4. Подарок на праздник (1/1)

Прекрасная библиотека Магнаврской школы оставалась в точности такой же, какой Никон помнил ее по своему ученичеству. Так же было в ней тихо, пахло кожей переплетов и чернилами, и той особенной книжной пылью, какая бывает только в библиотеках. И так же сновал меж шкафами юркий библиотекарь – правда, это уже не был старичок Евстафий, которого помнил Никон. Евстафий, бывало, выдавая книгу, присовокуплял к ней многословное поучение. Некоторых учеников это раздражало, но Никону почему-то нравилось – было в торопливом шепотке старичка что-то почти домашнее, уютное и родное. Теперешний библиотекарь, молодой чернявый монах армянского вида, видимо, людям предпочитал книги – он сухо, как и всегда, поздоровался с Никоном, выдал требуемый список гомилий патриарха Фотия и отвернулся к шкафу, всем видом своим изображая занятость.- Не скажешь ли, любезный, - уже уходя, спросил вдруг Никон, - в той торцевой келье, что во втором коридоре, ныне что? - Кладовая там, - ответил монах, - рухлядь всякая свалена. Желаешь взглянуть, господин Никон?Видимо, библиотекарь наконец-то сообразил, что новый преподаватель школы и наставник принцессы – не тот человек, с которым возможно быть непочтительным. Он сам провел Никона по коридору и отпер низкую скрипучую дверь.?Поистине мерзость запустения может представиться величайшею изо всех, когда запустение касается обиталища разума, - записывал Никон вечером, уже сидя у себя в комнате за письменным столом. – Знакомая мне комната могла когда-то быть названа цитаделью учености, ибо в ней досточтимые учителя мои проводили время за изысканиями, упражняя свой разум и дух во славу Господа. Если о храме Божьем можно сказать ?намоленый?, то подобного определения для комнаты ученого не придумано. Но ведь в эту комнату приносил бесчисленные книги изгнанный ныне преподобный Фотий, когда творил свой ?Миробиблион?, этот непревзойденный свод эллинской книжной учености. В этой комнате Лев Фессалоникский поверял гармонию языком математики и изобретал диковинные устройства, многие из которых еще стоят в Священном дворце. В этой же комнате Иоанн Морохарзиан, всеми проклинаемый теперь, как мерзостный волхв и еретик, размышлял над трудами обличающих язычников христианских мыслителей, ища в них доводы в пользу иконоборцев, и читал труды древних естествоиспытателей.А ныне… Там свалены списки тех, кого принято считать еретиками – Иринея Лионского, Тертуллиана, гностиков вроде Маркиона. Их отсекли, аки гнилые ветви. Но ведь и гнилая ветвь может служить удобрением почвы?.Никон отложил каламос, сплел пальцы рук и устремил взгляд на огонек светильника. Гнилая ветвь… Так назвал себя перед смертью учитель Лев. А на второй или третий день пребывания в Священном дворце он, Никон, услышал шепоток кубикуларий - ?от гнилой ветви не жди доброго плода?. Сперва он подумал, что речь шла о нем – он был учеником опального Фотия и до сих пор считаемого некоторыми язычником и чародеем Льва Фессалоникского. Однако быстро понял, что этим злонравным шептухам дела нет до наук, ученостей и Фотия, а говорят они о принцессе Анне, дочери басилевса. Разумеется, Никон слышал о надписи, якобы выбитой на надгробной плите августы Зои, матери Анны и второй жены императора Льва – ?Дщерь Вавилона злосчастная?. И разумеется, ничего такого на надгробной плите в церкви Двенадцати апостолов, выбито не было. Однако Никон знал, что многие с неприязнью относились к Зое Заутца, считая ее подлой интриганкой, погубившей как первую жену императора, кроткую Феофано, так и своего первого мужа. И эта неприязнь тенью ложилась на дочь басилевса от этой женщины.