Мама умнее, или делегированный синдром Мюнхгаузена (1/2)

С самого детства у Рапунцель и её матери была маленькая традиция, о которой ныне она не могла вспоминать без слёз. Слова их любимой песни звенели у неё в ушах день и ночь; она просыпалась с призрачным ощущением нежных пальцев, бережно перебирающих её волосы. Постель по ту сторону так и оставалась холодной и пустой. ?Мама умнее. Мама знает лучше?. Рапунцель смеялась сквозь слёзы и вытирала лицо тюремной робой. Она ещё не знала, как распорядиться свободой, которой она добивалась только для того, чтобы понять — мама была права.

Что ж, возможно, не во всём, но в одном точно: Рапунцель не сможет прожить без неё и дня.

?Мир снаружи сожрёт тебя заживо, моя наивная глупая девочка?. И он сожрал. Но обо всём по порядку. Мама Рапунцель была красивой женщиной; по-настоящему красивой, такой, какой ей никогда не предстояло стать. Она передвигалась по дому так, будто танцевала на ходу, и мурлыкала песни себе под нос. Рапунцель могла закрыть глаза и увидеть её как наяву посреди гостиной за ежедневными домашними делами. Мама поливала цветы, смахивала пыль с каминной полки и сдувала с лица вечно мешающие кудрявые пряди. В их доме всегда пахло больницей.

— Знаешь, почему я это делаю? — спросила как-то раз мама, во второй раз за утро протирая зеркала. Их в доме было много. В свободные минуты мама останавливалась напротив одного из них и разглядывала собственное лицо: не дай бог, если у неё размазалась тушь. — Я не могу позволить тебе заболеть, моя маленькая, и именно поэтому чистота в нашем доме — залог безопасности. Эта ужасная пыль губительна для твоего хрупкого здоровья! Рапунцель послушно мыла руки до тех пор, пока они не начинали краснеть от трения, и мазала их жирным кремом, чтобы кожа не начала трескаться. Мама следила за этим.

На дверце холодильника висело меню на всю неделю: там было много овощей, но никогда не было ничего сладкого. Мама говорила, что всё это важно и полезно для здоровья, но сама редко ела то, что готовила для Рапунцель.

— Да, моя милая, тебе не повезло иметь такое здоровье, — говорила она, нанизывая на вилку головокружительно пахнущее жареное мясо. — Но ты ведь понимаешь, что это всё тебе во благо? Рапунцель сглатывала слюну и соглашалась. Если она спрашивала, почему ей нельзя конфетку или дольку апельсина, мама начинала без устали перечислять все её проблемы со здоровьем. У Рапунцель, конечно же, гастрит, но хуже всего — предрасположенность к диабету, целый букет аллергий и плохая наследственность от отца. Она могла поправиться так, что её ноги отекли бы и перестали справляться с тяжестью тела, ну а мама... Мама могла есть всё что угодно. У неё была изумительная фигура. Иногда Рапунцель замечала чужие взгляды, обращённые на маму, и чувствовала на себе неподъёмную вину.

Мама никогда не говорила этого вслух, но Рапунцель прекрасно понимала, что своим рождением она отняла у неё молодость и головокружительную карьеру, а потому редко решалась ей перечить. Лишь сейчас она осознавала, что на деле всё было не так и что мама наслаждалась вниманием, рассказывая всякому неравнодушному о тяжёлой судьбе и о дочери-инвалиде.

Тогда она чувствовала только вину, парализующую тело насквозь. Мама была слишком хороша для того, чтобы сидеть дома и вытирать ей слюни, но всё равно самоотверженно возилась с ней и держала в порядке толстую папку с медицинскими заключениями. Она не работала, но они безбедно жили на многочисленные пособия и пожертвования. Рапунцель не знала всех тонкостей и точных диагнозов, но хорошо выучила, как выглядеть миловидной и беспомощной на особых мероприятиях. Проблемы начались лишь к годам к пятнадцати, когда Рапунцель начала замечать то, чего не видела прежде, и захотела то, чего не желала до этого. Мама почти не отпускала её на улицу и по-прежнему наряжала так, будто ей шесть лет: Рапунцель возненавидела розовые платья, бантики и длинные волосы, которые ей не позволялось отстригать.

— Зачем? — мама удивлялась и вскидывала тонкие-тонкие брови. Рапунцель отворачивалась от неё и отказывалась смотреться в зеркало, чтобы не видеть новую причёску с искусственными цветочками и розовыми лентами. — Разве ты не видела всех этих бедных детей с онкологией? Они бы убили за такие волосы, милая! — У меня нет онкологии, — Рапунцель скидывала с плеч руки матери и чувствовала, что вот-вот расплачется.

