7.5. Зелёные рукава (1/1)

После завтрака появилось дикое желание поговорить с матерью наедине. Граф вместе с Раулем снова уехали охотиться, оставляя их наедине почти на весь день. Мать сегодня даже не стала надевать платье, а так и осталась в изумрудном бархатном халате, великолепно сочетающимся с золотистыми волосами. От такого зрелища Джон не смог выдержать прерывистого вздоха. Приложил руку к сердцу и нараспев протянул мигом пришедшие на ум строки:— И сердце бьётся едва-едва, И гулок стук его в тишине –Твои зелёные рукаваМне грезятся в полусне... Сам он только через секунду заметил, что мать пропела последние две строчки вместе с ним. Сама она медленно поднялась и улыбнулась. — Ты всё ещё помнишь эту балладу?— Конечно, помню. ?Зелёные рукава?. Ещё у Шекспира упоминалась, вроде в ?Виндзорских насмешницах?, которых я не читал. Надо будет восполнить этот пробел.Первое, что пришло в голову, едва только он увидел этот поблёскивающий в лучах летнего солнца изумруд. Так ненавязчиво, так незаметно для неё, но так очевидно для самого себя выразил всё, что чувствует к ней. Ревности, разъедающей душу, отравляющей её по капле, он не знал и благословлял господа за это незнание. Иначе скольких смотрящих на мать косым неодобрительным взглядом он заколол бы в сырой подворотне. Лирический герой повёл себя так, как и следовало – был верен своей избраннице, вечно носящей глубокого зелёного цвета платье, и думать не мог о грызущей сердце измене. Ошалело щурится, будто ослеплённый. На мраморных щеках матери расцветает шиповниковый румянец, пока сын душит в себе тягу рассказать всё, сверля её кристально ясными, расширенными от восторга зрачками. Наконец размыкает губы. — Прекрасное существо – женщина. Жаль, что её всегда ставят в ранг вещи, — ёмко, по-солдатски коротко, но понятно до дрожи. Продолжил, развивая такую нетипичную для любого мужчины мысль: — Её унижают, сваливают на неё вину за случившееся совращение, подчиняют себе, лишают голоса. Она не заслуживает этого! — припал к точёной женской руке, уподобляясь верному слуге.Мать будто подыграла, склоняя голову, отчего её фигура казалась высокомерной. Снова села, отчего халат и показавшаяся из-под его длинных пол сорочка, слишком нелепо кремовая и отороченная по краю брабантским кружевом, сбились в аккуратных складках. — Пора менять эти устои. Только общество нас раздавит, а другие женщины только подтвердят, что наши убеждения греховны. Ты пришёл сказать только это? — Скорее всего. Вы меня покорили, — последнюю фразу прошептал с ощутимым неистовством, прожигая глазами изумруд халата, отпечатывая дивный цвет на изнанке сетчатки. Слова баллады, врезавщиеся в разум, напоминают ещё одну нить, тянущуюся к альбионическим туманам. Эту нить, как и все другие, из мозга ничто не выдернет. Едва ощутимо поглаживал руку матери, упиваясь этими мгновениями сполна, чувствовал, как теплеет под его угловатыми пальцами тёплая кожа любимой, и погружался в это блаженство до самого дна. Похоже, ей самой приятно, раз она опустила голову ещё ниже, а волны волос спустились на уровень рёбер. Напряжение, нарастающее с каждым прикосновением, выраженное в суженных булавочных зрачках, никак не желало утихать, а лишь затапливало душу огромной волной, дробило взор в осколки разлетающегося от резкого удара зеркала. Прикоснуться как-либо ещё, кроме как руками, он не смел. Вряд ли она простит ему подобное. Отстранился, прожигая в матери опаляющие уголки глаз дыры, всё ещё не владея собой, покинул комнату. Проронил, прежде чем закрыть дверь:— За вас я, недолго думая, жизнь продам Сатане. Апогей восхищения уже давно достигнут. Вечером того же дня Джон собирался уезжать. Мать с жалостью спрашивала, почему он покидает её так скоро, но он отвечал, что его тоже ждут. Рауль, присутствовавший при этой сцене, нашёл в себе силы промолчать.— Тебе хотя бы есть на чём ехать? — спросила графиня, смыкая руку сына в своей и целуя его в обе щеки. Лицо её умылось вишнёвым румянцем, подчёркивающим терпкий, горький вкус прощания. — Я уже написал своему кучеру. Он выдвинулся ещё утром, — после этих слов Джон сдержанно пожал руку Раулю и Атосу. Отсалютовал им в английском духе, произнёс: ?