1 часть (1/1)

Я встретил его, когда мне было пятнадцать, и так уж вышло, что свела нас болезнь. Это не было столь трагично, как может показаться на первый взгляд. Ему тогда посчастливилось наблюдать мою внезапно проявившуюся желтуху. Не лучший повод для знакомства, откровенно говоря. Еще в школе я почувствовал что-то неладное: вокруг все будто ускользало, а во рту стояла неприятная терпкость. Возвращаясь домой, в одной грязной подворотне меня согнуло пополам. За мной как раз проскользнул мужчина, но я обратил на него внимание только когда почувствовал, что к самому горлу подкатил гадкий ком. Скорее всего, мое состояние показалось ему настолько плачевным, что он великодушно окатил меня холодной водой из уличного ведра. Ещё, я отчетливо запомнил, как сквозь жар почувствовал его сухие губы на своем лбу. Глядеть на это сквозь года тяжело, и я переписывал эти строки уже тысячу раз. В моей голове остались лишь размытые образы. Но, тем не менее, я помню его руки, я помню его взгляд. Имя моего спасителя Персиваль Грейвс. Когда я закончу свой рассказ, вам непременно захочется оспорить это его звание, но увы, я буду вынужден не согласиться. К этому я тоже не сразу пришел. Мне удалось побороть злосчастную желтуху только спустя несколько месяцев. Тогда в Берлине уже практически наступила весна. Я имел очень смутное представление о собственном заболевании и смею предположить, сильно преувеличивал его последствия. Мне кажется, я даже считал, что обязан тому мужчине из подворотни жизнью. Инцидент случился около большого здания довоенных, скорее всего, тридцатых годов, на Банхофштрассе. Там, предположительно, и жил незнакомец. Кстати говоря, совсем недалеко от моего дома на Блюменштрассе. Я все думал, как часто этот мужчина, проходя моею родной улицей, вспоминал обо мне, вспоминал ли вообще? Ему ведь непременно приходилось там проходить, так как Блюменштрассе была одной из центральных улиц города. Во всяком случае, я даже не был уверен, что он точно знал, где я живу. В тот раз он довел меня лишь до развилки, где мы распрощались и до дома я кое-как дошел уже сам. Помнится, всю дорогу от Банхофштрассе он шел чуть впереди меня. Когда я сказал, что живу тут, он внезапно обернулся, его рот дрогнул в слегка напряженной улыбке. Видимо, таким образом он пытался поддержать меня. Мужчина кивнул на уходящие вверх по улице здания жилых домов. - Будь осторожен, малыш.Ответив тогда что-то несуразное, я двинулся дальше, опираясь на стены попутных зданий. Очень хотелось поскорее попасть домой, чтобы кто-нибудь из родных меня увидел и помог. Весь мой путь мне почему-то казалось, что я чувствовал спиной его взгляд. Он будто бы упирался в меня и подталкивал вперед. Когда я оказался около нашего дома, незнакомца нигде уже не было, а воображаемый след на спине слегка зудел. То было ранней осенью, а в конце февраля я снова стоял на пыльной и серой Банхофштрассе. Мрачноватый фасад когда-то семейного дома выделялся среди остальных более современных построек. Раньше, по пути в школу или из нее, мне всякий раз приходилось проходить там. Будучи еще младше, я не единожды останавливался поглазеть. Здание состояло из пяти этажей, по бокам ютились две подворотни. Именно в одной из них мне когда-то стало плохо. Именно там, я встретил его. На протяжении собственной болезни, я раз за разом возвращался к его образу, в котором всегда преобладали темные цвета. У незнакомца были черные, можно сказать, смоляные волосы. Мне представлялось, что он шахтер, или, возможно, чистильщик печей. Я не исключал и того, что он просто занимался доставкой угля. Такими же темными были и его глаза, обрамленные выразительными бровями. При всем этом, загадочный фантом был для меня каким-то будто сияющим. Смею полагать, что от проявленной по отношению ко мне невероятной доброты. Перед моим первым визитом, матушка приказала мне купить цветов. Я сказал, что будет немного неловко преподносить букет мужчине, но она настояла. Иначе, чем вниманием, говорила она, юнец отблагодарить не в состоянии. И вот, сжимая несчастный букетик белых гвоздик обеими руками, я блуждал взглядом по табличкам с именами жильцов. К сожалению, тогда мне еще не было известно его имя и в моих потугах не было особого смысла. Все же, в итоге я выбрал несколько квартир и решил акцентировать внимание на них. Когда я проходил мимо очередных дверей на третьем этаже, из самой крайней выскочила женщина в шляпке и сером плаще, она очень спешила и выглядела взвинченной. Но увидев меня с цветами будто немного расслабилась и очень по-доброму улыбнулась.- Вы кого-то особенного ищете, молодой человек?Я сразу же засмущался. Женщина казалась такой открытой и потому я ответил ей честно. Рассказал, что хочу передать букет в благодарность одному мужчине и кратко описал внешность своего спасителя. Она улыбнулась еще шире и без лишних вопросов направила меня на пятый этаж к двери господина Грейвса. Первая дверь со стороны лестницы была приоткрыта. Тяжелая с виду, она легко поддалась толчку, и я без препятствий попал внутрь. Его квартирка оказалась совсем маленькой. В коридоре весело черное пальто и стояла тяжелая мужская обувь, дальше путь преграждала дверь с вставками из нескольких разных стекол и витража. За ней я услышал радио, играла какая-то очень знакомая и веселая песенка. Будто бы в ответ на мой стеснительный стук раздалось характерное шипение раскаленного утюга. В голове сразу же возник образ матери, теряющейся в паре и горах белья каждые выходные. - Войдите. - Голос прозвучал как-то отстранено, но я не предал этому значения и толкнул дверцу. Моему взору открылась достаточно светлая и уютная комната. Ее окна выходили на солнечную сторону, но были прикрыты тюлем. Тут же при входе была и кухня, и ванна, что стояла прямо под окном. Вторая часть комнаты была отделена стеллажом для книг, но их там не было видно, лишь аккуратные стопки одежды и посуда. К стеллажу был придвинут стол, за ним и стоял хозяин квартиры. В майке и серых штанах. Он гладил рубашку и даже не поднял своих глаз, когда я вошел. Утюг плавно двигался в его руках, он очень тщательно выглаживал каждый сантиметр, стараясь не задеть пуговиц.