1 часть (1/1)

Мы не хотим мира, в котором гарантия не умереть от голода связана с риском умереть от скуки.Mai 68. ГраффитиКогда-то они гуляли по кладбищу Фрибурга. Поздним августом, когда зацветал вьюн, Юджин вытаскивал Троя из дома, они молча проезжали пятнадцать минут на такси и в той же немой тишине по ветвистым дорогам добирались до самой дальней могилы. Над ней нависал, сложив в молитвенном жесте ладони, мраморный ангел, на углах его губ ютилась смиренная улыбка (которой Юджин не верил ни на секунду), а крылья были раскинуты, словно он был готов улететь, немедля сорваться в манящее небо — Юджин говорил, это отвратительная скульптура, и добавлял еще: ?Уж лучше мои кости останутся на скотобойне? — и тихо смеялся, как всегда. В этом году здесь перестали хоронить, а еще в этом году не было бабьего лета, и пыльная жара сразу сменилась промозглым дождем, накрапывающим за шиворот пиджака, — Трой так и не успел решить, что лучше. Новый срок Роджерса принес немало хлопот — в том числе и протест насчет городского кладбища, перенесенного на окраину. Старое, как рассказал Юджин, основали первые поселенцы, ирландские католики — колокольный звон величественного собора подтвердил тогда его слова, а Трою стало совестно, как мало он знает о городе и, что хуже, как мало о нем думает. Перед толпой Трой выступил с речью о неостановимо текущем времени, но не убедил никого, кроме мэра, — от новых пустых, одинаковых крестов и белых опрятных могилок хотелось выть. Ворота скрипнули — кованая дверь тяжело отъехала в сторону, мокрый чугун полоснул по дорогому костюму, и Трой, наконец, протиснулся в центральную аллею. По широким ребристым листьям кленов и вязов морось крапала на могильные венки, огромные ржавые кроны загораживали небо. Сегодня, в утро выходного дня, воздух был глух — ни городская спешка, ни людские разговоры не рушили устоявшийся покой — но он словно бы отчаянно противился себе сам. Трой двигался по мощеной дороге, не оглядываясь по сторонам, не рассматривая даты, замшелые памятники и сверкающие от редких холодных солнечных лучей паутинки. В студенческие годы, когда они с Юджином предавались дрейфам* и бесконечно бороздили соседние города, тот иногда, наклоняя слегка голову, насмешливо и мягко намекал лечиться от синдрома белого кролика — мол, ситуационистам это не к лицу. В конце аллеи мелькнула тень. Словно кисть по полотну, дрожь пробежала по спине Троя и стихла в подушечках пальцев. Он находился здесь впервые за полгода — усталый, замученный, отчаянный — и скучающий, трудящийся по шесть дней в неделю по чужому расписанию — и впервые за много лет ненавидящий свою жизнь. Последнее, что он хотел, — паршивой случайной встречи. Когда у тени нарисовались человеческие контуры, дрожь всколыхнулась вновь и осталась гостить насовсем. Солнце лихорадочно металось — то выглядывало из-за туч, то спешно, вскидывая лучи, как руки — человек под расстрелом, снова пряталось. В этом внезапном калейдоскопе было нечто мистическое, противоестественное, — а тень уверенно, молодой знакомой походкой рассекала полосы света. Трой наблюдал из-за угла, надеясь, что ошибся, что сейчас этот мужчина остановится у третьей с конца могилы, поставит свою ношу на землю, оглянется в последний раз и, шепча имя почившей жены, всхлипнет вдруг тонко, надрывно. В живых мертвецов Трой не верил с того самого дня, как в семь лет спросил у отца, существует ли Бог. ?