1 часть (1/1)

Наира медленно поднимается, цветы хрустят под ее телом; кровь едва заметно поблескивает на алых лепестках. Ее кровь. Как если бы Изначальные решили напомнить, что она все еще уязвима и смертна?— чтобы победа над Имаго не опьяняла. Ее едва не шатает на ветру, так она измождена, и лицо, кажется, готово расплавиться под палящим солнцем.Посреди маков черной высокой фигурой стоит она. И она смотрит, не двигаясь. Она ждет.Наира знает, как ее зовут несведущие, а еще знает, что ее имя совсем другое. Маги такой мощи скрывают его ото всех; а она сильна, эта демоница, чудовищно сильна. Она непоколебимо спокойна, и у Наиры от страха запинается сердце?— второй раз за много, очень много лет. Это конец, так она думает. Красно-зеленое море посмертных цветов унесет ее к Изначальным, не позволив исправить ошибки. Так жаль…А потом треск магии и выкрик нового Хранителя вспарывает воздух. ?Стой,?— доносится до слабеющего сознания слишком поздно. —?Не тронь ее, давай поговорим?. Наира чуть улыбается, ощутив сладость спасения?— и соль слез. И падает без чувств.***Агапа, так ее зовут многие?— Наире это кажется неправильным до дрожи. ?Агапа? переводится как ?любовь?, а умбрийские создания на любовь не способны: это написано в книгах в беловодских архивах, это легко читается в том, как демоница поступила с Кириллом и как бесновалась за много веков до этого. У демоницы холодный отстраненный взгляд, мрачная красота и суровый характер. Наира не может не хмуриться, глядя на нее: как бы ни связывал мирный договор, как бы этот мир ни нужен был самой колдунье, доверия она не вызывает.В Беловодье начинают пир в честь нового Хранителя: нельзя, чтобы лишние люди узнали о договоре с умбрийкой, или чтобы заподозрили разлад между сильнейшими магами; ночь загорается приятными огнями, ночь звучит бодрой южной музыкой и пахнет пряностями и вином. Наира смотрит на Кирилла, все еще по-юношески взъерошенного, на время позабывшего о новом бремени?— и думает о том, что не ошиблась: он в целом добр, хоть и не без изъянов, и он правда хочет добиться того, на что у самой Наиры не хватило то ли смелости, то ли прозорливости, то ли чести. Он?— ее вера в лучшее, вера в возрождение ее страны, он же?— ее стыд. Напоминание обо всем, чем она могла стать и не стала. Она смотрит на людей, веселящихся, предвкушающих оттепель в стране вечного лета (как есть бред, однако правда), и вспоминает про то, как ее называли Ладой и считали богиней любви. ?Лада? значит ?понимающая? и ?милая?. Наире от мыслей о демонице противно вино и невыносимо видеть лица вокруг, довольные и хмельные: как ни силится она прочувствовать эту всеобщую безмятежность, у нее не выходит, и губы совсем не сгибаются в улыбку.Рядом Трэвис. Ее старейший и ближайший друг, ее хорошо знакомый любовник: и она не может ни понять его, ни приголубить?— и обвинить тоже ни в чем не может. Предчувствие и догадки не слишком уж весомые поводы, чтобы сцепиться на грани войны с кем-то куда опаснее.Они собираются снова, демоница отбрасывает тень на беловодскую землю: Наира не сводит с нее глаз и толком не замечает, как воздух в комнате начинает звенеть. Верона и Трэвис ссорятся, отвратительные друг другу, в конце концов встревает Кирилл: созданный одним и преданный другой; они забывают про козни Дориана, про Свиток для демоницы, про благо Беловодья, в конце концов. Наира молчит и случайно останавливает блуждающий взгляд огромных зеленых глаз. Демоница молчит тоже. Ждет, пока все разрешится, безразличная до мелких дрязг, беспристрастная?— она-то точно знает, чего хочет, она-то на что угодно пойдет ради родного дома. Это злит.Это же восхищает. Вот бы, с горечью думает Наира, хоть толику этой прямоты всем остальным…Она выбирается на воздух, когда ?переговоры? берут перерыв, но воздух раскален даже в преддверии ночи, и тело как будто что-то сдавливает. Даже камень перил на балконе теплый и не приносит желанную прохладу. Наире хочется почувствовать хоть что-нибудь. Ей кажется, что установился штиль, все мираж, а внутри?— пустота. Ей кажется, что она умерла на маковом поле и фантазирует себе продолжение жизни, так она отстранена и так не хочется верить в происходящее. Но вот демоница возникает рядом (поступь у нее бесшумная, кто бы сомневался), и от ее присутствия по коже бежит холодок. Наира помнит, каково это?— едва не умереть.Помнит, как это горько: знать, что не смог что-то сделать. И чувствует прилив сил. Если кто-то другой подводит?— нужно бороться одному, разочарование в себе?