Я был в замешательстве: с одной стороны, мне не хотелось его отвлекать, а с другой, я все-таки уже пришел. Черные волосы спадали ему на глаза, но он не спешил их убирать. Теперь мне было отчетливо видно редкую седину на выбритых висках. Обладай я теми знаниями, что в моей власти сейчас, эта прическа могла бы мне кое-что подсказать о прошлом господина Грейвса. Его кожа была более загорелой, чем моя и контрастировала с белой майкой. Он не выглядел приезжим, не походил на разнорабочего. На него было приятно смотреть, даже несмотря на то, что мужчине точно было около сорока, или даже больше, лет. Мне не хотелось делать на этом акцент, потому что возраст ему удивительно шел. - Я хотел поблагодарить Вас. И принес цветы. - Я сделал паузу, и мужчина кинул на меня короткий взгляд, от которого мое тело мгновенно охватил жар. Он будто бы этого не заметил и сразу же возвратился к рубашке, прихватил пальцами воротничок и стал тщательно его выглаживать.- Можешь оставить их в раковине. Тебе уже лучше? - Мужчина отложил утюг и поднял рубашку. Я смотрел на его руки, пальцы, аккуратно сжимающие ткань. Он стоял очень ровно, невозможно было не смотреть. Почувствовав мой цепкий взгляд, он повернулся и чуть склонил голову, будто снова повторяя вопрос. Я сконфужено улыбнулся, пряча смущение изо всех сил. - Я уже выздоровел. Мне пришлось лежать всю зиму и это было ужасно. - Мужчина покачал головой, он снова отвернулся и стал складывать одежду. Я ощутил, что не могу больше там находится. Мой взгляд все время возвращался к его фигуре в центре комнаты, я был в плену и решительно ничего не мог сделать.- Я очень благодарен за Вашу помощь в тот раз. Спасибо. - Мне пришлось глубоко вдохнуть и выдохнуть, получилось немного шумно. - Я пойду.- Погоди-ка, - сказал он, когда я повернулся и уже собирался выходить, - мне пора на работу, мы могли бы пойти вместе.Я растерянно кивнул. Тогда в моей голове не возникло вопроса, почему же он пожелал, чтобы я его дождался. Зато до следующей нашей встречи, я не мог думать ни о чем другом. Я вышел в коридор, оставив его одного, чтобы он мог спокойно переодеться. Выйти-то я вышел, но глаз отвести так и не смог. Уперся взглядом в дверную щель и ждал, пока он появится в поле зрения. Понимаю, это было совершенно бесстыдно, но я действительно ничего не мог с собой поделать. Он остановился ровно напротив дверного проема. Для школьника вроде меня следить за взрослым человеком во время такого интимного процесса было очень волнующе. Я будто вторгся в чужую жизнь, хоть и ощущал некую долю снисходительного разрешения ее обладателя. На какую-то мучительную долю секунды он замер, а потом поддел майку сзади и стянул через голову. Я едва не задохнулся. В тишине очень громко лязгнула пряжка ремня. Он взглянул на меня, словно точно знал, что я наблюдаю. Молча приподнял брови в немом вопросе, и я наконец очнулся, мне резко захотелось бежать. Едва не запутавшись в ногах, я выскочил из чужой квартиры и сбежал по лестнице на одном дыхании. До сих пор помню, как бежал до Блюменштрассе, даже ни разу не обернувшись.Произошедшее в маленькой квартире господина Грейвса, короткое мгновение между кухней и коридором осталось позади только когда я закрыл входную дверь собственного дома. Вскоре колотящееся сердце почти успокоилось, а лицо перестало предательски гореть. Меня внезапно захлестнула злость на самого себя. Сбежав, как маленький ребенок, я выставил себя круглым дураком. Мне было непонятно мое поведение, но и другого исхода я представить не мог. В последствии, я много раз вспоминал случившееся снова. До чего жадно я смотрел на то, как незнакомый мужчина снимал домашнюю одежду и складывал вещи на стуле. Уже в более сознательном возрасте я не раз просил раздеваться и одеваться при мне многих женщин и мужчин. Они всегда охотно соглашались, весело хохотали и кокетничали, старались быть сексуальными. Лишь спустя много лет, мне открылась тайна этого происшествия. Все скрывалось в непроизвольности движений, непередаваемой легкости и простоте этого обыденного ритуала. Дело было не в его внешности, суть не скрывалась в его действиях. Интимным был сам процесс и мое неожиданное в нем участие. Конечно же, я не думал об этом в таком ключе в свои пятнадцать лет. Возможно, я и сейчас просто нашел себе оправдание. После случившегося, я всю ночь корил себя за внезапно проявленный страх. Прокручивал ситуацию раз за разом, но в моих чувствах более ничего не менялось. Увидев его во сне, я вновь не смог отвести глаз. Ровно через неделю я снова стоял напротив его дома на Банхофштрассе. В этот раз, господина Грейвса дома не оказалось. Но я не почувствовал того облегчения, что бывает, когда очень боишься что-то сделать и тебе по какой-то причине удается этого избежать. Потому я сел прямо на лестнице и принялся