10. world turned upside down (1/1)

Аарон просыпается от проникающих в комнату солнечных лучей; судя по углу их падения, утро позднее. Он один. На прикроватном столике стоят тарелка с едой и стакан воды. Пузырьки на внутренних стенках стакана говорят о том, что стоит он здесь уже давно.Самое ужасное — голова Аарона не очень-то и болитНет, самое ужасное — это то, что он предельно ясно помнит каждую секунду прошлой ночи.Он совершенно бессилен. Он уже раздумывает, когда Вашингтон придёт и проведёт его вниз, будет ли внизу его поджидать расстрельная команда. Рациональная часть его разума пытается донести, что он важнее для военного дела, чем Александр Гамильтон, и что Вашингтон знает это, следовательно он не потеряет своей должности в армии. Это даже, наверное, не подвергнется широкой огласке — то, что он сделал… что он сделает. Будет совершенно несложно держать это в секрете, а его — под более надёжной охраной ради ?его же блага?, позволяя хотя бы его образу дальше исполнять свою роль и выиграть им эту войну. А уже после с ним можно и разделаться.Он чувствует себя отвратительно.Мысль о том, чтобы спуститься вниз и, возможно, кого-то встретить, невыносима. Однако он не имеет права исчезнуть: уединённость — роскошь, непозволительная для провидца Америки. Знает Вашингтон о том, что Аарон сделал, или нет, но он в любом случае не может сбежать или спрятаться, ведь армия запаникует, будет волноваться, что его похитили или убили.Он слышит голоса и шаги — людей, поднимающихся по лестнице. Не успевает Аарон осознанно принять решение, как возвращается в кровать, суматошно накрывая себя одеялами, с силой зажмуривая глаза и стараясь ровно дышать. До его ушей доносится скрип открывающейся двери, а затем тихое: ?Он ещё спит. Может, разбудить его?? Потом другой голос, наверное, Лоуренса: ?Он вчера много выпил, лучше дать ему отоспаться?. Дверь закрывается, и звучат удаляющиеся шаги.Всё, что Аарон слышит теперь, — это собственное сердцебиение, отдающееся у него в ушах. Он может притворяться спящим ровно до того момента, пока они всё-таки не попробуют разбудить его, а если он и на это не отреагирует, то они могут, боже упаси, привести доктора. Ему необходимо… больше времени. Он в отчаянии осматривает комнату, и взгляд его падает на стол — там лежат пергамент и чернила.Он в спешке пишет записку: ?Всё ещё в здании, если кому-то понадоблюсь, зовите несколько минут и я приду?, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы развеять чьи-либо страхи касательно побега или похищения. Потом он направляется к двери — настолько тихо, насколько это возможно.Требуется целая минута, чтобы он набрался смелости распахнуть её, но коридор пуст. Он мчится в его конец, достаёт стремянку, которую в самый первый день нашёл с Александром, и взбирается по ней к люку, ведущему на чердак. Это послужит ему лишь временным убежищем — он знает, — но ничего иного придумать не может. Он в ловушке.Он закрывает под собой дверь, находит наименее пыльный угол, садится, и ждёт.***Все оставляют его в покое на несколько часов, но Аарону следовало понимать, что продлится этот покой недолго. Он слышит шаги из коридора, потом кого-то, тянущего на место лестницу, потом кого-то, открывающего люк, потом как этот кто-то, неловко кряхтя, поднимается наверх, отряхивает руки и опять закрывает люк.— Привет.Это Александр.Аарон продолжает держать глаза закрытыми и обнимает колени, прижимая их ещё ближе к груди, пока шаги со скрипом к нему приближаются. Он чувствует, как Александр садится рядом.— Мы не были уверены, сколько ты помнишь из прошлой ночи.Ему не удастся вечность уклоняться. Он не открывает глаз.— Я всё помню.Александр ничего не говорит, не требует объяснений — он просто сидит, а тишина звучит ещё укоризненнее, чем всё, что может вылететь из его рта. Аарону хочется умереть здесь и сейчас — лишь бы ни с чем этим не разбираться.Но ему нельзя, так ведь? Смерть послужит ему снисхождением. Надо сражаться на войне, люди в нём нуждаются, Александр заслуживает гораздо большего, чем его затаиваний, — впредь, когда выяснилось, какое он на самом деле чудовище.