Глава 9. ?Восславим царствие Чумы!? (1/1)

Авиньон тонул в колокольном звоне. Монастырь кармелиток; обитель францисканцев; церкви Сен-Агриколь, Сен-Дидье, Сен-Пьер — везде тревожно, надрывно стонали колокола. Поверх их печальных голосов заунывно и гулко отбивал удары большой колокол Нотр-Дам-де-Дом.Звон проникал в покои богача и каморку нищего, его слышали купцы и мастеровые, монахи и блудницы, богословы и трактирщики. И каждый содрогался, понимая, что колокол звонит по нему.Кроули посторонился, пропуская погребальные дроги. Они тянулись вереницей на ближайшее кладбище. Начав хозяйничать у реки, чума за неделю опустошила прибрежные кварталы, где ютилась беднота, перекинулась на улицы красильщиков, медников, хлебников. Что ни день, закрывалась очередная лавка, мастерская, кузня, и вскоре ее владельцы со всем семейством отправлялись в последнее, недлинное путешествие.Снега все не было. Облака, похожие на грязную мыльную пену, по-прежнему закрывали солнце, и от этого зимний город с его голыми деревьями, бледно-жёлтым камнем стен, темными окнами пустых домов, и серой, как несвежая простыня, рекой, сам напоминал тяжелобольного.Говорят, колокольный звон отгоняет нечистую силу. Кроули вдоволь навидался священников, продолжавших верить в это, даже когда черти уже тащили их души в Ад. Впрочем, сейчас демон охотно поддался бы людскому суеверию, чтобы убраться из Авиньона куда подальше, но приказ есть приказ. К счастью, Вельзевул не торопила его с выполнением задания, потому что Климент VI хоть и остался в городе, но теперь чуть ли не сутками пропадал в молельне, соединенной с его покоями. Вытащить его оттуда могли лишь новости исключительной важности, на поиски которых демон собирался отправиться. Сегодня он облачился в алое и рыжее. Выбирая оттенки, отметил про себя, что еще ни разу, начиная с торжественного въезда Первого Всадника, не надел черное — цвет, преобладающий ныне на авиньонских улицах. И не надену, твердо решил Кроули, этого от меня старуха не дождется. Он вышел в город вполне довольный собой, и первые несколько кварталов прошел беспечным легким шагом, зная, что развевающиеся длинные одежды смотрятся на нем живым пламенем. А потом повстречал обернутые в холстину трупы на повозках и бредущих рядом людей, почерневших от горя и отчаяния.Демонам не ведом стыд. Ну, может быть, совсем чуть-чуть... И он сразу превращается во что-то другое, например, в ярость. Никто и никогда не осмеливался поднять руку на Всадников, но у Кроули вдруг страшно зачесались кулаки, — такого с ним не случалось уже очень давно.Незаметно к звону колоколов и скрипу тележных колес добавились новые звуки: топот многочисленных ног, громкие возгласы, смех. Смех? Кроули обернулся. Из-за угла ближайшего дома, чуть не перевернув дроги, вывернула ватага молодых мужчин, одетых так же богато и ярко, как и он.— Смотрите, это же… ну, фаворит его святейшества, — послышался громкий возглас. — Клянусь пупком святого Себастьяна, я забыл ваше имя, сударь!Компанию весельчаков возглавлял завсегдатай званых обедов папы Климента, юный баловень судьбы, единственный наследник местного графа или герцога, — Кроули не считал нужным вникать в такие мелочи. Буйного молодчика звали Рене де... впрочем, его фамилией демон тоже не интересовался. А на ?фаворита? и глумливые смешки ответил самодовольной улыбочкой, добавив вслух:— Мое почтение, господа. Прекрасный день, не правда ли?— Идемте с нами! — Рене бесцеремонно схватил его за рукав. — Идемте пить и веселиться, пока мы живы!Он пошатывался, от него разило вином. А еще — страхом и тем особенным, исступленным вожделением, когда жаждут не столько заполучить кого-то или что-то, сколько осквернить и уничтожить приобретенное. Остальная компания тоже нетвердо держалась на ногах, окруженная плотным облаком спиртного духа и грешных желаний. Безудержные кутежи, лихорадочное веселье сделалось обратной стороной отчаяния и ужаса, охватившего город. Если завтра не наступит, значит, надо успеть сегодня взять от жизни все — и они брали, опустошая винные подвалы, осыпая золотом блудниц, обжираясь до рвоты. Что ж, подумал Кроули, Хастур был прав: грешников в зачумленном городе — хоть лопатой греби. Вот эти, например, почти готовы, осталось их слегка подкоптить на огне какого-нибудь подходящего порока. Спасением душ пусть занимается ангел, а лично он намерен отправить всю компанию в пекло самой короткой дорогой. Демон ухмыльнулся, приобнял молодого глупца за плечо и заявил во всеуслышание, что чума боится веселых и пьяных, а потому будь проклят тот, кто загрустит и протрезвеет.