ждать. Всю прошедшую неделю я старался не думать о нем, но ни одна моя мысль не могла избежать этой участи. Я не представлял его как-то конкретно, лишь раз за разом вспоминал увиденные движения, отмечал разнообразные мелочи в своих воспоминаниях. Иногда я думал о том, чем бы он мог сейчас заниматься, на работе ли он. Погладил ли сегодня свою рубашку. Улыбнулся ли при встрече той женщине соседке. За полтора часа моего пребывания в парадном, никто не дошел даже до четвертого этажа, и я беспечно отсиживался напротив его двери. Спохватился я только когда кто-то начал свое восхождение по лестнице, что вела на пятый этаж. Вскочив я хотел быстро отряхнутся, но встретился взглядом с ним. В его глазах не появилось ни раздражения, ни удивления – ничего из всего того, чего я особенно опасался. Лишь усталость. В руках у него был пакет с продуктами и мешок с угольными брикетами. Он держал мешок на вытянутой руке, чтобы не запачкать форму. По ней я догадался, что он работает трамвайным кондуктором. Я немного удивился, такой статный и взрослый, он занимался довольно простым и не особо мужским делом. - В подвале есть еще мешки. Можешь наполнить один и принести сюда?Я кивнул и немедленно бросился вниз с буквально пустой головой. Дверь в подвале была открыта, за деревянной загородкой громоздилась гора угля. Она была достаточно высокой, даже пугающей – до самого потолка. Пока я набирал уголь в мешок, куски покрупнее соскочили и случился маленький оползень. Поднялось облачко черной пыли. Тогда я постарался прибрать метлой весь выкатившийся уголь обратно за загородку. Без особых раздумий я схватил наполненный мешок и закрыв ветхую конструкцию на защелку поспешил обратно на пятый этаж. Перед дверью я отдышался, вытер тыльной стороной ладони лоб и решительно шагнул в квартиру. В этот раз мне отчаянно не хотелось разочаровать господина Грейвса. Он уже снял свой жакет и ослабил галстук. Стол теперь стоял на кухне, он сидел за ним со стаканом молока. Взглянув на меня, он как-то странно усмехнулся, немедленно встал и забрал мешок. А затем, все так же усмехаясь показал пальцем на зеркало.- Ну и вид у тебя, малыш!В зеркале над мойкой я увидел свое черное лицо с развозами на лбу. Утер пот, называется. Я не смог удержаться от горького смешка, в ответ на который меня легонько пнули в плечо.- Таким тебе домой нельзя. Я наберу ванну и вытряхну одежду.Он отложил мешки в угол и стал набирать воду, та с паром хлынула в ванну. Я помедлил, но он сделал жест рукой, чтобы я шевелился. Пришлось стянуть жилетку, затем рубашку. Воды уже было много, она как на зло набиралась очень быстро. - Ты в брюках будешь купаться? Я же даже не смотрю.Когда я снял оставшуюся одежду и повернулся чтобы закрыть кран, то наткнулся на его внимательный и спокойный взгляд. Он забрал мою одежду и ушел на балкон, а я красный от стыда покорно залез в ванну. Я слышал, как он вытряхивал мою рубашку и брюки, а потом долго бил подошвами друг о друга школьные ботинки. Скрестив ноги, я окунулся в воду с головой, чтобы хоть как-то смыть свой позор. Вокруг одновременно была тишина и стоял жуткий шум. Горело все тело и мне не хотелось вылезать из воды. Я вынырнул как раз тогда, когда он вернулся на кухню с моими вещами. Он сложил их на тот самый стул и окинул меня очередным нечитаемым взглядом. - Сейчас принесу полотенце. - Он зашел за стеллаж с вещами и меня вдруг накрыло будоражащим волнением. Мысли беспорядочно метались в моей голове, не допуская возможности хоть немного успокоиться. Я зажмурился в ожидании приближающихся шагов и ничего не придумав стал подниматься. Сквозь сжатые веки, я увидел растянутое полотенце и потому повернулся спиной. Сперва он просто накинул его на меня, а потом с какой-то особенной бережностью закутал с головы до ног. Так делают матери со своими маленькими детьми, с любовью оборачивают мягким полотенцем и обязательно обнимают в конце. Когда он насухо вытер мое тело, полотенце внезапно скользнуло вниз, а вместе с ним и моя душа будто ухнула в пропасть. Грейвс подошел так близко, что я смог почувствовать спиной его голую грудь, а ягодицами напряженный живот. Одну ладонь он положил на мою шею, другая легла на талию. Внутри меня все трепетало, в грудной клетке будто оказалась маленькая птица.- Ты же за этим пришел, ведь так?Мне было страшно даже просто пошевелиться. Его слова и действия сразили меня наповал, но пугали далеко не чужая нагота или намерения. Этим я был даже восхищен, в какой-то мере. Страх был от предвкушения. Он позволил мне повернуться, и я заглянул в его глаза. Они будто потемнели еще больше. Мы постояли так немного, и я почувствовал, что могу наконец прикоснутся к нему. Скользнув пальцами по чужой щеке, я не придумал ничего лучше и быстро ткнулся в его губы своим ртом. Он лишь тихо засмеялся с легкостью отстранив меня. - Тише, малыш. - Он по-взрослому властно накрыл своими губами мой рот и ладонью нажал на мою поясницу. Я прижался к нему всем телом и буквально ощутил его каждой своей частицей. Именно в тот момент я окончательно влюбился.