Наконец Александр снова нарушает тишину:— Хочешь поговорить об этом?Что Аарон вообще может на это ответить? Он пытается сосредоточиться на своём дыхании, на скорости сердцебиения; сосредоточиться на чём угодно, помимо исходящего от Александра жара, помимо чувства присутствия этого человека рядом.— Ты не обязан, — добавляет Александр.— Кто ещё знает о?.. — спрашивает Аарон. Его передёргивает: отлично, конечно первые его слова звучат так, будто он только и хочет, что прикрыть свой зад.— Мы с Лоуренсом никому не рассказывали.Аарон пытается сфокусироваться на дыхании вновь — у него кружится голова.— Ты правда не обязан мне что-либо говорить. Но я, конечно… я буду очень признателен, если ты опишешь обстоятельства смерти Лоуренса, чтобы мы постарались предотвратить её.Всхлип застревает у Аарона в горле. Вот что они на самом деле о нём думают? Что он бы попросту позволил Лоуренсу умереть, только бы замести свои следы?Александр пытается обнадёживающе приобнять Аарона рукой, но от этого становится только хуже.— Ты не обязан, я не хочу давить.— Просто… помолчи немного, — способен выдавить Аарон.Александр тут же затихает.Аарон ещё раз глубоко вздыхает, всё не позволяя себе открывать глаз. Стоит тишина — совсем недолго, — и ему хочется, чтобы она длилась вечность, но он должен попробовать.— Когда мне был один год, — начинает он, — умер мой отец. Я не умел говорить. Он болел, и всё это развивалось прямо у меня на глазах, но я ничего не мог сказать. Я тоже заболел, знаешь ли, но каким-то образом не умер. Я видел… я видел, как все вокруг меня умирают, я… порой кажется, будто это всё уже произошло.Александр остаётся молчаливым.— Я видел всю свою жизнь, я видел все наши жизни так… ясно, что иногда всё кажется воспоминанием. Я даже не помню, было ли у меня видение этого или я просто всегда знал. Я знал о тебе за годы до того дня, когда ты подошёл ко мне в Нью-Йорке. Я знал о тебе всю жизнь, я знал, что произойдёт, ещё до того, как ты пожал мне руку. Это…Аарону приходится на момент остановиться, иначе он заплачет.— В видении мы были лучшими друзьями во время войны, пусть Вашингтон и не был заинтересован в моих способностях. В итоге я отправился домой, поскольку не мог больше видеть, как все умрут. Мы выиграли. Мы переехали в Нью-Йорк для изучения права. Наши кабинеты были прямо рядом друг с другом, мы вместе работали над каждым делом. У нас… у меня родилась дочь, а у тебя сын. Ты утешал меня после её рождения.— Утешал тебя?Аарон прерывисто смеётся.— Я не мог её коснуться, я не мог дальше спокойно проводить с ней каждый день, зная, как она умрёт.— О господи, извини, я даже не подумал.— Ты сказал то же самое — ты скажешь то же самое, — ты… я уже и не знаю толком. — Рука Александра обхватывает его посильнее. Аарон старается не обращать внимания, он должен продолжать говорить, должен закончить начатое. — В конце концов ты пошёл в политику. Состоялся Конституционный конвент, тебя пригласили, ты четыре месяца спорил со сборищем кретинов о том, как следует формировать нашу нацию, а потом ты вернулся… и был так полон надежд, ты хотел моей помощи в защите Конституции перед общественностью, чтобы её ратифицировали, а я сказал, что у меня не было достаточно времени на обдумывание, но ты… ты знал, что я отклонил приглашение на Конвент.В ту ночь я сказал тебе, что не могу находиться у власти. Что люди всегда будут наделять мои слова особым значением. Что любая моя кампания будет обманом, так как люди будут считать, что я знаю больше, чем в действительности. Что широкая общественность не знает, что моей единственной способностью было видеть смерти людей при касании, поэтому они бы думали, что у меня есть какие-то особые сведения, когда на деле их не было. Либо я мог бы сказать, что узрел какое-нибудь видение, и никто бы не посмел мне перечить, потому что никто больше не был провидцем. Я сказал тебе правду — что мне ни за что нельзя ввязываться в политику.Он неровно вздыхает.