Никон, согласившись обучать принцессу, ожидал встретить обычную девицу, занятую нарядами, украшениями и притираниями, читавшую в лучшем случает эллинских поэтов и не стремившуюся прочесть ничего серьезнее. Но Анна оказалась на диво любознательной и живой. Раньше она читала без всякой системы все, что под руку попадется, и все прочитанное как-то сортировалось ее памятью – что-то сразу вылетало, а что-то оставалось навсегда. - Что более всего понравилось тебе, госпожа, из того, что ты уже прочитала? – спросил девушку Никон в первую же их встречу.- Еврипид, - быстро и не задумавшись, ответила Анна. Сидевшая рядом с ней статная темноглазая Феодора опустила глаза и улыбнулась.- Вот как? – не смог скрыть удивления Никон. И сразу же сменил тон на более сдержанный.– Сегодня мы не станем читать Еврипида. Сегодня я хотел бы немного познакомиться с вами. А вы – со мной. У вас, госпожи, возможно, есть ко мне вопросы…- Это правда, что ты помог раскрыть заговор, господин Никон? – перебила его Анна. – Когда наши корабли кто-то хотел отвести к агарянским пиратам?- Вовсе нет, - изумленно отвечал Никон. – Кто мог сказать тебе такое?- Эмунд, конечно, - Анна взмахом головы отмахнулась от докучавшей мухи. Мафорий сполз на плечи, и ее русые волосы рассыпались по спине. Никону показалось, что принцесса похожа сейчас на проказливого мальчишку. Потом лицо ее сделалось серьезным, и она исподлобья взглянула на учителя. – Расскажи, как вы были в Тавромении, как плыли потом.Никон принялся обстоятельно рассказывать – сперва рассказ его был скуп, он тщательно выбирал, что следует и чего не следовало бы знать юным девушкам. Но, скоро увлекшись, он дал волю своему несомненному таланту рассказчика, голос его зазвучал громче и увереннее, сравнения и эпитеты стали красочными и меткими. Девушки слушали его, как завороженные – Анна по-детски приоткрыла рот, а ее светлые глаза сейчас стали совсем бирюзовыми и горели ярче каменьев на церемониальном наряде. - Ты много путешествовал, господин Никон? - Не так много, как мне бы хотелось. - И я бы хотела путешествовать, - Анна подперла щеку кулаком, - по далеким-далеким странам. Эмунд говорит, там, на севере в небе горят огни, и все небо светится. - А еще там холодное море и люди похожи на медведей, - добавила Феодора. Анна рассмеялась – смеясь, она забавно морщила нос и становилась уж совсем не похожа на дочь басилевса.Никон часто задумывался, отчего эти девушки, такие разные, сошлись столь близко. Конечно, обе были сиротами – у Феодоры и вовсе не было никого из родных, кроме дяди, синклитика Феогноста, – одиночество сближает. Анна иной раз по целым неделям не видела отца, занятого государственными делами, а иных подруг во дворце у нее не было. Но на этом и кончалось их сходство. Феодора была девушкой серьезной, умной и начитанной. Она, как понял Никон, готовила себя к созерцательному служению, и лишь воля дяди, который видел племянницу замужем за нужным ему человеком, стала тому препятствием. Все это рассказала Никону Анна – Феодора лишь молча кивала. - Мы в Царском портике встретились с Фео, - говорила Анна, - я искала ?Индику? Крития с картинками, а она ?Лествицу? святого Иоанна рассматривала. Феодора была красива классической эллинской красотой, и Никон, хоть и был монахом, понимал и ее дядю, желавшего племяннице замужества, и комита Стефана, который вздыхал по прекрасной наперснице царской дочери. И все же Никон понимал, что Феодора избрала именно то, что ближе ее натуре – она была суха и строга, и вряд ли это могло измениться после замужества. Место этой девушки в обители, думал Никон. Анна же была жива как ртуть, и столь же изменчива нравом, как бывает изменчив Понт Эвксинский в зимнюю пору. Она то жестоко подшучивала над кубикулариями и придворными, давая им меткие и обидные прозвища, мгновенно подхватываемые всеми обитателями дворца, то проливала горькие слезы над греческими трагедиями. Выходя в город - Никон несколько раз сопровождал Анну, когда она просила его помочь выбрать книги в лавках Царского портика, - она всегда щедро раздавала милостыню, но сама выбирала, кого одаривать. Нищим, с жалостными криками устремлявшимся к ней, она не подавала никогда, а порой приказывала телохранителям палками отгонять особо назойливых. Но иной раз она подходила к ничем не примечательным людям из толпы и расспрашивала их о житье-бытье. И всегда старалась помочь в устройстве конкретного дела, заботящего человека, а не осчастливить его раз и навсегда.