1 часть (1/1)

Руки подрагивают, когда он тянется к двери. На зубах скрипит песок, а мокрая от пота и крови футболка неприятно липнет к животу, который сводит от одурманивающего чувства триумфа, страха и жгучей боли от раны.Он остановился здесь в очередной раз, снова пересиливая себя, чтобы переступить черту. Осознание того, что он может уйти, сбежать, куда угодно прямо сейчас, приходившее каждый раз спустя секунды сомнений, на этот раз развеивается, без шанса занять мысли и на мгновение. Потому что в этот раз бежать ему некуда.Потому что в этот раз ему не нужно бежать.Потянув на себя двери, он делает шаг и щурится от яркого закатного солнца, что пробивается сквозь зелень и мутное стекло, ложась пятнами на каменной плитке пола.Статный силуэт мелькает на фоне теплицы, выдержанно, как всегда гордо. Незабвенный слишком молод для того, чтобы это было возможно, но все же в нем чувствуются отголоски того старого мира. Трубецкой помнит, как читал об империях, о завоевателях, о мирах, где отчаяние было лишь эмоцией, крайней степенью, гранью. А сейчас это чувство сопровождает только начало жизни, потому что может быть хуже.И ему было хуже, когда воспоминания о мертвых друзьях рассеивались все больше с каждым новым днём, становились все более прозрачными, неосязаемыми, тонкими и их уже было нельзя выцепить, потому что они сыпались сквозь пальцы, смешиваясь с тоннами песка и двигаясь прочь вместе с дюнами.Стеклянный стакан со стуком опускается на стол, по стенкам стекают капли конденсата, и Трубецкой ловит себя на мысли, что там, за пределами этого искусственного оазиса, построенного потом и кровью свихнувшихся от солнца людей, прячутся под землёй те, кто никогда в жизни не видел то, что сейчас видит он. От этого мерзкого ощущения еще сильнее пересыхает во рту.Больше ему не будет совестно за чужие грехи.Незабвенный на него не смотрит, даже не поворачивается, совершенно не обращает на него внимания. И когда раздается голос, воин невольно напрягается:– Животные отгрызают себе лапу, зажатую капканом. Потому что животное не знает отчаяния и гнева. Человек же на их месте остался бы в капкане, преодолев боль, и, прикинувшись мертвым, дождался бы того, кто поставил капкан, чтобы убить его и этим отвести угрозу от своих собратьев...* – Трубецкой улавливает знакомый мотив и пристально вглядывается в лицо собеседника, ему не хочется вникать в чёртовы метафоры, но тот продолжает. – Знаешь, это звучит так пафосно и благородно, с надеждой на лучшее в людях. Эта строчка не давала мне покоя каждый раз, когда я видел тебя... – он хмыкает и проводит кончиками пальцев по кромке стакана, – а теперь все сюжеты забытых книг будто стали реальными настолько, что это даже заставляет меня сомневаться.Внутри поднимается буря, как те, что скитаются по пустыне, темно-оранжевой дымкой вдалеке, поглощая собой все живое, сметая за собой сейчас из сердца Сергея Трубецкого такое характерное для него милосердие.Голос Николая звучит глухо и как-то несвойственно ему, хрипло и тихо, что военачальник еле разбирает. – Поэтому я всегда держу тебя рядом, ты никогда не сомневаешься в происходящем. Рот императора трогает усмешка, и Трубецкой старается не смотреть, не замечать ненавистный изгиб губ. Он не видит его глаз, лишь темную тень силуэта, и благодарен за это солнцу.– Если ты хочешь что-то мне сказать, то полагаю сейчас самое лучшее время.Это были слова самого беззащитного человека в этой комнате.