Единственный Бог живет здесь?, — заливисто смеялся Тодд Старр, указывая на денежный сейф. Палец Троя наткнулся на цветочный шип — и только тогда он вспомнил, зачем пришел. Дышать стало сложно; он полностью растянул галстук и перебросил через шею, все еще неспособный поверить в увиденное. Силуэт остановился напротив мраморного ангела и поднял голову, гипнотизируя его взглядом. Потом — покачал ей до боли похоже на Юджина и поставил свою огромную плетеную корзину под сенью ангельских крыльев. Трой был готов поспорить, что теперь он дрогнет, как полагается тени, лихо повернется на каблуке и немедля отправится на выход. Но этого отчего-то не случилось. Он продолжал стоять — почти недвижимо, слегка покачиваясь на мысках иногда; и лишь через пять минут слепого оцепенения, когда в фигуре не осталось ничего таинственного, Трой позволил себе выйти из тени. — Викус Варга, — требовательно позвал он; тот дернулся и обернулся. Они пристально взглянули друг на друга, Варга — из-под пол своей шляпы, стоя с руками в карманах, будто даже не думая вытянуть оттуда пистолет, Трой — прямым взглядом, едва ли не мечущим молнии, надеясь, что в его позе и голосе сплелись стать и сталь, а не страх. Варга долго молчал — его сжатые, как гордиев узел, губы не предвещали ничего хорошего — и вдруг хрипловато исторг: — А, — и залился лязгающим, похожим на лай смехом, — Старр Трой, вернее, Трой Старр. Его цепная псина. За те два года, которые Юджин был мертв, Трой слышал о нем разное. Приходилось держать лицо, когда Юджина звали ублюдком, предателем, баламутом и маньяком — ?о покойниках либо хорошо, либо ничего кроме правды?, развел бы руками сам Робеспьер — Троя ранили прочие вещи. Старр не присутствовал на похоронах — не только из-за пристальных глаз мэра Роджерса; даже если бы по волшебству он превратился в невидимку именно в этот день — он бы, скорее, сходил бесплатно в кино, чем отправился провожать Чаффи. ?Памяти — место там же, где и останкам?, — однажды сказал Юджин, и Трой, подумав, кивнул, а теперь — понял полностью: в некоторых случаях иначе было не просто трудно — невозможно. Варга продолжал: — Я соскучился по вашему городу. Он все такой же быстрый, но вот голода больше нет. На окраине строят новое кладбище, да? Оно выглядит отвратительно, хорошо, что Чаффи похоронен здесь, только вот этот ангел… — он презрительно цыкнул, бегло окинув глазами Троя. — Мы с Чаффи были похожи в воззрениях — он ни в коем случае не хотел бы, чтобы его хоронили под… такой дрянью. Ты позволил им это сделать? Вопрос ударил под дых — в голосе Варги не было вражды, а еще не было ненависти, ревности, отчаяния — он болтал, как тогда, когда однажды они встретились на выходе из дома Юджина. От мафиози, одетого в привычный рябящий костюм, тянуло прилипчивым фруктовым одеколоном и остролистым запахом наркотика. Варга и словом не обмолвился о Робеспьере — зато отметил, что Трой одет с иголочки и замечательно причесан; от сладкого, убийственного лицемерия загустилась в сосудах кровь — Трой проследовал мимо, кинув в ответ пару фраз; но крысиные липкие пальцы сжали его горло тогда — и не отпустили до сих пор. Безмолвие утреннего кладбища стремительно сливалось в водосток, забивая его обрывчатым периодичным птичьим всхлипом. Когда Трой открыл рот, чтобы ответить, оттуда вырвался приглушенный булькающий звук. — Да не отвечай. Я знаю, что ты, — Варга неуверенным, тяжелым движением снял шляпу, и Трой впервые в жизни заметил, какие у него непримечательные черты лица. Блеклые скулы, все те же бледные, синеватые губы — с новым остреньким шрамом под нижней — и безумные, безумные глаза — от которых мало что осталось. Черный, сдержанно строгий костюм Варги тянул водоворотом