— Так порадуйся этому и посмотри на свою новую причёску! Маме говорить было легко: волосы у неё казались лёгкими-лёгкими, почти невесомыми, и они никогда не опускались ниже лопаток. Ей не приходилось вычёсывать колтуны сквозь слёзы, не нужно было чувствовать тяжесть густых локонов и страдать от вечной головной боли. Из-за дополнительного веса шпилек, заколок и бантов Рапунцель иногда думала, что очень скоро её шея не выдержит и сломается. Мама улыбалась и говорила, что она похожа на принцессу. Они спорили не только о волосах; Рапунцель отказывалась от овощей и опостылевших диетических блюд, игнорируя сводящий с ума голод, а мама плакала и то угрожала, то умоляла поесть. Без её ведома Рапунцель не могла даже выйти во двор.

Примерно в то время вечных споров и ссор Рапунцель придумала для себя сказку: её настоящая мама, конечно, не могла быть такой строгой, а значит, она действительно принцесса из затерянного королевства. А её отец, ушедший из семьи после рождения Рапунцель, мог быть самым настоящим королём.

Мама посмеялась над этой мечтой, когда обнаружила рисунки в коробке под кроватью, и сказала, что её отец был алкоголиком, струсившим взять на себя ответственность и оставившим её в восемнадцать лет одну с грудным ребёнком на руках.

— Из-за его пьянства ты расплачиваешься своим никудышным здоровьем, — сказала мама, и Рапунцель перестала мечтать о замках и королях, но не смогла заставить себя не думать о принцах. Конечно, она знала, что ей вряд ли так повезёт, — маминой красоты она не унаследовала — но грезить об этом ей никто не мешал.

Она мечтала убежать далеко-далеко и увидеть мир, чтобы выпить первую в жизни газировку на берегу какого-нибудь моря. Рапунцель уже знала, что у неё нет аллергии на сахар: однажды она рискнула стащить у мамы шоколадку и воровато съела её в ванной. С ней ничего не случилось, хотя мама утверждала, что она может умереть, если съест хоть крупицу.

— Как ты думаешь, — спросила у неё Рапунцель однажды, рассматривая в отражении зеркала новую причёску, — кто-нибудь однажды полюбит меня? Слова сжались в груди неумолимым узлом; Рапунцель прекрасно видела себя в тени матери, возившейся с остатками волос на зубцах расчёски. Недавно ей исполнилось тридцать четыре, но она оставалась всё такой же красивой и хрупкой. — Кого ты видишь в зеркале, дорогая? — мягко спросила мама, вскинув на неё светло-серые глаза. — Я вот вижу сильную и умную красавицу, которая стоит рядом с тобой. Рапунцель моргнула. Мама рассмеялась.

— Не бери в голову, я же просто шучу! Ты знаешь, что я люблю тебя. И это самое главное. Ты — моя маленькая радость, единственная причина, по которой я ещё живу. Но скажи, я по-прежнему совсем неплоха, правда же? Львиную долю пожертвований мама тратила на себя — что ж, Рапунцель не могла её винить. Мамина жизнь закончилась в восемнадцать лет, и ей почти наверняка необходимо было иногда вспоминать о свободе. Она всегда тщательно красилась и подолгу выбирала наряды; Рапунцель любила наблюдать за ней и тихо мечтать, что однажды она станет такой же. В восемнадцать лет Рапунцель впервые по-настоящему влюбилась. Именно тогда она позволила себе поверить, что все её мечты внезапно сбылись как в самой настоящей сказке. Парня звали Юджин, и Рапунцель встретила его на сайте интернет-знакомств. Она научилась пользоваться ноутбуком только в семнадцать лет, и то — ночами, в то время, когда мама не спала так чутко и не замечала её отсутствия в постели. Она общалась с Юджином месяц, и за это время они вдвоём придумали, как Рапунцель ненадолго выскользнуть из дома и суметь встретиться с ним лично.

Субботними вечерами мама всегда уходила из дома и не возвращалась почти до самого утра: это была их маленькая договорённость. Вся неделя принадлежала Рапунцель, но суббота... Этот единственный вечер на неделе мама посвящала себе одной. Иногда она приводила с собой мужчин, и тогда вечер субботы плавно перетекал в первую половину воскресенья, но Рапунцель не жаловалась.