Влюбился ли я в него после того, как он переспал со мной? Говоря откровенно, я до сих пор не знаю. В дальнейшем, после ночи проведенной с кем-либо, я всегда ощущал надобность хоть как-то отблагодарить человека. Возможно, попытавшись полюбить его. Но это уже последствия моей встречи с господином Грейвсом. Наверное, тут стоит упомянуть, что до него я, мягко говоря, был вообще неосведомленным. Меня не особо тянуло к девушкам, да и видел я их редко. До двенадцати лет я учился в католической школе для мальчиков, затем ее переквалифицировали в обычную. Девочек от этого не прибавилось. Конечно, в определенный момент, я начал замечать всех тех молодых студенток, что гуляли в легких блузах и коротеньких юбках прямо перед моим носом. Но интерес к ним угас также быстро, как и появился. И все же, не скажу также, что глазел на мужчин или особенно интересовался одноклассниками. Скорее всего, я просто был безразличен к окружающим, пока в моей жизни не появился он. Пока еще безымянный, но уже не незнакомец. Когда я вернулся домой, матушка вместе с моей сестрой сидели за столом. Взгляд матери был уставшим и злым. Тот самый взгляд, что был прекрасно мне знаком. Перед ней лежал солдатский ремень, что достался ей невесть откуда. Я почувствовал горячие слезы, ведь мне казалось, что все это давно позади. Что ничего уже не сможет вернуть меня в те времена. Что моя мать изменилась с годами. Умом я понимал, что понесу наказание честно, ведь я вернулся домой слишком поздно и даже не удосужился никого предупредить. Просто испытав наконец-то счастье, мне не хотелось закончить этот день именно так. У матери же по этому поводу имелось свое мнение, с которым мне, волею жизни и возраста в пятнадцать лет приходилось считаться. В ту ночь я плакал в подушку особенно горько. От бессилия хотелось выть, но теперь все уже было не так. Ведь я мог представить, как успокаивающе обнимает меня господин Грейвс, как оглаживает нанесенные мамой раны. Как целует кровоточащие ладони. От этого мне становилось легче, а любовь моя, несомненно, росла и крепла. Я вернулся в школу на следующий день. Мать сперва пыталась протестовать, но потом согласилась. Я действительно пропустил слишком много, но стоит ли говорить, что голова моя была забита совершенно не тем. Во мне поселилась некая уверенность, словно близость с кем-то другим подарила бесценный опыт. Ощущение того, что нечто во мне изменилось, будто прибавилось лет или появилась какая-то способность. Это выделяло меня из толпы других школьников, я чувствовал то ли силу, то ли превосходство. Ежедневно я прогуливал последний урок и мчался на Банхофштрассе. Мы в жуткой спешке занимались любовью, и я снова бежал, но теперь уже домой. Иногда ему удавалось выкупать меня. Я бы отказался от этого в пользу времени, которое можно было посвятить сексу, но его излишняя чистоплотность не позволяла перечить. Он сосредоточено намыливал все мое тело, а после смывал пену. Затем, он позволял мне проделать тоже самое с ним. Наше совместное купание научило меня не стыдится ни своего, ни чужого тела. Кроме того, в последствии, я заразился его педантичностью, собранностью и тщательностью. До чего безмятежно он владел мною в постели. Он считал нужным выжимать из процесса максимум пользы. Любой способ доставить удовольствие являлся для него совершенно естественным и не чуждым. Мне нравилось отдаваться ему, а затем приходить в себя и по-прежнему находиться в его власти. Но не в оковах, а нежных объятьях. Бывало, мы лежали обессиленные, он дремал, а я наблюдал за его дыханием или смотрел на движение век. Мне не приходилось думать о том, что он тоже мужчина и так не должно быть. Я почему-то воспринимал все как должное, как какой-то дар. А он никогда не говорил об этом со мной. В самом начале мы вообще немного болтали. Тем не менее, прошла неделя и только тогда я впервые задал волнующий вопрос.- Как же тебя зовут? - спросил я.Он приоткрыл глаза и как-то по-юношески захлопал ресницами. Я сдержал улыбку, чтобы не сорваться и не упустить разговор. До того, я старался никак не называть его вслух, а в голове просто делал акцент. Будто бы каждый раз писал с большой буквы. Он провел ладонью по лицу и пробормотал в раскрытую ладонь:- Что ты сказал?- Как тебя зовут? - терпеливо повторил я, абсолютно не собираясь сдаваться перед его почти ребяческим нежеланием отвечать. Он недоверчиво нахмурился в ответ.- Зачем тебе это знать?- Мне известна твоя фамилия, но я не знаю имени. - Все так же сдержанно объяснил я. Он немного расслабился, его губы тронула улыбка.- В этом нет ничего плохого, малыш. Меня зовут Персиваль. - он потрепал мои волосы и притянул меня поближе к себе. - А тебя как зовут?Мне казалось, что он уже знает. Я так часто бросал на стол свои учебники и тетради. Это было само собой разумеющееся, что он ненароком или специально увидел имя на них. - Меня зовут Криденс Бэрбоун.- Криденс, Криденс, Криденс. - Он прикрыл глаза и все повторял мое имя. - Значит, я с Криденсом? Мой малыш студент?- Школьник. - я покачал головой, Персиваль деловито кивнул.- Школьник. Ему семнадцать? - я издал согласное мычание, мне накинули пару лет, но разочаровывать не хотелось.- И когда он вырастет, то станет…?- Я еще не решил, кем хочу стать.- Как это?Персиваль отпустил меня из своих теплых объятий и приподнялся на локтях. Его недоумение можно было пощупать почти также, как и напряженную грудь или выглядывающую из-под одеяла ногу. Хочу сделать акцент на этой его уникальной черте, каким-то образом выуживать информацию без слов. Некая способность распространять вокруг свое настроение или свои желания. Это часто заставляло подчиняться не хуже, чем под давлением настойчивых рук.