Долг зовёт!?, и зашагал к выходу из ворот так, что позавидовал бы любой чистокровный англичанин. Всё. Немного погостил, унял душевную бурю, и хватит. Всего хорошего понемногу. Наедине со своими желаниями. Едва только ворота оказались позади, как по дороге промчалась чёрная карета, подпрыгивая на камнях. Знакомый голос с козел:— Запрыгивай!— Пьер? Какого дьявола? — челюсть отвисла, едва только в светлом полумраке прояснились черты маркиза де Колло.— Без лишних слов, без лишних слов! Быстро!Тело повиновалось просьбе, больше смахивающей на приказ, ноги сами ступили на ступени кареты, пальцы нащупали ручку двери. Мгновение, и он уже внутри. Взмах хлыста – и чувствуется движение колёс по пыльной дороге. Рядом и напротив слышно чьё-то чужое дыхание. Здесь находится кто-то ещё? Сердце застряло в горле. Правой руки касается шёлк платья. Просто наваждение. Готов поклясться, что это просто игра больного разума. Запястье кто-то едва ощутимо щекочет. Не разглядеть – шторы задёрнуты плотно, в карете темно, хоть глаз выколи. Ладонь накрыла глаза. Всё же ему стало легче после семи дней в Ла Фере. Похоже, дом на улице Сен-Рош в самом деле обладает какой-то демонической энергетикой. Равно как и его хозяин раньше, устрашавший врагов одним только своим именем. Всё в прошлом. Вдруг – тихий смешок. Шёпот на ухо:— Что ж ты молчишь?Резко зажёгся свет фонаря. Джон вскрикнул, увидев перед собой графиню де Рошфор, а рядом Марию Саммер. Сердце провалилось на положенное место. — Сюрприз, — протянула Шарлотта с милой улыбкой. — Едем обратно в Шенонсо. Тебя с собой прихватили. — У меня чуть сердце от вашего сюрприза не остановилось... Романтики с большой дороги. — Вам будто уже за сорок перевалило. Уже сердце останавливается! — рассмеялась Шарлотта. — Сорок три – это мой ментальный возраст, — констатировал факт. Откуда только они узнали, что он гостит в Ла Фере? Догадка сложилась быстро: наверняка они нуждались в нём ради какой-то миссии, а дома его не оказалось. Мария наверняка рассказала всё. Момент примирения Джон решил отложить на приезд в Шенонсо, когда они с Марией останутся наедине, но видел, как она мучается, как искажено болью её бледное изуродованное лицо. Совесть снова, до жгучего ощущения в груди, впилась в рёбра. Мария сидела, склонив стриженую пшеничную голову, опустила исчерченные синеватыми нитями сосудов веки. Что он нашёл в ней? Может быть то, что она не так идеальна, как мать? Медальон под одеждой вселял приятное тепло, давая осознать, что частичка матери всегда рядом с ним, где бы ни была она сама. В голове иссохшим десятифутовым свитком снова прокрутились ?Зелёные рукава?. ?Прощай же, дева моей мечты,Господь да хранит тебя в том краю,Где без меня продолжаешь тыБеспечную жизнь свою...?Вечер дал знать о себе: вскоре все в карете уснули, забывшись сном без сновидений. Мария в полудрёме склонила отяжелевшую голову к плечу компаньона, позабыв о ссоре и уснув рядом с ним, рука её вовсе сплелась с его рукой и не отпустила до самого приезда в замок. У самых дверей Шенонсо троица выбралась из кареты и вместе с Пьером де Колло, полусонная, прошла в главный зал, где уже собралось множество их сподвижников. Сели за первый попавшийся стол, и к ним сразу же чеканным шагом прошёл герцог де Бофор.— Ну что, господа? Готовы к новым подвигам ради Франции?— Всегда готовы, — Джон подавил зевок. В сон клонило невыносимо.Герцог смилостивился:— Ладно. Подвиги будут завтра. Изложу вам наш следующий план. Отбой! — прокричал он всему залу, дав понять, что пора спать.Все дворяне разошлись по своим комнатам. Только Джону и Марии совершенно не до сна. Оба, в исподней одежде, сидели на краю кровати, никак не решаясь начать разговор. Обоих грызли совесть и сожаление, и только пуританская строгость не позволяла лишний раз выражать творящееся на душе. Первой свою слабую, но всё же ощутимую броню проломила Мария, слегка повернув к компаньону голову:— Прости, что я тогда тебе с утра наговорила. Сам понимаешь – мы все на нервах, идёт война, гибнут люди... А мы с тобой разлучились из-за какого-то пустяка, — с уловимым оттенком печали сказала она. — Распсиховались просто, — не обратила внимание на просторечное выражение. Похоже, только оно смогло наиболее точно передать ту ссору.