Особо удивляла Никона привязанность Анны к суровому варангу Эмунду. Тот иногда заходит в классную комнату во время уроков, всегда под самый конец урочного времени, и Анна так радостно бросалась навстречу здоровенному северянину, что Никон ощущал что-то вроде уколов ревности. И сам Эмунд в присутствии Анны словно смягчался – уходила жестокая складка меж бровей, которая, как раньше казалось Никону, залегла навсегда. Варанг ласково проводил ладонью по волосам девушки, садился у стенки и слушал Никона. Иногда Анна просила его рассказать о каких-нибудь обычаях или диковинах его далекой родины, и Эмунд рассказывал. Голос его был ровен, как гудение ветра в корабельных снастях, а жизнь и смерть, любовь и ненависть сменяли друг друга в его рассказах мерно, как мерно накатываются на берег волны.Затем варанг уходил, и всегда принцесса прощалась с ним так тепло и сердечно, как будто он был не простым телохранителем, одним из многих, но принадлежал к некоему ближнему кругу. К Никону Эмунд сперва относился несколько насторожено, и монах подозревал, что если бы не совместное путешествие и его занятия греческим с сыном Эмунда, суровый варанг сделал бы все, чтобы он не был допущен к принцессе. За полгода, проведенные в Священном дворце, Никон успел понять, что во всем, касающемся безопасности принцессы и самого басилевса, голос Эмунда был очень и очень весок.…Сегодня Анна должна была рассказать и истолковать большой кусок из Иоанна Златоуста. Но еще только войдя в классную, Никон понял, что его ученица находится не в благоприятствующем учению духе. Он уже готовился сказать, что Иоанна они отложат на завтра, а сегодня поговорят о чем-то ином, как в комнату почти без стука ворвался Эмунд, а за ним вбежали перепуганные кубикуларии. - Где ароматное масло? – заорал варанг прямо с порога. Вид его был так страшен, что Анна вскочила, Феодора вскрикнула и закрыла лицо краем мафория.- Госпожа, где то ароматное масло, что прислали тебе вчера в подарок? – ревел Эмунд.- Вот… - пролепетала Анна и протянула варангу стеклянный сосудец с затейливой золоченой пробочкой. Она до того хранила его за пазухой, видимо, собираясь потом показать Феодоре. Эмунд, обернув руку плащом, сгреб сосудец с руки девушки и внимательно осмотрел его.- Ты держала его за пазухой? - Да, Эмунд… - растерянно ответила Анна.- Немедленно перемени всю одежду, вплоть до исподнего, и вели ее сжечь! - Приказал варанг.- Но, Эмунд, я его даже не открывала. Вчера тут как будто было больше масла… - Хвала Одину, что не открывала, - отвечал Эмунд на северном наречии, так что понял его только Никон. - Теперь тебе придется быть еще более осторожной... госпожа августа, - добавил Эмунд. Никон понял его прекрасно: ?теперь? - то есть с тех совсем недавних пор, как Анну короновали августой Ромейской империи, и она стала принимать участие во всех официальных церемониях. *** Рука у Эмунда оказалась очень тяжелой – Стирбьерн потрогал скулу, пошевелил челюстью. Если бы ему сказали, что он получит оплеуху от собственного прадеда, он бы… Бьерн предался приятным размышлениям о том, что бы он сделал с тем, кто рискнул такое ему сказать – это помогло чуть отвлечься. Правда, второй удар он перехватил и едва не вывернул Эмунду руку из сустава. И лишь вопль Олафа отрезвил его.