солнечные лучики, держа их за нити волос под водой, заставляя их захлебываться тканью, давиться ей и медленно, беззвучно погибать. В почерневшей, отравленной радужке свет не тонул — лишь матово редел, почти не блестя, и гас, и пылился, и сыпался — зрачок углями пачкал склеру. Глаза Варги были мертвы. — Чаффи таких, как ты, ненавидел, в курсе? — задумчиво протянул Варга, обращаясь то ли к Трою, то ли к ангелу. — Нет, может, ненависть не совсем правильное слово — он в глубине души, наоборот, тянулся к такому, но мы совпали, потому что нам обоим оказалось плевать. От отчаяния! Он выл от скуки, не зная, к какому берегу причалить, а в моей жизни было столько дерьма, что… черт, как вообще можно верить в Бога, или, скажем, любить людей, если с самого детства приходится надеяться только на себя? Нет, я уверен, ты вообще не представляешь, каково это — жить по трущобам, когда крысы скребутся по ночам рядом с ухом, а утром просыпаешься, поцарапавшись о гвоздь, и понимаешь: если начнется заражение, подыхать будешь медленно и мучительно. И ищешь траву. И оружие, чтобы пустить себе в висок пулю, если что. Нет, Старр, ты вообще понятия не имеешь. Как там говорил Гюго? ?Бедность — Сцилла, богатство — Харибда?. Варга вытер с глаз слезы и снова захотал, как стая бродячих псов, захохотал до охрипа, пока не поднялся порыв ветра. — Чаффи был… сумасшедшим! Он был хуже, чем я, а у меня за плечами годы амфетаминовой долбежки. Я уж не знаю, как так получилось — я в детстве читал Гегеля, а не де Сада — но его жестокость… ох черт, — полусмех-полухрип застрял в глотке Варги и вышел болезненным выдохом. — Он заставлял людей думать, что их любят. Что они нужны. Он и со мной пытался сделать это, но я ему никогда не верил — а зря, зря, потому что так вышло… Неважно! Слушай, перед смертью я пришел к нему — и он рассказал мне все. Нет, не тебе, Старр, а мне — от отчаяния… он тоже плакал, тоже смеялся, раскаивался, это была такая оперетта (ненавижу их, когда трезв) — представь себе своего Чаффи таким вот, а? По лицу смотрю: не верится? Это был личный спектакль! Иногда я думаю, что, может, и самое изощренное из убийств, но нет… нет. Он был одинокий и отчаянный, и все. Юджин Чаффи хотел, чтобы его прах развеяли над Сеной, а ты… Варга мягко улыбнулся, зашел к Трою со спины и положил ему руки на плечи. Широкими, сильными ладонями чуть подтянул Троя к себе — и толкнул вперед, так, что тот едва не впечатался в постамент под мраморным ангелом. Это были последствия нескольких сотен сказок, которые Юджин успел сочинить. Локтем Трой задел корзину с мандаринами — она накренилась, и фрукты покатились по могиле — цветы в руках Старра смялись, но не сломались — Викус Варга смотрел сверху вниз, а Трой, задрав подбородок, вглядывался в мертвые глаза, до кривизны сжатый рот, застывший в задорной, предсмертной конвульсии, и — все еще — протянутые руки. — Позволил похоронить его здесь, — спокойно закончил Варга и призывно опустил раскрытую ладонь, так, будто это было в порядке вещей. — Вставай. Извини меня, я не расчитал силу. — Нет, после драки кулаками не машут, — не к месту сказал Трой за Варгу, подставляя его насмешливый тон. — Бить тебя я не буду. — Если не хочешь отправиться к Чаффи, пожалуй, не стоит, — все было будто по-прежнему, с одной только разницей — теперь Трой знал, что сидит за кривой усмешкой. — Он считал, что самый опасный Викус Варга — трезвый. В общем-то, он был прав. Зато пьяный Чаффи — существо совершенно безвредное. Последняя короткая улыбка треснула, словно дерево, и упала к его ногам. — Тем не