Глава пятая: Зеркало (1/1)

Каве приобнимает себя за плечи, подтягивая колени к груди. В ушах ужасающе громко стучит сердце, а губы она, кажется, кусает чересчур сильно — подбородок рассекает горячая, быстрая струйка крови, пачкая ворот платья. Чертов Рик Стригой только что убил человека. Людей. Просто так, даже не задумываясь ни на секунду, и будто бы ничуть не волнуясь позже. Взял и лишил жизни живое существо по одной лишь только собственной прихоти. Убил. И, кажется, совершенно не испытывал душевных терзаний, словно то было обыденностью, словно он такое по пять раз на дню проделывал забавы ради. С губ срывается хриплый смешок, а за ним еще один, и еще, и вот она уже надрывно хохочет в голос, закрывая лицо руками и зло вытирая непрошеные слезы. Нашла из-за чего плакать, право слово...А собственно из-за чего? Из-за того, что Рик Стригой оказался в конце концов тем, кем был всегда, никогда и не скрывая истинной своей сущности? Из-за того, что умерли люди? Или вовсе из-за того, что в глубине души она понимает, что простит ему это, простит смерть, с ненормальной легкостью, позже обязательно придумав убедительное оправдание, с отчаянием веря в собственную ложь? Простит ведь, простит — Каве знает. Его знает, себя знает, слишком, пожалуй даже чересчур хорошо. Рик ведь вновь улыбнется как обычно: насмешливо, с легкой горчинкой и до тошноты ехидно, выплевывая в ответ на все вопросы и укоры легкомысленную несуразицу. А она поверит, непременно поверит, ни секунды не колеблясь. Потому что так проще, легче, удобнее. Потому что Рику, по необъяснимой, но бесконечно отвратительной причине, поверить так хочется. Она верить не должна, как не должна и придумывать оправдания, лишние поводы для прощения того, чего прощать и не должна бы. И это неправильно, Каве знает, до боли хорошо знает это; неправильно, нездорово и попросту ужасно. Но так и будет, всенепременно. Рик знает, что она простит его, она знает, что тот уже ждет этого. И так не должно бы быть, никогда не должно б. Они ведь и не пара сейчас на самом-то деле; на чистоту, сейчас они — никто друг другу. Так почему же, черт возьми? Почему так отчаянно хочется простить, забыть, и что б все было как прежде, словно и не было этого дня вообще? Почему так сильно хочется, что бы Рик вновь стал просто Риком? Ехидным, насмешливым полудухом, опасным лишь на словах, теоретически, князем далекого, эфемерного, а то и вовсе не существующего Чародола? Просто Риком, ее Риком, саркастичным, жесткий временами, но никогда — жестоким; наставником, желающим развлечения ради обучить ее кое-чему, да и только? Почему ей так непременно нужен именно этот Рик и отчего так страшен неизвестный, как кажется, Чародольский Князь? Почему-почему-почему... Слишком много вопросов, слишком много того, на что ответ знать никак не хочется, пусть и нужно; слишком много сложностей в ее и без того до отвращения запутанной жизни. Просто слишком много всего. Каве истерично фыркает, зарываясь пальцами в волосы. Нужно бы успокоиться, умыться, прийти в себя и... И что? Пойти вновь учтиво раскланиваться с убийцей, да таким, для кого пара жизней давно уж ничто? Любезничать, улыбаться, ехидничать, делая вид, будто и не случилось ничего из ряда вон выходящего? Она не сможет так, никогда не сможет. Или хочет верить в то, что не сможет. — Каве? Каве, я знаю, что ты там, открывай немедленно! По двери стучат, возможно, чуть громче и настойчивее, чем то было уместно и позволено правилами этикета, но манеры — последнее, что, видимо, волновало их обоих. И, разумеется, она не открывает. Да что там, у Лизард и мысли не появляется о том, чтобы вообще с пола подняться. Рик мать его Стригой — последний во всем чертовому мире, кого она хотела бы увидеть в ближайшее столетие уж точно. Каве тяжело выдыхает, заправляя растрепанные, спутанные волосы за ухо и попутно думая, следует ли ей высказать в адрес полудуха совершенно все, что вертится сейчас на языке или лучше сразу проклясть? Но тут, внезапно в воздухе прямо перед ее лицом с глухим хлопком появляется... Зеркало? Да, и точно, зеркало. Самое, что ни на есть обыкновенное на вид, старинное, в красивом обрамлении и явно безумно дорогое, но да и только. В ровном поверхности тут же отражается ее заплаканное, странно бледное лицо, заставляя Каве скривиться. Зеркало. Самое обычное, нормальное зеркало. Но зачем? От кого? Не от Стригоя же, в конце концов; нет, не его стиль... Она осторожно тянет пальцы вперед, с опаской прикасаясь к холодному металлу. И зеркало вспыхивает, идут круги по стеклянной глади. Каве хрипло втягивает воздух, в который раз прикусывая губу, но смотрит, не в силах оторвать взгляда. Лешка. Криста. Диана. Ее хватает на минуту или даже чуть меньше. Зеркало летит на мрамор, с грохотом разбивая на тысячи мельчайших осколков, а она молнией вылетает прочь из комнаты, громко хлопнув дверью....Чтобы тут очутиться всего в нескольких сантиметрах от необычно хмурого Рика Стригоя. Пару мучительно долгих минут они лишь молча глядят друг на друга, словно боясь прервать тишину, звенящую в воздухе. Каве глубоко вздыхает, на миг прикрывая глаза, но спустя секунду вновь раскрывает их. Да пошло оно все...И она целует его. Жадно, отчаянно и невозможно неправильно. У Рика губы сухие, на вкус странно отдают спелыми августовским яблоками, а у Каве — искусаны в кровь, с горькой примесью слез. Но отчего-то совершенно плевать.