— Ох, взял бы я бы эту чуму... — движением рук и бедер Рене показал, что бы с ней сделал. Приятели одобрительно заржали.Вот и нужный порок, смекнул Кроули, — старая, как мир, похоть. И, словно сам Сатана сегодня помогал ему, впереди, на перекрестке улиц, показались две женские фигуры.Одна была одета богато, другая попроще и держалась на шаг позади: очевидно, состоятельная дама в сопровождении служанки шла в церковь монастыря кармелиток, расположенного неподалеку.Дама куталась в длинный широкий плащ, но желтые глаза видели ее так ясно, словно она была без одежды. Видели и в одно мгновение уже знали о ней всё.— Друзья мои, взгляните-ка, кто идет там, впереди, — Кроули повернул Рене в нужном направлении, поскольку тот с пьяным упорством желал идти в другую сторону. — Это та самая госпожа де Нов, красавица Лаура, которой посвящает сонеты синьор Петрарка! Давайте разглядим ее поближе!Второго приглашения гулякам не требовалось: в предвкушении нового развлечения они самым скорым шагом, на который были способны их заплетающиеся ноги, поспешили за женщинами.— У Петрарки губа не дура, скажу я вам: мадам де Нов свежа, что твоя майская роза, и стройна, как кипарис, — распалял их на ходу Кроули. — Он любит ее уже двадцать лет, и она по-прежнему прекрасна. Двадцать лет ежегодно посвящает ей сонеты, но ни разу не перемолвился с ней ни единым словом!Компания позади забурлила голосами:— Гы-ы, любить вприглядку чужую жену — дело нехитрое!— Рогоносец де Нов!— И что же, за двадцать лет между ними ничего не было?— Ну, сам синьор Петрарка за это время прижил двух незаконнорождённых детей, — подзуживал демон.— Ах-ха-ха, силён!— На одну смотрит, к другой прижимается — двойное удовольствие!Женщины оглянулись на шум, и стало ясно, что желтоглазый наперсник папы не солгал: широкий плащ не скрывал гордую осанку дамы, а ее лицо в обрамлении темного глубокого капюшона сияло последним, самыми нежным и чарующим отблеском молодости.Правда, оно тут же побледнело от страха при виде распаленной, буйной ватаги. Служанка что-то коротко сказала госпоже, и они почти бегом бросились к спасительным воротам монастыря.Рене пронзительно засвистел, его спутники завопили, заулюлюкали, точно охотники, преследующие зверя. Кроули мчался впереди всех, как степной пожар. Страсти людей передались демону и теперь его переполнял злой азарт: скорее настигнуть беглянок, не дать им ступить на освященную землю!И все-таки он не успел: тяжелые створки ворот захлопнулись перед ним, чуть не прищемив ногу.Позади раздались возгласы досады и разочарования, но они стихли, стоило заговорить Рене.— На наше счастье, в Авиньоне еще остались менее стеснительные красотки. Женщины, что мотыльки: слетаются, как на огонь, на звуки веселья и звон кружек! Идёмте пировать, друзья!Кто-то из компании, успевший слегка протрезветь, возразил, что все трактиры закрыты, а на улице пировать слишком холодно. Кроули не вмешивался в разговор, с любопытством ожидая, какое решение примет вожак. Уж этот малый едва ли выберет возвращение по домам! И точно: Рене, поколебавшись немного, счастливо улыбнулся и громко сообщил:— Костры! Много костров! Смотрите, солнце садится, скоро стемнеет. Мы осветим ночь жарким пламенем! Тащите из пустых домов столы и стулья! Ломайте кровати, лари — они пойдут на растопку. Господин... — он повернулся к Кроули и запнулся.— Серпенто, — услужливо подсказал демон.— Точно! Наконец-то я вспомнил ваше имя! Сударь Серпенто, говорят, Его Святейшество нынче постится, значит, ему ни к чему те яства, которыми он нас потчевал. Могли бы вы раздобыть их?— Нет ничего проще. Готовьте столы, за угощением дело не станет.?Откладываете похоть ради чревоугодия? Не возражаю!? — добавил он про себя.Улицу Кожевенников ?черная смерть? опустошила одной из первых: помогли едкие вещества, в которых вымачиваются кожи, густой смрад и постоянная сырость. Сначала подмастерья начали быстрее обычного выкашливать собственные легкие, а вскоре пришла очередь и мастеров. Первых умерших отпевали и хоронили как полагается, но вскоре госпожа Чума отменила все церемонии. Последнего покойника на опустевшей улице мародеры просто облили оставшимся в чане дубильным раствором, чтобы перебить запах, и вынесли из дома все, что приглянулось.