менее, в любом состоянии он действительно заставлял мир вращаться вокруг себя, — отряхивая пиджак — чистя лацканы, расправляя воротник, складывая, пряча в карман окончательно мятый галстук, Трой оглядывался. В голове звенела, повторяясь, птичья трель — здесь же, на деле, выл ветер, выл запойно, замогильно, будто Борей хотел подхватить их вдвоем — как Орифию — и унести, обвив змеиным хвостом, в свои ледяные чертоги. Гравий забился Трою в ботинки, на ладонях виднелись красные следы — руку Викуса Варги он, конечно, не принял — поднялся, опираясь о край монумента. Расправленные крылья ангела за спиной придали какой-то сверхъестественной силы. — А это ведь, в каком-то смысле, вандализм, ты знаешь, Варга? Он уязвленно скривился. — Мне вообще не стоило так поступать. Но, скажи мне, пожалуйста, кладбище на окраине — тоже твоих рук дело? Ты, по старым данным, заместитель мэра, это не могло пройти мимо тебя. — Да. Моих. — О. Тогда, я считаю, я был в праве, — оскал желтых от курения зубов превратил бы трагедию в фарс — однако Варга заткнул свой рот сигаретой, и Трою захотелось вдруг закричать из последних сил: ?Ты в своем уме — курить рядом с собором и пепел сыпать на могилы??. Он все так же стоял, тяжело опираясь об памятник, и, на самом деле, ему, конечно, было плевать на собор, на могилы — на все, кроме них двоих. — Ты притащил с собой белые цветы? Символ чистой и светлой любви? Люблю американское внимание к деталям. Если бы я не сделал сегодня уже одной глупости, сломал бы их об колено и выкинул к чертовой матери. Может… так мне и нужно было сделать? Варга крепко затянулся и возвел глаза к небу, замер, расслабил спину и веки. Дым от сигареты утекал вдаль аллеи — она вся сверкала — тысячей зеркальных осколков, и ветер гулял по ней, разнося их по миру — скорбью, болью, незаживающими ранами, петлями вокруг шей, пистолетами у висков. Викус Варга улыбался и молчал. — Можно одну? — Не думаю, что тебе понравится эта дрянь. Чаффи, кажется, готов был меня своими руками убить за них — но ты бы знал, как тяжело достать их в Америке — чисто венгерская вещь. — О, тогда дай-ка мне две. Про запас. — Знаешь, когда будешь отчаливать… напиши мне, пожалуйста, свой почтовый адрес. Я не собираюсь здесь больше появляться — этот город не просто насытился — он болен, болен ожирением, и вряд ли его кто-то вылечит. Получив от Троя свернутую бумагу и постояв еще с минуту, Варга выбросил сигарету, неторопливо развернулся — и ушел, растворяясь в слепящем туманном мареве, поднявшемся после дождя. Трой в последний раз втянул носом дешевое амбре одеколона. Чиркнул зажигалкой. Закурил. . . . Вскоре мэра Роджерса несвоевременно сняли с должности — новое кладбище полнилось слишком быстро, а народ, почувствовав запах крови, продолжал протестовать. Спустя два года белоснежные могилы и сами напоминали выпавшие акульи зубы. Прогуливаясь между неровных рядов, Трой пытался убедить себя, что со временем это место тоже обязательно обретет историю — сюда будут ходит люди, поколения людей, приносить сюда свою скорбь и уходить вместе с памятью. Но этого не случалось. Что бы сказал Викус Варга, вальяжно опираясь на стену и покачиваясь на мысках? ?Одни пустые американцы сменят других. Народ будет доволен — поначалу, а потом понадобится новое кладбище, потому что у власти никогда не будет сумасшедших. Таких, как мы, придется подождать?. Что бы сказал Юджин Чаффи, чуть наклонив влево голову и лукаво, насмешливо глядя? ?Здесь нет никакой культуры: слева — город, а справа — шоссе… Люди не смогут ни спрятать боль, ни отпустить… