посетителей, широко висит на входной двери, удерживая большой пузатый шарик. Кое-кто из постоянных гостей уехал на праздники, но все равно Чан Гэн погружается в шумную атмосферу, как только заходит в бар. За его спиной висит гитара, а в глазах плещется веселье. Гу Юнь в очередной раз побеждает в споре и выгоняет Цзипина за рождественской елью, ведь как можно встречать праздник без нее. Облака, густые и низкие, встречают Шэнь И, текут вслед лениво. Голый асфальт и брусчатка, темные дома кажутся жалкими нагромождениями на фоне приближающейся зимы. На улице дышится тяжело и глубоко от сильного мороза. Широко распахнутые глаза жадно ловят свет?— его мало. Ощущение хрустящего наста, перезвона сыпучего снега, едва прикрывающего густые комья сугробов, не отпускает всю дорогу, но все это лишь насмешка природы над ожиданиями людей. Чан Гэн сразу замечает, что сегодня его ифу выглядит еще более уставшим. Глаз полукругом обводит золотая дужка монокля, через стекло мерцает темный взгляд. У Гу Юня снова сильно болит голова. Точно ли от погоды? Чан Гэн не уверен уже, но подходит к барной стойке и привычно говорит, что скоро точно пойдет снег. Гу Юнь смеется коротко, трепетно прикрывая глаза длинными ресницами, а затем просто улыбается. Обычно этот жест неуловимый, прячется за кривым движением губ, ехидным смешком, но сейчас Чан Гэн любуется ее парящей задумчивостью, кротостью. —?Ты так и будешь тут сидеть? Или зря выпрашивал у меня место для своей гитары? Чан Гэн ведет плечами. Он сюда спешил. Скользил по тротуарам, перепрыгивал через ступени, лавировал между стремительными бричками, чтобы добраться до ставшего родным бара, ведь вчера… Вчера Чан Гэн бросил лелеемую фальшивыми языками мечту, что он станет драгоценной звездой элитного ресторана, и, может, даже?— сцены. А уже сегодня он решает остаться в этом маленьком баре, где его музыка не должна затмевать тайны светских разговоров, где песни и костюм не обязаны подчеркивать пустую деловитость, напыщенные манеры и высокий ранг посетителей. Здесь его музыка живет. Чан Гэн сидит у пышущего жаром парового камина, перебирая любовно струны, вплетая тихие песни в бархатные разговоры, в порывистый, как волна, шум и смех. Гитара поет ладно, мелодия перекатывается, растекается среди посетителей, смягчая сердца пылкими, отчаянными песнями про любовь и самоотверженность, печалит пьяный разум балладами о прошедших временах, пожарах, бессонных ночах, полных тоски по погибшим и мечтаний о мире и доме. Гу Юнь, как и прежде, смотрит на Чан Гэна. На простые черты тела, окруженные тающим жаром, размытые легким полумраком помещения, вписанные сюда так естественно и изящно, на практически незаметные задумчивые тени и блики, что делают лицо юноши более взрослым, безмятежным и светлым. Длинные пальцы бьют по струнам, ловят вибрацию, извлекают ноту за нотой, проращивают печаль, а затем снова давят ее, охмеляя присутствующих. Чан Гэн, довольный и чуть раскрасневшийся от нахождения рядом с камином, возвращается к стойке, где его встречает полуулыбка Гу Юня. Его лицо разглаживается, брови оттеняют персиковый перелив глаз. —?Хватит обворовывать моих сослуживцев! Чан Гэн еще не смотрел, сколько монет набросали ему гости, но, кажется, их было прилично. —?Это месть. Ведь меня тоже обворовали. Гу Юнь изумленно вскидывает брови, глядит через монокль почти наивно. —?Ты, Цзыси. Похитил мое сердце. Даже с другого угла бара слышно, как фыркает Шэнь И, вернувшись с искомой елью. На его щеках алый румянец кипит, а в глазах острые искры, царапающие и пронзающие, будто льдины. В охапке небольшая, густая ель. Сочного цвета ветви торчат во все стороны, иголки большие и колючие. Свежий запах расползается по бару, смешивается со сладкими, кислыми ароматами алкоголя, сиропа. Отсвет гирлянд становится еще гуще, золоченей. Рождество подступает совсем близко. Гу Юнь вдруг замечает жемчужную роспись на плечах друга, волосах, на руках. Капли сияют приглушенно, насыщенные чистым морозом и свежестью. —?Снег идет? Действительно, за стеклом город тонет в мягком хлопке, вальяжно падающем с дымчатого неба. Пушистые снежинки, сцепившись друг с другом в маленькие облачка, как лодочки, спускаются с неба, мерцают, качаются, рассыпаются, врезаясь в студеные дороги и льдистые крыши. Густое, свинцовое небо, несколько месяцев мрачно, будто в тяжелой думе, нависающее над городом, наконец щедро просыпает снег, словно рисовое зерно?— на счастье. В груди расцветает ощущение, что становится теплее и легче. Ветер больше не горланит жутко и тоскливо в трубах, не бросает в лицо колючую, шипастую изморозь, не сушит измученный черный город, оставляя на горизонте бесконечно мелькающую тенями неизвестность. Чан Гэн берет руку Гу Юня в свою. Ладони юноши большие, от камина?— горячие, а от игры на гитаре?— шершавые, но они такие уютные, обволакивающие и добрые, что Гу Юнь не желает отстраняться. —?Ифу, все будет хорошо. Тебе станет лучше. Чан Гэн вдруг наклоняется и невесомо целует острые хребты костяшек. Гу Юнь лишь тихо вздыхает, кивая лениво. Ему правда дышится лучше. Голова освобождается от монотонного звона и болезненной скованности. Он слушает только чистый стук своего сердца в ушах. Рождество на пороге. В этом году он его действительно ждал.