— Мне кажется, что ты должна простить меня, — акцент на слове ?ты?. — Я тогда ужасно скучал по матери и выдумал себе, что она рядом. Ты меня буквально выдернула из этого миража, чем и разозлила, — уловил в темноте очертания лица Марии, искажённого гримасой, предвещающей плач. Понял, что эмоций не избежать, и быстро взял руки Марии в свои. Только этим и ограничился. Никаких объятий и прочих непотребств, которых друзья обычно даже и не ждут. — Ты не виновата, Мария. Это только мои заскоки и мои мучения. Не бери их в голову. Тебе это не надо. Не пытайся пробраться мне под кожу. Камень, придавляющий душу всю эту неделю, покатился вниз и исчез в бездне. Всё. Она теперь знает, что её вины в случившемся нет и не было. С невиданной душевной лёгкостью наконец пришло и осознание того, что недавно изложил Пьер: Англия стала республикой, при этом все страны сократили связи с ней до минимума, а московитский царь Алексей Михайлович вовсе изгнал всех английских купцов. Со всей этой гражданской войной Джон совершенно позабыл о второй родине. Решил исправить это, налив пару бокалов вина и выйдя с Марией на балкон. — За Английское содружество, — торжественно проронил, перейдя на язык новой республики. — За генерала Кромвеля. — За Английское содружество, — повторила с небольшой запинкой. — За генерала Кромвеля.Негромкий звон стекла. Утром Бофор изложил план действий. Надо было вернуть Винтера в Лувр, пусть и инкогнито, а затем дать ему полную свободу действий, поскольку требовалось окончательно подорвать и так маленькую мощь королевской верхушки. К тому времени связи Мазарини и французских банков оборвались совсем, стараниями Пьера де Колло. Как сообщил он, кардинал задолжал им около миллиарда ливров. Бофор, едва услыхав эту цифру, ахнул от того, насколько Мазарини расточителен. Притом в казне перед началом Фронды насчитывалась тройная сумма этого долга. Кредиторы просто отказались давать деньги кардиналу, зная, что долг он не спешит выплачивать. После всех объяснений Винтер остался с герцогом наедине и, отбросив всякое почтение, потребовал:— Отдайте мне Фламарана, Ваше Высочество.— С чего бы это?— Я его ненавижу. Из-за него меня отлучили со двора, оторвали от короля. Вдобавок и вам будет польза: гвардейцами будет некому командовать, и среди них будет смятение.Бофор поколебался с минуту. — Где ваш карт-бланш, сударь? — Я оставил его здесь, чтобы никто не смог им завладеть и не использовать против нас.— Хорошо. Сейчас я выпишу вам новый, поскольку срок старого уже истёк, — Бофор взял перо и пергамент и написал тот же текст, что и на предыдущей бумаге. Только дата другая: пятнадцатое июня. Протянул бывшему графу, и тот поспешно убрал карт-бланш за пазуху. — Сегодня у меня хорошее настроение, поэтому разрешаю вам устроить в Лувре ещё один дебош.Джона это шокировало, но он быстро взял себя в руки. — Признаюсь, я был пьян, когда это устроил. Честно. Я не собирался, но тот придурок со шпагой меня вынудил!Бофор вспомнил детали того бала и решил:— Так отомстите ему, представьтесь кем-нибудь из окружения леди Говард. Желательно, чтобы это видели все, и король в том числе. И не напивайтесь так, хорошо? — попросил он почти отеческим тоном. — А лучше скиньте его с лестницы! Предлагаю вам сделать это под кальяном, если не побоитесь за своё здоровье, — добавил с ноткой угрозы.— Не побоюсь. Однажды мне пришлось курить табак. А кальян безвреден?— Не вреднее табака. Но вы можете раскуривать и кипяток. Пара не меньше, чем табачного дыма.— Допустим. Как насчёт такого амплуа: дворянин из Орлеана, заядлый любитель кальяна, больной чахоткой?— Ещё лучше! — воскликнул Бофор, восхищённый умом соратника. — Графиня де Рошфор поедет с вами, вдруг что-то пойдёт не так.Как по зову, в зале появились графиня с отцом, бодрые и в приподнятом настроении. — Дипломат чёртов, — усмехнулся Рошфор в усы. — Задайте им жару. Напишут в газете. Хотя, — он почесал бородку, — за деньги туда любую ерунду напишут.— И не спорьте, папенька, — обмахнулась веером Шарлотта. — По-моему, получится очень даже смешно. — Шарлотта, принесите, пожалуйста, бокал вина.Дочь осталась недвижима. Рошфор решил подойти с другого угла. Повысил голос:— Лотти, вина!