Я рассказал ему о том, что мне даже не хочется думать о будущем и сейчас я живу только одним днем. Столь откровенное признание далось мне легко, ведь окрыленный своей влюбленностью я и не думал что-то скрывать. Рассказал, также, и про свои регулярные прогулы, что, по моему мнению, должно было повысить градус интимности не менее предыдущего откровения. По крайней мере, в моих юношеских представлениях. Поведал, что в школе преподают только всякие глупости и у меня совершенно нет желания вкалывать, словно я какой-то наивный дурачок. В определенный момент я понял, что хмуро сведенные брови Персиваля пророчат мне еще и наш первый серьезный разговор. - Собирайся и ступай домой, Криденс. - я посмотрел на него и попытался ухватить за руку, но он убрал ее и взглянул так строго, что я почувствовал себя крепко провинившимся ребенком. Я отодвинулся к краю кровати и свесил ноги, Персиваль не двигался.- Посмотри на меня. - я мгновенно обернулся к нему, ища в нем прощения непонятно за что. - Посмотри на меня, разве это то, чего ты желаешь? Продавать и компостировать билеты в трамвае? Может дворы подметать хочешь? А потом разгружать ночами вагоны? Глупо это все, по-твоему?Меня будто окатили холодной водой. Но мне не стало легче, как тогда в подворотне. Персиваль был прав, но я не был готов услышать эти слова от него. Он хотел для меня лучшего, пусть даже если для этого придется отказаться от наших отношений. - Прости, я буду учится. Я не знаю, как мне удастся наверстать все упущенное, но я буду стараться. Для тебя. Не прогоняй меня, пожалуйста.Я смотрел в его глаза, и видел, как он смягчается. Как тянется рукой ко мне. Он провел пальцами по моей спине и вдруг подтолкнул. - Тебе правда пора, малыш. С завтрашнего дня я буду возвращаться после шести. Пожалуйста, не пропускай больше уроки.Я растерянно встал и снова попытался найти хоть что-то в его лице, но оно словно было чужим. Он не хотел слышать моих оправданий. Одеваясь, я все ждал, что он подойдет или скажет что-нибудь, но нет. В тот вечер я шел от Банхофштрассе до Блюменшрассе непривычно долго. Матушка снова была очень зла. Когда я вспоминаю об этом, на меня накатывает беспричинная грусть. Если о нашей встрече, в целом, я не жалею совершенно, то о том прощании я предпочитаю лишний раз не думать. Хотя тот вечер и послужил главным толчком для повышения моей успешности в школе и вообще более ответственному отношению к учебе, я все равно стараюсь не вспоминать лицо Персиваля, когда он меня прогонял. В тот раз он будто разрушил мои отроческие мечты и толкнул в суровую реальность, взрослую жизнь. Я жалею себя потому, что это были как раз те года, когда позволительно грезить и не жить сию минуту. Просто Грейвс так совершенно не считал. Благодаря тому разговору, я научился спрашивать Персиваля. Я советовался с ним, рассказывал о каких-то ситуациях, старался ввести в курс моих дел, так сказать. Но когда я задавал вопросы о нем, создавалось впечатление, что ему намного больше сорока. Ради воспоминаний ему будто бы приходилось лезть чуть ли не в замшелый погреб, который никто и никогда не открывал. Таким образом я выяснил, что Персиваль вырос в глухой английской деревушке, в семнадцать лет переехал в Берлин к родственникам, трудился на заводах, а в двадцать один год попал в армию. После окончания войны, кем только не работал, но профессия кондуктора ему по нраву больше всего. Работа не пыльная и не приходится стоять на одном месте целый день. Ещё, график достаточно гибкий, а значит, можно работать где-то еще. По ночам он часто работал грузчиком на железной дороге. В основном разгружал вагоны, наполненные углём или металлоломом. Семьи у него нет, родственники из Берлина его тогда отвергли. Все это он рассказывал, как будто речь шла вовсе не о нем, а о каком-то постороннем человеке. Когда я расспрашивал о каких-либо подробностях, он страшно удивлялся. ?И все-то тебе хочется знать, малыш!?Так же обстояли дела с будущим, Персиваль терпеть не мог загадывать насчет ?нас?. Но требовал от меня твердой уверенности в собственном завтрашнем дне. Я хотел уехать куда-нибудь на весенние каникулы, предлагал рассмотреть карту и выбрать места, но он лишь отнекивался и обещал ?поглядеть?. Мне одновременно льстило, что взрослый мужчина позволяет распоряжаться такими вещами, как планирование общего выходного и удручало, что собственной инициативы он не проявляет совершенно. Ничего более важного, что произошло в тот период нашей совместной жизни мне не припомнить. Кроме, конечно, чтения. На почве нашего первого серьезного разговора, мне пришлось взяться за учебу. Теперь я сам этого желал. Мне хотелось, чтобы Персиваль мною гордился. Я таскал с собой учебники и книги, которые не удавалось осилить дома или нужно было регулярно повторять, и он это видел. Однажды, Персиваль поинтересовался, что мы сейчас проходим по литературе и я рискнул прочесть ему отрывок из ?Одиссеи?. С этого-то все и началось. Я предлагал ему читать самостоятельно, но он отказался. Сказал, что ему очень нравится мой голос и предложил сперва читать ему вслух, а уже потом заниматься любовью. И я согласился. Сначала у меня не слишком хорошо получалось, но я правда очень старался. Было тяжело правильно читать и одновременно понимать, о чем идет речь, но и этому я в скором времени научился. Возвращаться пораньше больше не получалось, поэтому матушке я сказал, что отныне посещаю кружок чтецов. Чему она была несказанно рада, особенно учитывая мой внезапный рост успеваемости. Наши отношения с матушкой, можно сказать, даже наладились. В первые дни мне не очень нравилось читать, потому что приходилось ждать достаточно долго, перед тем, как прикоснуться к Персивалю. Но потом мы оба настолько увлеклись этим, что иногда ограничивались поцелуями, после которых я мог спокойно уйти домой. Ведь главным было успеть почитать или дойти до определенного момента, узнать, что же было дальше. Персиваль комментировал некоторые моменты с высоты собственного опыта, а иногда растеряно шарил глазами по моему лицу, так как не хотел прерывать, но и происходящему объяснения найти не мог. Мы выяснили, что Персиваль отдает предпочтение российским писателям, мне же по-прежнему нравились более классические произведения соотечественников. Хочется признаться, что в те дни я чувствовал себя совершенно счастливым. Как полагает, после первого серьезного разговора случилась и первая серьезная ссора. Где-то в то время, я наконец начал осознавать, что есть в наших отношениях изъяны похуже возраста. То было первое утро весенних каникул, я вынашивал в себе план общей поездки за город на велосипедах. Я все еще плохо представлял себе Грейвса на велосипеде, но так отчаянно хотел чего-то такого только для нас двоих, что мне было искренне наплевать, что подумают люди или как это будет выглядеть. Я загорелся идеей увидеть Персиваля за работой. Для этого встал настолько рано, насколько смог и выждав нужный трамвай сел во второй вагон. Мне это казалось жутко романтичным: полупустой утренний трамвай, Персиваль в форме и я. Будучи в первом вагоне, он заметил меня почти сразу. И проигнорировал. Я увидел растерянный взгляд, а потом он и вовсе отвернулся, завел с вагоновожатым разговор. Трамвай шел дальше, иногда он прибавлял скорости. В связи с отсутствием людей он пропускал остановки. Глотая горькие слезы, я смотрел в окно, где улицы и щебенка сменялись гладкой дорогой и садами. Персиваль так и не подошел ко мне. Я был разбит. Мне казалось, что таким образом он меня отвергнул. Что все на этом и закончится. Сейчас мне кажется, что я напридумывал себе проблем. Но тогда эта трамвайная поездка была похожа на кошмарный сон. Казалось, пробуждение от этого сна не принесет с собой облегчения, лишь больший ужас. Я ждал Персиваля в полдень на ступеньках лестницы перед квартирой, испуганный, расстроенный и разозленный. - Опять прогуливаешь? - Я вдруг захлебнулся чужим равнодушием, Персиваль даже не взглянул на меня и прошел мимо.- У меня каникулы. Почему ты сделал вид, будто мы не знакомы? – Я услышал, как мой голос дрогнул и что-то подкосилось внутри меня.- Сделал вид? - Он повернулся ко мне. - Входи, Криденс.Персиваль захлопнул за мной дверь и оперся руками о стену, нависнув надо мной. На секунду я испытал страх, его глаза снова были темными, но не от того желания, к которому я привык. - Ты хоть понял, что натворил? А если бы кто-то увидел?Внутри меня все взметнулось в ответ на его слова. Я захотел оттолкнуть его, накричать, ударить, в конце концов. Но я не мог.- Кто увидел? Увидел бы что? - Персиваль зло рыкнул и выругался сквозь зубы, он хотел что-то сказать, но я его перебил.- Я специально зашел во второй вагон, чтобы ты запросто мог подойти ко мне.Его ладони над моей головой сжались в кулаки, я видел, как напряжена его челюсть. Персиваль мотнул головой и черные пряди упали на его глаза. Я осторожно дотронулся до его щеки. - Давай уедем вместе на каникулах? Ты увидишь, что нам нечего бояться.Я осмелел и убрал волосы с его глаз. Персиваль упорно не смотрел на меня, но я видел слезы, которым не суждено было скатится по его щекам. - Ты не знаешь, как в жизни бывает, малыш. - Он горько улыбнулся и накрыл ладонью мои пальцы. - Разве ты не понимаешь, что у нас все совсем не так?Я замер и почувствовал, как злость покидает меня. Персиваль не хотел меня оставлять, он напротив боялся потерять. Страх в нем был велик, и лишь в моих силах его изгнать. Мысли бешено метались в моей голове, а мы так и стояли напротив друг друга. Практически в объятьях. Безразличие, коим пытался ранить меня Персиваль было напускным, ненастоящим. Я почувствовал некую радость и решился задать единственный вопрос. - Ты любишь меня?Он кивнул.Нельзя сказать, что эта наша размолвка сделала нас несчастными. Скорее даже, неудачный первый день каникул стал залогом нашего особенного сближения на протяжении остальных выходных. Мы, все-таки, отправились в путешествие на велосипедах и побывали во многих местах. Я и подумать не мог, что Персиваль так любит природу. Он часами смотрел на холмы или наблюдал за шумом деревьев, если появлялась такая возможность. Иногда я читал вслух, пока он вот так сидел. На фоне зеленых пустошей, где-нибудь в поле, он выглядел чужеродным. Каким-то слишком измученным городом, что-ли. Однажды, я наблюдал за ним, пока он стоял в маковом поле и что-то внутри очень больно кольнуло. Мне показалось, что я не знаю чего-то из его прошлого. Чего-то, что сильно гложет Персиваля, что лежит на нем тяжким грузом. Абсолютно нормально, что я списал это на глупость от переизбытка счастья. Кто же мог знать, что я был прав в тот момент. То, что я тогда промолчал и стало моей фатальной ошибкой. Ни до поездки, ни на протяжении ее - Персиваль ни разу не заглянул в карту. Это доставляло мне необъяснимое удовольствие, будто он подарил мне маленькую власть. Он позволял выбирать мне дорогу, лишь иногда давал некоторые советы. Я же выбирал гостиницы для ночлега и заказывал еду на двоих. Он говорил мне, что ему нравится ни о чем не беспокоиться. ?Ты уже совсем взрослый, мой малыш?. За время отдыха я успел прочитать ему вслух ?