— всегда преждевременный вывод.—?Мы теряем время,?— говорит императрица, глядя на залив далеко внизу, как степенный ночной хищник смотрит на неинтересную жертву. —?Хоть ты уладь все.Наира вскидывает подбородок, как никогда ощущает прожитые тысячелетия и вспоминает, что ее тоже обвиняли в холодности. Чуть щурится, рассматривая бледное изящное лицо: умбрийская императрица строгая и сдержанная, ее взрослое спокойствие непоколебимо. Она должна быть младше самой Наиры, но, кажется, все совсем наоборот; да к тому же, неизвестно, сколько она прожила и сколько может прожить. Единственная бессмертная кроме тех, кто остался в комнате.—?А почему ты не вмешаешься?Наира думает, что умбрийка играет. Может, хочет стравить всех Хранителей и воспользоваться их разобщенностью и слабостью, может, просто хочет унизить, посмеяться над тем, как они по-детски передерутся на глазах чужой владычицы. Но та молчит, не выдавая никакую эмоцию, неподвижная и прекрасная, как статуя божеству, и заметно только, как она на пару мгновений перестала видеть, что перед ней.—?Лучше умею разрушать.В ней много боли, Наира чувствует это, не видя и не слыша. Искренность древней… удивляет. Шокирует даже. Наира уже решила, что бессмертие невозможно без подлости, и в том его цена; но вот перед ней стоит живое доказательство обратному. Живое?— и страдающее. К ней хочется прикоснуться, спросить еще о чем-нибудь и послушать спокойный хрипловатый голос?— как в жаркую погоду жадно припасть к роднику. Наиру так радовало это, когда она еще была смертной… Но императрица уходит, не заинтересованная в откровениях; они снова встретятся за переговорами, это известно наверняка, но Наире кажется, что в раскаленном дурманящем дворце она снова совсем одна.Потом она спрашивает у Вероны, как ей быть с этим набравшим силу желанием сделать что-нибудь для Беловодья, а Верона ласково и снисходительно улыбается: ?Тебе видней. Мне-то только позаботиться, чтобы нас тут всех на тот свет не отправили?. Кирилл, всеведущий Имаго, на схожий вопрос отвечает усталой усмешкой, почти сокрывшей злобу: ?Сначала не дадим ему погибнуть, а потом займемся остальным?,?— а глаза печальные, перед глазами его сестра, оставшаяся в ненавистном мире. Трэвис… Трэвис предал, в этом уже почти нет сомнений, но не поэтому на него больно смотреть.—?На что ты готова ради Умбры? —?спрашивает Наира и чуть не кривится от того, как хрустит собственная гордость. —?Умереть ради нее?Чужая императрица чуть усмехается, невесело, но с каким-то завидным умиротворением.—?Я готова ради нее жить.Наира думает, что треклятая умбрийка появилась так невовремя, но в такой нужный момент, и она заставляет думать о том, о чем нужно, так, как нужно; это неуютно, но важно?— она кажется призраком, близким и далеким одновременно. К ней хочется прикоснуться хотя бы для того, чтобы напомнить себе о ее реальности. А может, она и вправду не совсем жива?— порождение сумеречного мира. Может, не совсем жива и Наира, пролившая свою кровь на маки.Ее тянет к умбрийской тьме, с ужасом понимает она. Тьма честна и постоянна. Кто скрывается в ней и кто воображает в ней чудовищ?— совсем другое дело. У главного чудовища иногда чарующе загораются глаза и только рядом с Наирой мелькает неширокая улыбка.Главное ?чудовище??— императрица, глава всех призраков, и она остается ею всегда: на переговорах, в обманчивом одиночестве, в бою. Это так естественно и так правильно, что Наира начинает задаваться вопросами по несколько раз на дню. ?Что сделала бы Лада??Лада поняла бы, что Трэвису стало тошно от разложения его мира, и поэтому он стал подлецом. Лада признала бы, что Наиру он давно не любил?— да и она его, в общем, тоже, просто малодушничала отказаться от привычки. Лада снисходительно позволила бы Кириллу беситься от близости Агапы и невозможности ее коснуться или убить; в конце концов, его чувствительность и делала его лучшим из Хранителей?— не знания Имаго. Лада поддержала бы стремление Вероны к покою; это так естественно?— захотеть избавиться от непосильной ноши, и так жестоко?— требовать обратного без крайней необходимости. Лада успокоила бы Иоанту, отчаянно скрывающую боль и сомнения, позволила бы ей пролить слезы, устроив голову на коленях самой богини, потому что с кем еще позволять себе слабость? Лада любила бы всех их, потому что иначе нельзя научить любви. Лада была бы сильнее прочих, потому что это невыносимый труд?— по-настоящему прощать и принимать.Лада любила бы и Агапу, но Агапе не нужна эта любовь.Наира ловит себя на любовании и сбегает к ней при любой возможности; с ней легко, она наполняет силой, как прохладный воздух поутру. Она правда младше, как выяснилось, все еще девочка с буйным сердцем?— Наира чувствует себя с ней опьяняюще-молодой, сбросившей пыль неприятной памяти. Наира упивается ее интересом, когда они обсуждают миры, и отпрыгивает, едва замечает безразличие к чему-то кроме странной дружбы?— жжется. Болит. Лада сама горела бы, чтобы направлять и согревать других, но, что ни делай, Агапа остается холодной и печальной.Агапа всегда была умбрийским созданием, она устала от потерь и сложностей; она может поиграть с Кириллом для удовольствия?— магия Имаго пьянит, а любая другая ей кажется слишком слабой; она может откровенничать, чтобы немного расслабиться и вызвать такое нужное сейчас доверие?— но не больше. Агапа любит Умбру, честно и просто. Наира в агонии мечется от того, что когда-то была смертной?— с нелепыми человеческими желаниями. Они слабы сейчас, но не дают покоя; а в целом это дело принципа, навязчивая идея, чтобы почувствовать себя лучше?— помочь, успокоить, согреть, как ей доверили, как она сама обязалась, приняв кольцо.Наира постоянно куда-то спешит в Беловодье, согретая самим движением и огнем внутри; ее голос на советах теперь?— громкий и ровный, и все замолкают, чтобы послушать и услышать. Она знает, что поступает правильно, это вдохновляет, придает сил, и Агапа то ли гордо, то ли иронично ухмыляется, выслушивая новые планы. Флегматичная пантера, гордая, чуть ленивая?— и чем-то неумолимо притягивающая.На сожжении погибших она леденеет, мыслями уходя куда-то далеко-далеко, недосягаемо. Наира знает, что она вспоминает: Агапа снова возле жестокого хаоса войны?— прошлая отобрала у нее лучших воинов, заставила до отчаяния усомниться в себе. Наира хочет сказать, что это чужая война, и что в этот раз Агапа все делает правильно?— но это будет разрушительно и глупо, так что она впервые решается обнять. Никто не видит, конечно?— еще бы умбрийская императрица позволила себе слабость на людях,?— но тело бессмертной почти невосприимчиво к чужому теплу, оно не просачивается сквозь кожу и не греет душу, как у людей. ?Возьми хотя бы тело?,?— едва не просит Наира, Трэвис научил делать из собственной плоти верный инструмент; но Агапа обнимает в ответ, и ее объятие такое недвусмысленное и дружеское, что хочется выть. Кого Наира обманывала, считая, что близость нужна Агапе, а не ей?Эта любовь эгоистична, как любая людская, но Наира?— не совсем человек. Уже тысячи лет как не человек. Она не может себе ее позволить. Или, по крайней мере, не может прикрываться благими намерениями. Наира хочет увидеть Агапу счастливой, но она хочет этого для себя.Чтобы сделать ее счастливой, нужно ее отпустить.Наира понимает это в чужом мире, еще не доросшем до собственных форм жизни; впереди?— врата в Умбру, позади?— портал в Беловодье, и с Агапой она осталась наедине. Даже Кирилл уже угомонился и, попрощавшись с благородной миролюбивостью и остатками мальчишечьей тоски, ушел. Спокойствие вот-вот треснет и рухнет, но Наире оно кажется вечным?— и мучительным. У Агапы сияют глаза и дрожат от восторга уголки губ.—?Ну вот мы и прощаемся,?— зачем-то отмечает Наира, обреченно признавая, что больше ей нечего скрывать.—?Может, свидимся,?— ободряет Агапа так добродушно, что хочется сделать ей больно. В конце концов, демонам полагается быть лживыми и жестокими.А потом она приближается и целует, осторожно заглянув в глаза?— сначала пробует и примеряется, а потом прижимается, касается языком. Она?— воплощение магии, и по телу проносится дурманящий заряд; Наира мгновенно теряет голову и стонет в губы, слыша в ответ зловещий смех. Агапа невыносимо прекрасна вот такой: довольной, веселой, вольной; энергия в ее теле движется так, что отдает даже в руку на талии?— через кожаный корсет, и тяжелое дыхание заставляет грудь ощутимо вздыматься. Наире до одури нравится чувствовать Агапу вот так: впервые без барьеров.Впервые без холода. Кожа Агапы нежна и горяча.Агапа отстраняется, напоследок проводит по губам пальцем, будто хочет запомнить их лучше; взгляд ее смеется, но невесело. Это было так жестоко и так милосердно?— скрывать чувство, чтобы не сделать больнее, и Наире хочется то ли закричать, то ли рассмеяться.—?Гордячка,?— цедит она с обидой?— бессильно. Агапа верна Умбре, и только ей, всегда отчуждена, недоступна и до конца не понятна. И Наира злится на нее за это.—?Ты полюбила меня за это,?— шепчет Агапа с улыбкой, коварно сверкая взглядом.И толкает ее в портал.