С Олафом они сдружились в последние два месяца – когда здешняя теплая зима подошла к концу, перестал идти мокрый снег с дождем, солнце пригрело, а море перестало вспухать темными валами зимних штормов. За зиму вся средняя этерия, во главе которой теперь был поставлен Эмунд, признала Стирбьерна своим негласным верховодом – следующим за Эмундом. Олаф тихонько удивлялся этой способности Бьерна приваживать к себе людей – молодому свею для этого не требовалось никаких усилий. Раз встретив его, к нему тянулись. Ему охотно повиновались даже самые отъявленные головорезы, каковых среди наемников, составлявших этерию, было большинство. В нем ощущалась сила и удача, как и в Эмунде. Но в матером воине эта сила была темной, как густые сосновые леса Севера, и горькой, как вкус сосновой смолы на губах. Удача же Бьерна казалась такой же яркой и смелой, как парус драккара, когда он показывается из тумана и его освещает солнце. Олаф тоже тянулся к Бьерну и своей всегдашней немного суетливой веселостью словно оттенял спокойное немногословие молодого вожака. Вдвоем они бродили по городу, выходили на пристань и подолгу глядели в море. Олаф недавно подцепил одну разбитную женушку степенного патрикия, которого дела частенько заставляли уезжать из города в провинции. - Это не хольмгардская княжна, конечно, но уж точно получше, чем гулящая девка. Что ходить к гулящим? – вещал Олаф, когда они с Бьерном выходили из боковой двери в ограде Священного дворца. – Радости немного, а то еще хворь какую от них подхватишь. Она обещала подружку сегодня пригласить, вдовушку молоденькую.Особнячок, в потайную калиточку которого друзей впустила служанка такого маленького роста, что казалась карлицей, не был ни велик, ни роскошен. Беленький и славненький, он напоминал игрушечный домик, только что подаренный ребенку. И Анфуса, хозяйка дома, показалась Бьерну под стать домика – невысокая, складная, с тоненькой талией, выпуклыми бедрами и многообещающей грудью. Под носом у нее были едва заметные темные усики, и Бьерн задумался, щекочутся ли эти усики при поцелуе. Но додумать эту мысль ему не пришлось – их провели в убранную коврами большую комнату, где на низких столиках стояло вино и закуски. Там же пребывала и Елена, одна из кубикуларий принцессы и подружка хозяйки, – она была чуть выше и крупнее, с каштановыми волосами и ласковыми светло-карими глазами. Курились какие-то благовония, хозяйка по-свойски обняла подругу и пригласила гостей присесть на брошенные на пол большие подушки.- Ты завела у себя агарянскую традицию? – с улыбкой спросила гостья. Анфуса блаженно вздохнула и опустилась на подушку.- Так намного удобнее. Ты оценишь, - она бросила на варангов призывный взгляд. – Пожалуйста, угощайтесь!- У тебя новые духи, Елена? – спросила Анфуса, когда все расселись и Олаф налил себе и приятелю вина. Вино оказалось превосходным, и Бьерн расслабился. К тому же он недавно обнаружил, что теперь понимает почти все, что говорят греки, особенно когда они говорят не слишком быстро, и это добавляло ему уверенности. - Ты очень красивая, госпожа Елена, - сказал Бьерн. – Окажи мне честь и сядь рядом со мною.Елена поднялась с удивительной для ее полноватого тела легкостью и присела рядом с ним на подушку. - Новые духи не у меня, а у принцессы, - сказала она, отвечая на вопрос подруги. – Вчера принесли подарки перед праздником, и там было восхитительное ароматическое масло. Я взяла немного…- У принцессы Анны? – ахнула в изумлении Анфуса. А Бьерн сразу насторожился – за последнее время Эмунд так часто говорил ему об опасностях, которым окружены принцесса и басилевс, что это почти въелось в его сознание, как въедается в кожу краска.- Ей так много не нужно, - со спокойной уверенностью ответила Елена. – Я взяла немного и намазалась. Приятный запах. Как вы думаете, что это?- Госпожа! – на вбежавшей служанке не было лица. – Господин Феодул изволил вернуться!Как заметались сразу Анфуса с Еленой!- В окно! Нет, он поставил там слуг… Прячьтесь тут! Анфуса, которая и в опасности не потеряла присутствия духа, смекнула, что искать будут прежде всего в сундуках и кладовых. А за ширмами искать не догадаются – слишком уж место открытое. А если найдут – они с Еленой скажут, что это воры. И неизвестно еще, кому больше поверят – почтенным патрикианкам, из которых одна прислуживает принцессе, или безродным варварам-наемникам.Бьерн и Олаф, съежившись за ширмами, и сами прекрасно это понимали. Олаф клял себя за опрометчивость, а Бьерн осторожно подглядывал в щель меж створками ширмы.- Я не ждала тебя так рано, Феодул. Мы тут с Еленой решили устроить посиделки перед праздником – поболтать, посплетничать, - шутливым легким тоном говорила Анфуса, и Бьерн в очередной раз поразился, как легко иным дается вранье. - И пили мое вино? – господина Феодула Бьерн не видел, но по густому хриплому голосу с одышкой решил, что человек это в летах и весьма дородный.- Да ну что ты… Мы только чуть-чуть. Ты ведь так хорошо разбираешься в винах, должна же я похвастать подруге, какой у меня умный муж, - продолжала Анфуса. Но ее речь прервал долгий и отчаянный стон боли, переросший в пронзительный визг. То кричала Елена - она раздирала ногтями кожу на груди, корчилась будто от невыносимой боли, а глаза ее едва не вылезали из орбит. - Елена! Матерь Божья, что с ней? – засуетились Анфуса и Феодот. – Несите ее вниз! Лекаря! Скорее! - Скорее! – повторил Бьерн, когда комната опустела. Они выскочили из-за ширмы и бросились к окну. Второй этаж особнячка был не высоко над землей, оба приземлились в саду и рванули к ограде. Сзади раздались крики слуг, но Бьерн уже не обращал внимания – перемахнув через ограду, он побежал по узенькой улочке, куда выходил забор. Он не видел Олафа, только бежал и бежал.?Масло… ароматное масло…? - колотилось у него в висках.- Стой! - кто-то вывалился прямо на середину улицы перед Бьерном. – Куда так спешишь, пес? А ну-ка…Говоривший не успел закончить, как Бьерн неожиданным толчком отбросил его к стене. - Куда? – сразу трое бросились наперерез варангу, обнажив короткие мечи. Высокий оттолкнулся от стены и, также с мечом в руке, неспеша двинулся к Бьерну. - Сперва ты докажешь мне, что достоин ходить по земле, а потом мы тебя отпустим… может быть, - проговорил он. Теперь Бьерн хорошо его разглядел – лет двадцать пять-тридцать, жилистый, холодные серые глаза чуть скошены к высокой переносице, плотно сжатые тонкие губы. Одет хорошо… даже слишком хорошо. На ногах были щегольские сапожки пурпурного сафьяна*. - Ну же! Высокий задира бросался на Бьерна с мечом, и молодой варанг едва успевал уклоняться. У него был только длинный кинжал, а их четверо… Крутанувшись через плечо, ему удалось захватить правую руку противника. Меч высокого полоснул по бедру Бьерна, прежде чем был выбит и со звоном ударился о мостовую. - Держись, Бьерн! – Олаф, как буря, вылетел откуда-то с другой стороны улицы, сшиб с ног одного из троих, закрывавших путь, и, буквально отодрав Бьерна от высокого, потащил его по улице за собой.- Быстрее… быстрее… - хрипло повторял Олаф, поминутно оглядываясь. – Если б не Стефан… Хорошо, что там был Стефан.Теперь Бьерн вспомнил одного из тех троих – его он видел во дворце, это был один из ближайших соматофилаксов** логофета дрома Андроника. - Почему мы сбежали? – рявкнул он, останавливаясь и останавливая Олафа. Шальная ярость начала выветриваться, стала чувствоваться рана.- Скорее во дворец! - снова почти умоляюще потянул его за руку Олаф. – Нам надо все рассказать Эмунду.- Олаф, почему мы…- Ты видел его сапоги? Хочешь быть четвертован на Ипподроме? – отрезал Олаф. В казарме Нумер, рассказав все Эмунду, Бьерн надеялся наконец получить объяснения. Эмунд, выслушав их с Олафом, тотчас же побежал во дворец со всей возможной скоростью. А возвратившись и не говоря ни слова, отвесил Бьерну такую затрещину, что у того загудело в голове. - Ты понимаешь, с кем дрался? - прошипел Эмунд, когда Олаф оттащил Бьерна.