— Вонь лучше любых указателей, — усмехнулся Рене. — На наше счастье, здесь хватает и чистых домов. Тащите все, что способно гореть или держать на себе блюда, кубки и задницы!В последнем свете короткого зимнего дня Кроули с поистине демонической отчетливостью увидел: каменный тоннель улицы; клубится, сгущаясь, тьма, и смутные призраки ныряют в разверстые чрева мертвых домов, чтобы мгновение спустя выволочь оттуда, точно требуху, стол, стул или скамью. Отчего-то совсем не слышно треска дерева или грохота досок по камням... Ватной, душной тишиной набита бывшая улица Кожевников.Я опоздал, понял демон. Эти люди уже обрели собственный ад.— Дорогой Серпенто, где же обещанное?И тут же вместе с вопросом и живым человеческим голосом вернулись, лавиной рухнули на рыжую голову звуки и краски: смех, треск десятка огромных костров, алые и багровые сполохи на желтых стенах, синие, лиловые, зеленые плащи, блеск золота, сияние драгоценных камней в перстнях и на одежде.Еще толком не придя в себя, Кроули щелкнул пальцами. Запоздало напрягся, готовясь к всеобщему изумлению, испугу, потоку вопросов...— Вот это ловко! — Рене как ни в чем не бывало потянулся к ближайшему серебряному кувшину, в котором маслянисто поблескивало вино. — Не удивительно, что вас приблизил к себе папа. Друзья! Первый кубок — во здравие господина Серпенто, короля ловкачей!Три длинных стола составили между собой, и на всех хватило блюд с мягким хлебом и горячим, истекающим соком мясом. И вино, реки вина — золотого, розового, темно-красного и густо-фиолетового.К глуховатому мужскому смеху прибавился звонкий женский. Пять или шесть молодых красоток, одетых легко и ярко, уже сидели за столами, хотя Кроули мог бы поклясться, что это не его работа.— Второй кубок мы поднимаем за нашу госпожу, что ныне главнее и папы, и императора, — провозгласил Рене. — Мы пьем за великую даму Чуму!В дальнем конце улицы мелькнул белый силуэт всадника... Нет, показалось. Просто дым и пляска огня. Кроули перевел дыхание и залпом выпил из первого попавшегося кубка. — Пусть кубки звенят громче колоколов! — продолжал смертный. — Гоните прочь уныние и печаль, в круге нашем есть место только для веселья!Время, как сердитая пряха, рванула запутавшуюся пряжу, не разбираясь, где прошлое, где настоящее, и в каком месте грубая реальность переплетается с тонким вымыслом.Не оттуда ли, из прорехи мироздания, и появился этот монах? Молодой, но страшно изможденный, с ввалившимися светлыми глазами и почти голым черепом.Пирующие, казалось, не замечали его, хотя он подошел вплотную к столам. Кроули отставил чашу, и, не мигая, наблюдал за ним. Поблуждав недоумевающим взглядом по смеющимся, красным, лоснящимся от пота и мясного жира лицам, он уставился на демона.— Безбожный пир, безбожные безумцы![1] — слетело с бескровных губ. Или они умело покрыты белилами? И зачем на столе между блюдами и кружками лежит белая маска с черной слезой на щеке и печально изогнутым ртом?— Вы пиршеством и песнями разврата ругаетесь над мрачной тишиной, повсюду смертию распространенной, — подсказал Кроули. Где-то, когда-то он слышал эти слова. Или ему только предстояло их услышать? Время усмехнулось, принялось сучить пряжу дальше, распутывать узлы, латать прорехи. Нет, никакого грима: этот человек в самом деле бледен до прозелени и непонимающе смотрит на демона. А маску уже смахнули со стола в темноту.— Стыд и позор! — загремел монах. — В час гнева высшего, когда мы все возносим Господу молитвы и покаяния слова, вы предаетесь гнусному разгулу! Забыли о спасении души в разврате и мерзком ублаженьи чрева! Заклинаю вас муками Спасителя: ступайте по своим домам! Молитесь...— Наши дома пусты, — перебил его Рене. — Там ничего нет, кроме гробов. Убирайся, святоша, пока я не поджарил твои тощие окорока на вот этом костре!— ?Дома у нас печальны — юность любит радость?.[2] Кроули, ведь он почти дословно воспроизвел слова пьесы начала девятнадцатого века! Гениальная догадка автора... ?Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю...? Этот юный смертный говорил что-нибудь подобное?— После того, как пообещал поджарить этого бедолагу? Не хотелось бы тебя огорчать, но за тем столом никто не сочинял стихи, да и песен не пели. Пили, потом грешили прямо на столах. Они спешили жить... Но все равно опоздали.