— А затем у м-меня начались кошмары. Страшная война, солдаты оплакивают тела своих мёртвых врагов, человек избивает другого тростью в зале Сената, президента застреливают. Это всё… это всё было из-за рабства. Я принял решение. Я принял решение попытаться пойти в политику и предотвратить это, пусть это… пусть это и были просто сны, пусть это всё ещё было неправильно, но потому, что я… я просто хотел сделать мир лучшим местом для моей дочери. Первые выборы, на которых я участвовал, были в Сенат, и я обошёл твоего тестя. Мне кажется, ты меня так и не простил за это.В конечном счёте я был в том положении, чтобы баллотироваться в президенты, что я и сделал. Вышла ничья с Джефферсоном, последний голос был за Палатой, я проиграл и стал вице-президентом. Джефферсон никогда не простил мне этого и полностью отрезал от всех… от всех решений нашей партии. Я решил баллотироваться на пост губернатора Нью-Йорка. Ты написал… не только ты, многие люди писали обо мне ужасные вещи: список женщин, с которыми я имел дело, слухи, что я пытался вырвать у Джефферсона президентство, но ты… ты написал именно то, что я рассказал тебе несколько лет назад. Что любая кампания, которую я решу провести, будет обманом. Что я опасный человек, которому нельзя доверять бразды правления.Ты был очень публичен в своей кампании против меня. Настолько, что было опубликовано письмо, свидетельствующее, что ты… что ты сказал обо мне презрительные вещи. Я послал тебе письмо с просьбой… объясниться, извиниться. И ты ответил мне… — Эти строки так и хранятся в его голове: — ?Чем больше я думал, тем больше убеждался, что не могу без явной некорректности предоставить признание или отрицание, которые вы, очевидно, считаете необходимыми?. И: ?Между джентльменами понятия ?презрительные” и ?куда более презрительные” не стоят того, чтобы между ними выискивали различия?. Ты чуть ли не страницу спорил о грамматике. Сказал, что мне следует предъявить более точные претензии. ?Я имею честь быть вашим покорной слугой, А. Гамильтон?. Я… — Ему снова приходится перевести дыхание, дабы совладать над собой; как глупо, что ещё неотправленные письма уже доводят его до слёз. — Я отправил второе письмо. Ответ был ещё хуже: он гласил, что мои требования были ?беспрецедентными? и ?неоправданными?, и ?вздором?; что ты не отказывался ни от одного сказанного тобой слова и не собирался приносить извинений за правду.Я знал, что произойдёт, если я явлюсь в тот день на дуэль. Я так пытался уберегать тебя от дуэлей, было… ты даже попросил меня быть твоим секундантом в девяносто седьмом, когда вы с Монро… я сказал Монро, что убийца Александра Гамильтона будет привлечён к суду, — сначала за убийство, потом за измену; что он умрёт в одиночестве, проклиная своё существование. Мне следовало догадаться, ибо это всё было правдой.Ты направил свой пистолет в небо. И я застрелил тебя.Александр притягивает его ближе в неловкой попытке обнять и второй рукой, и оттого Аарон ещё сильнее сжимается. Наконец Александр отпускает его и чуть отстраняется.— Ты не задумывался, что это может быть не видением?— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Аарон.— Просто… мелочи, — отвечает Александр. — Во-первых, ты переживал, что обманываешь общественность, так как можешь только видеть смерти людей, хотя ты видел больше этого — ты знаешь течение войны. Я знаю, что у тебя есть эта сила; все, кто работает с Вашингтоном, знают, что ты видел будущие сражения. Было бы странно… нет, было бы просто парадоксально, знай ты о будущем, не имея видений о нём.— Чем ещё это может быть?— Воспоминаниями.— То есть я что, переживаю собственную жизнь в наказание от Бога?— Не уверен насчёт Бога. Но думаю, что за этим скрывается что-то большее, чем просто одно большое точное видение, где ты меня убиваешь и которое ты даже не помнишь, как видел.— Это… — Аарон качает головой, — это неважно, я всё равно видел, как застрелил тебя, когда впервые пожал тебе руку.— Значит я просто не буду слать тебе гневных писем и никогда добровольно не пойду на дуэль. Ты же не видел, чтобы меня туда насильно, против воли тащили. Аарон, это не должно произойти.— Ты думаешь, я хочу, чтобы это произошло? Я н-не могу остановить… Феодосия, моя дочь, я… после я отправился в Европу, остался там на четыре года, а когда вернулся, узнал, что мой внук умер от лихорадки. Я написал Феодосии, сказал ей сесть на первый корабль обратно в город, ибо мне нужно было взять её за руку, знать, как предотвратить… предотвратить её… и корабль был утерян в море, Александр, она тоже умерла. Даже когда я пытаюсь не дать этому произойти, даже когда я… я не могу… я не могу спасти дорогих мне людей от смерти.— Все умрут. Со временем ты смиряешься с этим.Аарон не смеет пошевелиться.— Жизнь не остановишь, — говорит Александр. — Если бы… если бы ты останавливался каждый раз, как кто-то умирал, ты бы никуда не добрался, ты бы ничего не добился, ты бы не выбрался из… поэтому надо брать себя в руки, двигаться вперёд и жить.Это напоминает Аарону о том, что Александр сирота; он никогда не интересовался подробностями, предположив, что о некоторых вещах Александр просто не захочет говорить.— Извини, — шепчет он.Александр снова приобнимает его.— Эй. Всё в порядке. Не извиняйся. Давай попробуем разобраться в этом вместе, хорошо?Аарон кивает.— Сколько ещё ты прожил после всего?— Около тридцати лет.— А твой сон о войне и убитом президенте, он произошёл?Аарон качает головой.— Нет. Но всё… совсем выходило из-под контроля ввиду разногласий насчёт распространения рабства на западные территории.— То есть это могло быть видением.— Да, могло быть. А это что-то меняет?— Может поменять, — произносит Александр. — Мы можем с самого начала избавиться от рабства в нашей стране.— А если это не было видением? Что, если я скажу американской общественности, что мы друг друга уничтожим из-за рабства, что это неправильно пред лицом Господа и что существует определённая катастрофа, которая постигнет эту страну, если мы не искореним его, — и всё это из-за кошмара.— Значит у нас не будет рабства. Я не понимаю, в чём проблема.— Я не собираюсь врать перед общественностью!— То, что ты не узрел этого собственными глазами, не значит, что этого не будет! — восклицает Александр. — Я вот считаю, что ты прав и что это произойдёт! Почему ты так нерасположен это… это менять?— Потому что я не хочу становиться тем, кем ты меня считал, когда я застрелил тебя!Александр мгновение молчит.— Я тебя прощаю, ты знаешь это?Очередной рваный смех вырывается у Аарона из груди.— Да, знаю, ты дал это совершенно чётко понять: ты попросил своего секунданта передать мне предсмертную записку, просто чтобы сказать, что прощаешь меня.— Ну что ж, отлично, похоже, с этим мы разобрались.— Ты надо мной шутишь.— И вовсе не шучу. Ты уже меняешь ход войны, так что не думаю, что твоя чертовщина с видениями предопределена судьбой. Прямо сейчас я не тот человек, который готов нарочито клеветать тебя в прессе, поэтому я поверю тебе на слово и скажу, что ты сейчас не тот человек, который готов меня застрелить. Мы никогда не будем вынуждены становиться этими людьми.— Вот как? И на этом всё?— А чего ещё ты от меня хочешь? Хочешь, чтобы я кричал на тебя и говорил, что ненавижу? Тебе от этого будет лучше?Аарон опускает голову на грудь.— Ты себя не видел прошлой ночью. Ты был сам не свой, ты был таким на протяжении месяцев. Тебя это беспокоило?Теперь лгать не имеет смысла.— Да.— Я поразмыслил над этим, правда, и я больше боюсь потерять тебя, чем своей смерти. Хочешь передо мной извиниться? Тогда останься со мной. — Александр делает короткую паузу. — Лоуренс тоже так считает. Ты наш друг. Позволь нам помочь тебе.Аарон дрожит. Что же он мог такого совершить, чтобы заслужить это?— Хорошо, — отвечает он, наконец-то раскрывая глаза, но не отрывая взгляда от ног.— Знаешь, есть кое-что, о чём я тебе никогда не позволю забыть.Голос Александра принимает достаточно шутливый тон, чтобы Аарон отважился на полуулыбку.— О чём же?— Ты вчера сказал, что я словно поэзия, — он тычет Аарона в рёбра. — Поэзия.— Ты первый это сказал! — пикает Аарон, не успевая остановить себя.Александр сужает глаза.— Думаю, я бы помнил, если бы сказал такое. А это значит…— Нет.— Ты должен!— Нет!— Что ж, если ты не предоставишь мне контекст, мне придётся предположить…— Мы разговаривали! Стояла поздняя ночь! — возглашает Аарон. Вряд ли его лицо когда-либо было столь красным. — Мы поссорились. Так сказать, поцеловались — помирились. Ведь поэзия, как видно, непостижима, пока её тебе не растолкуют.— Ну, так мы…— Нет! Это выражение!Александр смеётся — и то прекрасный звук.— Ты уверен, что нет?— Мы оба были женаты.— Что ж, полагаю, придётся поверить тебе на слово.Александр смотрит на него со странной увлечённостью — такой же, что была у него в ту ночь, и Аарон вздрагивает.— Алекс…— Алекс?Аарон сглатывает.— Я раньше иногда тебя так называл. Тебе нравилось.Александр улыбается.— Мне очень нравится.Аарон не уверен, что сказать и что он хотел сказать. В следующий момент Александр придвигается, кладёт голову Аарону на плечо.— Мы справимся, хорошо? Вместе. Если не доверяешь себе, доверься мне.— Хорошо. — В этот раз это даже не ложь.— Готов спуститься вниз и предстать пред миром? — спрашивает Александр.— Не очень.— Может, хотя бы пойдёшь в нашу комнату, чтобы прилечь и не мёрзнуть в этой пыльной дыре?— Ладно.Александр встаёт и протягивает Аарону руку. Аарон берёт её. Быть может, всё действительно будет в порядке.***Когда Аарон вновь просыпается, он по-прежнему слаб, а комнату поглощает сплошная тьма. Рядом не слышно мерного дыхания, значит, он один. Аарон задумывается, сколько он спал.Будто в ответ на его вопрос, он слышит доносящиеся из коридора шаги, после чего дверь открывается. Он прищуривается, но из-за мрака ничего не видит.— Александр?— Нет, это Лоуренс, — он прочищает горло. — Внизу подают ужин, и Александр волнуется, так как ты весь день ничего не ел. Мы можем тебе что-то принести, если хочешь.— Что… что все думают? Насчёт меня?— Александр сказал им, что на этой неделе была годовщина смерти твоей матери и он невзначай сказал что-то, напомнившее тебе об этом, когда мы вчера пили. Что ты немного уязвим и просто хотел денёк отдохнуть.— И все на это купились?— Александр сказал что-то о ?преимуществах сироты — никто не хочет слушать твою душещипательную историю?.Аарон смеётся:— Да. Полагаю, и так можно.Молчание между ними затягивается, и Лоуренсу наверняка так же неловко, как и Аарону, потому что он слышит, как тот перебирает ногами.— Александр… рассказал, о чём вы говорили. Он решил, что ты бы предпочёл, чтобы я знал, и не хотел вынуждать тебя опять всё разъяснять.— Хорошо. — Аарон не может винить его за это.Лоуренс снова прочищает горло:— Мы оба согласились, что он вёл себя как козёл, когда публиковал те памфлеты.— Вам правда не нужно меня оправдывать. То, что я сделал… было непростительно.— Ты не такой человек. Если вдруг станешь им, тогда мы и поговорим. Но я не собираюсь осуждать тебя за то, что ты только можешь сделать. Я способен пойти вниз и застрелить каждого в этом здании, но это не означает, что люди относятся ко мне как к потенциальному убийце.— У меня не было видения, где ты бы сделал такое. У меня не…— Херня это, — прерывает его Лоуренс. — Мальчик убил свинью у нас на глазах, хотя ты видел, как она медленно умирает в течение трёх недель. Твои видения смертей поддаются изменению. А теперь заканчивай хандрить и говори, идёшь ты вниз на ужин или нам принести тебе тарелку.— Почему ты на моей стороне? — спрашивает Аарон.— Во-первых, нет никаких сторон, потому что никто ни в кого не стреляет. А во-вторых, тебе серьёзно так сложно поверить, что люди могут о тебе заботиться? Александр не единственный мой друг в этом хаосе. Кто-то должен следить, чтобы вы не вели себя как идиоты.— Я предпочту ужинать здесь.Повисает краткая пауза.— Хорошо.— И… Лоуренс? Если… если вы с Александром и Лафайетом не возражаете, то… было бы неплохо иметь компанию?— Никто не возражает. Жди здесь, я приду с едой и остальными.И впервые за весь этот день Аарона больше не терзает чувство глубокой тревоги.