Анну Каренину? Льва Толстого, последние главы Персиваль дослушивал с бокалом вина. Меня удивляло то, какие переживания вызывал у него роман. В последствии, я все-таки прочел ему ?Войну и мир?, на это ушло много часов. Мы оба были до того напряжены в процессе, что занимались любовью для разрядки. Бывало мы останавливались и начинали обсуждать поведение героев. В итоге Персиваль зацеловывал все мои возражения и мы, наконец, продолжали. Однажды мы обедали на открытом дворике у одной хозяйки. Я как обычно заказал обед на двоих. Персиваль разрешал мне платить только за них. Я так и не рассказал ему, что обменял в ломбарде свой альбом с марками. На гостиницу он всегда выделял мне определенную сумму денег и поручал заполнять положенные документы. А сам болтал с барышнями из персонала, рассказывал про золотого сынишку и семейное путешествие. Мы придумывали эти легенды вместе и узнай кто-либо правду, они бы очень удивились. Так вот, обед на открытом дворике. Честно скажу, я все еще ужасно горжусь своим поступком. Персиваль готовил велосипеды к продолжению поездки, я отошел расплатится. Хозяйка на него глазела все то время, пока мы обедали. Я сразу заметил это. Ее можно было понять. Выразительное лицо и угольные волосы сильно привлекали внимание, эта женщина не стала исключением. Персиваль принципиально одевал лишь белые рубашки, закатывал на них рукава и носил прямые черные штаны с подтяжками. Его фигура сильно выделялась среди провинциальных мужчин. Я сперва переживал, что он путешествует в такой неудобной одежде, но потом понял, что иначе он просто не может. - Ваш отец удивительно красив. Надеюсь, вам понравился обед.Не знаю почему, но я еле сдержался. Я постарался улыбнуться и вежливо поблагодарил хозяйку. Когда мы собирались уезжать, она помахала нам рукой, и я сорвался. Потянулся к Персивалю и прижался к его губам. Каково было мое удивление, когда его рука притянула мою голову ближе, а язык скользнул в рот. Он принял мою игру, он был согласен со мной насчет этой женщины. Все еще помню ее перекошенное лицо, жалкое зрелище. Я так сильно мечтал и ждал нашей совместной поездки, потому что больше всего на свете хотел быть с Персивалем чуть больше времени, чем какие-то пару часов после школы. Я понимал, что, только уединившись с ним, смогу рассказать о матери. Мне действительно очень хотелось раскрыть ему свою тайну. Мои отношения с матерью были намного хуже, когда я был младше. Сейчас они не представляли той опасности, и я считал, что к былым временам дело уже не вернется. Но скрывая правду, чувствовал себя не до конца откровенным. При Персивале матушка била меня лишь дважды и оба раза мне удавалось скрыть от него большинство повреждений. Впервые это случилось еще в самом начале и тогда он никак не мог узнать, а после второго раза я несколько дней не появлялся в его доме. Следы, что оставались можно было списать на что угодно. В первый раз это была драка, во второй невменяемая соседская овчарка. Мне было стыдно так называть свою мать, но и открыть правду я был не готов. Наши совместные каникулы подходили к концу, через день мы должны были быть дома. Я лежал на его груди, Персиваль рассказывал о пассажирах иъ трамвая. Это было одно из наших развлечений. Кто только не катался на трамваях, а Персиваль всех запоминал. Он рассказывал о колоритных иностранцах, о ворчливых бабульках и красивых студентах. Он мог описать их запах, одежду, что было в их глазах, о чем они говорили. Возможно, само по себе это не очень интересно, но нужно было слышать, как о пассажирах рассказывал Персиваль Грейвс. Он как раз описывал какую-то дамочку средних лет, что вела себя как дрессировщица тигров. Я приложил палец к его губам и Персиваль мгновенно умолк. Он вопросительно приподнял брови, и я решился. Мой рассказ о матери был не слишком длинным. Я старался как можно короче описать историю наших с ней отношений. Избегал обвинений в ее сторону, но история все равно получилась тяжелой. Персиваль очень внимательно слушал, а когда я закончил крепко обнял меня. Он прижался губами к моему лбу и была в этом жесте такая отчаянность, желание разделить боль, что я вдруг почувствовал, как отпускаю свое прошлое. Я не мог просто забыть все, но обиды устремились прочь из души. Меня охватила безумная благодарность. Я плакал, уткнувшись в Персиваля и от этого мне становилось легче. Я любил Персиваля, как не любил никого на этом белом свете. Ослепленный любовью, я следовал за ним и не обращал внимания ни на что вокруг. Но всему приходит конец и ему первому все это стало в тягость. Я чувствовал на себе его обеспокоенный взгляд. Он стал много нервничать. Когда я предлагал выйти куда-то вместе, он наотрез отказывался, не принимая никаких возражений. Он не хотел ходить со мной в кино, не хотел сходить в выходной на рынок и уж тем более не был готов отдохнуть со мной в городском парке или на речке. К слову, я никогда не встречал Персиваля на улице. Лишь однажды мне показалось, что я видел его. В тот день был мой день рождения. Мы никогда не обсуждали свои дни рождения. Один раз Персиваль упомянул, как праздновал его в моем возрасте. Дат никто из нас не называл, и я почему-то умолчал о наступающем празднике. У меня, как и у всех, имелись школьные друзья, но я никак не ожидал какого-то особенного подарка от них. Ребята устроили вечеринку на речке, где мы собирались практически каждый день. Летом мне не удавалось уходить сразу к Персивалю, он говорил, что не против и что я не должен упускать такие важные детали юношеской жизни. От вечеринки я отказался. Долго извинялся перед девочками и даже опрометчиво пообещал все-таки заскочить, если будет время. Когда я пришел к Персивалю домой, то сразу почувствовал его напряженное состояние. В последние дни он был особенно раздраженным, даже пару раз прикрикнул на меня. Я не знал причины такого его поведения. Сейчас я понимаю, что ждать откровений от такого человека как он было очень глупо с моей стороны. Я просто старался не приставать с излишней заботой к взрослому мужчине. - Я хотел бы искупать тебя, малыш.В этот раз Персиваль набрал полную, до краев, ванну. Он очень тщательно отмывал мое тело, будто я пришел не со школы, а с шахты. В мыле была вся кухня и он сам. Я хотел, как обычно, отмыть и его самого, но Персиваль отказался. Лишь ополоснул себя вместе со мной. Вытирая меня, он вдруг начал целовать мои щеки, а потом нос, лоб и губы. Он целовал мою шею, грудь, даже плечи. Уже на кровати он продолжил свое занятие. Я знал, он очень любил целоваться. Почему-то это было для него самым высоким проявлением чувств. Я всегда с удовольствием принимал и отвечал на его ласки. Но сейчас он не хотел моих ответов. Я тонул в нем, как в омуте. Будто вернувшись в наши первые дни, он показывал, что владеет мной. Словно я мог чего-то о нем не знать, он старался заставить испытать меня что-то совершенно иное. И я ощущал это. К концу я едва не плакал, такая тоска меня охватила. Я знал, я точно знал, что он прощается. - А теперь ступай к друзьям, мой мальчик.Он проводил меня до самых дверей, поцеловал в лоб, и я покорно ушел. Ушел как ни в чем не бывало. Я шел к ребятам, ощущая, что уже не тот. Что все вокруг уже иное. Что ничего уже не будет как прежде. Внезапная тягость легла на мои плечи, а печаль стелилась следом до самой реки. Мои друзья, конечно же, очень обрадовались. Меня моментально завертели в хороводе поздравлений, откуда-то взялся алкоголь. Чувство тяжести понемногу улетучилось и день снова стал обычным, не считая праздничного повода и нашей особенно шумной сегодня компании. Отовсюду я слышал собственное имя и какие-то нелепые тосты. Боюсь, мне уже не вспомнить, какой по счету стакан был в моей руке, когда я заметил его.Персиваль сильно выделялся на пляже в своей типичной одежде. Он стоял, облокотившись на один из деревянных домиков и нарушал своим присутствием гармонию пляжной атмосферы. Я вроде как видел его, но все никак не мог рассмотреть выражение лица. Мне казалось, я упускаю сейчас что-то важное. Персиваль отстранился, поправил свою рубашку, будто собирался подойти и в этот момент меня окликнули, а затем насильно повернули голову в другую сторону. Мне пришлось промычать какие-то благодарности в ответ на поздравления. Когда я вернулся взглядом на прежнее место, Персиваля там уже не было. На следующий день он пропал. Почему я не сорвался с места, как только заметил Персиваля? Что удерживало меня в толпе друзей, что мешало кинутся ему навстречу? Ведь я знал, что он придет. Знал, что в последний раз, однако пренебрег всеми знаками и возможностями. Той же ночью я стоял перед дверью его квартиры уже безо всякой надежды. Всё было как всегда, кроме него самого. За дверью с разными стеклами, как и прежде, скрывалась маленькая кухня, но стеллаж с вещами был пуст, а на кровати остался только голый матрас. Вдрызг пьяный, я рыдал в него, проклиная весь дом и всю улицу. С легкой руки товарищей и от собственного безволия я целый день вливал в себя каждый стакан, что попадал в руки. Голова не соображала, только воспоминания лезли со всех сторон и от меняющихся в голове картинок я скулил как брошенный щенок. Из-за истерики и алкоголя меня ужасно тошнило, хотелось ухватится за привычно разбросанное на кровати постельное белье, но его там не было. Персиваль унес с собой все, даже собственный запах забрал. Сколько бы я не стучался головой о матрас, как бы не зарывался в него лицом — будто и не было там Грейвса. Не было нас.Мне больно щемило внутри, я чувствовал, как там рождается дыра. Как скребется изнутри нечто. Как своими когтями оно разрывает мою плоть. Я представлял себе ужасное чудовище, что сперва утащило Персиваля и в конце концов добралось до меня. Сейчас все это кажется преувеличением, но иначе не бывает с первой любовью. Тогда мне казалось, что вместо Персиваля в моем сердце появилась огромная рана. В определенном возрасте я осмеивал эту особенность среди друзей, теперь же мне стало ясно, что моя рана гнила много лет и только сейчас стала покрываться рубцами.Я вернулся домой только через пару дней. Провести больше одной ночи в квартире Персиваля не удалось. Утром туда пришел то ли хозяин дома, то ли какой-то посредник и мне довелось уйти. Остальное время я провел на речке. Пытался смыть с себя мысли, но не получалось. Я думал, что матушка меня уже не простит. Возвращаясь домой, я представлял себе жизнь без нее. Как переехал бы к подруге, та была бы только рада, и бросил бы школу ради работы. Зато прекратились бы скандалы и в такой жизни не было бы места Персивалю. Мать действительно была в бешенстве. По ее словам, мне все сошло с рук исключительно в честь дня рождения. Она не избила меня в тот раз и не била больше вообще. Радости от этого я не почувствовал. Я барахтался в чувстве вины и совершенно не ощущал окружающего мира. Мне казалось, что Персиваль меня так наказал. За все те разы, когда я его не услышал. Такой жестокой была цена. Так поступают во взрослом мире, куда я столь отчаянно лез. Он повторял эти слова в моей голове, я был уверен, что слышал его голос.