Мартин (1/1)
Мартин не хотел сходить с тропы. Честно говоря, лес его пугал и настораживал больше, чем остальных братьев. Те просто не доверяли, а он считал лес по-настоящему опасным.
Причем появилось это чувство относительно недавно, после того, как Келвин последним скрылся из виду.Лес звал, лес нашептывал – поторопись же, иди, ну, же, спаси их, спаси, пока еще можешь. Лес лгал. Мартин чувствовал это, разгадывая многовековые уловки.Единственное, о чем он жалел сейчас, была его идея разделиться. Какая глупость! Им следовало держаться вместе, как обычно, преодолевая трудности, поддерживая друг друга.А сейчас он сам, своими же необдуманными словами, оставил их всех наедине с Лесом.И отчего его так потянуло сюда, в непролазную чащобу? Не проще ли было согласиться на предложение Келвина, ну, или Джеймса, данное, конечно, украдкой от остальных.Да можно было просто позвать их всех на традиционный чай с тортом. Слушать ворчание Келвина, выгонять Джея с сигаретой на балкон, а ребят всячески отвлекать от разгрома квартиры. Все было лучше, чем оказаться здесь и сейчас, стараясь прогнать панику и самый ужасный страх – не за себя, за других.Мартин свернул в строну, он не хотел идти прямо в сгущающийся туман, он не любил неизвестность. Гораздо проще, когда дорога прямая и тебе светит солнце – дай ему вволю, он бы остался на ясной тропе. Его не манили авантюры, только необходимость заставила его идти в сумрачный Лес.Деревья вдали приобретали странные очертания – будто это не стволы вовсе, а гораздо что-то более большое и внушительное.
Этого быть не может.Красно-алый занавес покачивался на ветру, рассохшиеся ступени скрипели под тяжестью шагов, сильный порыв ветра отбросил театральную маску к ногам Мартина.И все стихло – молчаливый зал перед выступлением музыканта.Юноша, замерший посреди сцены, словно ослепленный софитами, он давно уже не прикасался ни к одному музыкальному инструменту, но пробежаться пальцами по клавишам пианино может ведь любой, не так ли?Мартин откинул со лба длинную прядь и несколько неуверенно устроился на пуфе. Его руки, изящные, тонкие, словно бы он ухаживал и берег их – хотя это было не так, он делал много работы по дому, особенно, после…… коснулись клавиш, извлекая разрозненные, совсем немелодичные звуки.Юноша поморщился, по его мнению, так могли развлекаться только глупцы и безумцы, да и поиски нужно было продолжать. Не мог же от торчать здесь только потому, что ему вспомнилось что-то из далекого прошлого (даже не из его прошлого), и невыносимо тянуло сыграть на старом, расстроенном пианино хоть самую простую мелодию.Из того, чему мать научила его еще в детстве.Он снова услышал горький и удушливый запах лаванды. Он не принадлежал ей, еще тогда, семилетним мальчишкой он это понимал, а кому-то другому.Кому-то, кто появлялся рядом с ними, когда она играла.Мартин ненавидел музыку, театр, хоть был по натуре творческим человеком, так говорила Скарлетт. Он и сам не понимал причин своей неприязни, как и её полустраха-полублагоговения перед искусством. Мать говорила ему, что у него талант и снова и снова сажала его за ненавистные ноты, которые он тут же забывал. Это было не от лени или нелюбви к учению – в своем классе он был первым, а от страха.Детского, полузабытого чувства – вот, она играет, она всегда играет так, будто в последний раз в жизни, сейчас некто подойдет и коснется её плеча и тогда – все.И дальше мальчик не думал, просто сжимал кулаки и подходил к матери.Сейчас рядом никого не было, и Мартин играл все увереннее, припоминая то, что забыл еще лет десять назад. Но музыка все равно выходила обрывочная, он часто ошибался и пытался начать снова.Высокий мужчина со снежно-белыми длинными волосами терпеливо наблюдал за тщетными стараниями мальчика. Он не шевелился, облокотившись о столб с причудливыми узорами. Казалось, тени создали клетку, из которой он не мог выбраться. Всего лишь иллюзия.
Юноша взял особенно фальшивую ноту и на миг замер, устыдившись результата – он привык все делать хорошо. Но почувствовал на своем плече ладонь, гибкую и сильную, но слишком холодную для человека.Играй, - не приказ, не просьба, но он послушно опустил руки на пианино, а подошедший мужчина приобнял его, придвинувшись ближе, склонился над Мартином. Вот так, мой мальчик, - он извлек из инструмента несколько чистых, сильных нот.
Юноша постарался повторить, но у него не получилось, и мужчина снова сыграл простенькую мелодию. Неужели не сможешь?Он смог.Мартин не помнил, сколько времени прошло, но казалось, что немного. Он уже уверенно играл сам, словно давнишние уроки одним за другим воскресали в памяти. Но мужчина не отошел, а склонился еще ближе к нему, и это казалось странным. Но он не протестовал.Пальцы, до этого бережно поглаживающие пряди волос, коснулись горла, и тут – вспышка, дежа вю – он вспомнил.В первую секунду и закричать не мог – его сковал животный страх, он боялся, что эту странную, пугающую нежность хищника сменит голод. И он, словно околдованный, по-детски надеясь оттянуть неизбежное, начал наигрывать новую мелодию. Но почувствовав, что, отведя мешавшиеся пряди, незнакомец коснулся сонной артерии, словно нащупывая пульс жертвы, Мартин не выдержал.
Он с криком, не думая, рывком вскочил с места, оттолкнул мужчину и бросился к ступеням. Получилось до странности легко, словно Волк и не хотел удерживать свою жертву. Или был слишком стар и слаб, чтобы делать это силой.Мальчику было все равно, он, как безумный, одним прыжком спрыгнув на землю, выпрямился и замер, словно натянутая струна.И было от чего.На скамьях, насмешкой над публикой, сидели те, ради кого он пришел сюда. Так что, в своем роде, он нашел то, что искал. Его братья.Впрочем, сказать, что они именно сидели, было бы неправильным.Тодд, аккуратный, до того воздушный и изящный, что окружающие иногда в шутку называли его эльфенком, был перепачкан в болотной жиже. Вся его одежда была мокрой и липла к телу. Мальчик хрипел и дергался, положив голову на колени Джея, он сильно, до крови вцепился в руки брата, а тот, не обращая внимания на боль, прижимал голову Тодда к себе.
Взгляд у Джеймса был отсутствующий, мертвый – и не удивительно, его горло было перерезано. Он равнодушно, без всякой жалости, стискивал пальцами волосы Тодда, удерживая его на месте.
Чуть вдали, выпрямившись так, словно аршин проглотил, сидел Дастин, обхватив руками свою шею. Он боялся пошевелиться лишний раз, словно каждое движение причиняло ему боль. Он старался казаться меньше и испуганно жался к Келвину, хотя раньше его мало что могло бы заставить показать свою слабость.Легкий детский смех звучал с другого края площадки. Оливер подбежал к замершему Дастину и потянул того за руку, отрывая её от рваной раны. На ладошке остались следы крови и Оливер сразу же, по привычке, потянул её в рот. Дастин не выдержал и тихо заплакал.Мартин сделал шаг назад. Еще один – пока руки не коснулись мягкой ткани балахона. Незнакомец не двигался, не старался схватить или ранить, только снова деликатно коснулся плеча, словно прося.Будь…Оли, все так же звонко смеясь, облизывал пальцы, перепачканные в крови Дастина.со мной…Тодд снова закашлялся и выплюнул болотную жижу на землю.дома…Дастин обхватил ладонями горло и принялся раскачиваться из стороны в строну, пытаясь забыться.мой…Джей упрямо наклонил голову, в его глазах мелькнула жалость.мальчик.Келвин отвернулся, не желая видеть Оливера, и сам притянул к себе Дастина.С нами.Кричать уже не хотелось. Это было слишком. Слишком за гранью всего, что он привык видеть в фильмах ужасов. Здесь монстры не убивали, не догоняли тебя. Он лишь забирали все самое важное, предлагая просто… остаться.Страшнее, чем фильмы про вампиров. Те, хотя бы были милосерднее, превращали в свое подобие, не оставляя выбора. Иллюзии выбора?- Нет, - он чуть слышно выдохнул это слово и почувствовал, как мужчина отпустил его плечо. Но не отступил.Мартин понял намек, он, словно Иуда, шагнул навстречу своим братьям. Он шел меж ними медленно – похоронная процессия из одного человека на шесть покойников. Ну не смешно ли?Он миновал последние скамьи и только тогда изо всех сил бросился к светлой Тропе.