Часть 4 (1/1)

Лапша 24-я.О том, что если что-то разбито – то уже не разобьется.Алмаз поправил сползающую на нос повязку, напоминающую турецкую чалму, и поглядел на Усаги. Та не выглядела насмерть убитой раскаянием, но кое-какое смущение на ее мордашке присутствовало. За то время, пока Алмаз провалялся в беспамятстве, четыре, пока верные, подданные принца Менезиса оказывали ему первую медицинскую помощь, Усаги успела подумать. Капитально подумать, чтобы сделать выбор. На одной чаше весов находился Мамору. Мамору, совершивший неоднократно все перечисленные Алмазом злодеяния, и еще многие сверх того. Мамору, который выводил ее из себя просто улыбаясь. Мамору, который… Черт, да он даже не удостоил ее ответа в тот раз! Усаги ведь очень доходчиво сказала: или позволь мне быть рядом, или прогони. А он даже не ответил…А на другой чаше весов был Алмаз. Вежливый, галантный принц Менезиса, спокойно терпящий все ее выходки и капризы. И не доводящий ее по поводу и без оного из одного спортивного интереса.И что, по-вашему, выберет любая нормальная девушка? Думаю, сомнений не возникает. У Усаги же (ну когда это она относилась под определение ?нормальной??) сомнения присутствовали. В основном в виде вопросов: сразу ей открутить Мамору голову, когда тот заявится, или уже после того, как этот вурдалак ее спасет… Впрочем, перед Алмазом она чувствовала себя несколько… Виноватой. Так припечатать бедного принца сковородкой по черепу – это вам не хухры-мухры! Принцы, они вообще создания нежные.Размышляя таким образом, Усаги виновато поглядывала на Алмаза. В конце концов, ничего плохого этот парень ей не хотел. Подумаешь – Мамору прибить. Она и сама частенько загорается таким желанием. Это вообще стандартная реакция людей (и не только людей!) на это невыносимое создание… Алмаз, тем часом, ожил настолько, что заговорил:— Моя королева, ты повела себя недопустимо! – заявил он. Усаги засопела.— В наказание за столь недостойное поведение я на три дня лишаю тебя свободы и сладкого.— Что-что? – не поняла Усаги. – Да какое право ты имеешь меня наказывать?— Я твой будущий муж, и имею право распоряжаться своей собственностью, как пожелаю! – заявил Алмаз.— Собственность – это ты про меня, что ли? – тихо закипая, вопросила Усаги. Ее взгляд уже привычно обшаривал окрестности на предмет сковородки, или чего-нибудь могущего заменить этот ценный предмет.— Разумеется, — высокомерно кивнул Алмаз, снова сбив свою повязку. – Жена должна во всем подчиняться мужу, это законно и справедливо… — Сковородки в гостиной, увы, не оказалось. Зато там были очень и очень удобные подсвечники – развесистые, как рога благородного оленя на десятом году жизни, и довольно тяжелые. Метнув третий по счету в спрятавшегося под трон принца, Усаги заметила почти спокойно:— Я никому не принадлежу! Я свободный человек, и буду сама выбирать, как мне поступать! – блондинка метнула четвертый. – Это относится и к выходу замуж!Подсвечники кончились, и Усаги, не дожидаясь, пока Алмаз оклемается, отправилась в свои покои, где, с чувством глубокого внутреннего удовлетворения, заперлась изнутри. После чего расплакалась. Ей до смерти хотелось выбраться из своей роскошной темницы, вернуться домой, найти Мамору и услышать знакомое ироничное:— По поводу чего внеплановые осадки, Оданго-атама?В сложившейся ситуации Усаги готова была взорвать весь этот дворец (или где там она находилась?) лишь бы освободиться. Словно бы в ответ на эти мысли где-то громыхнуло, и пол вздрогнул.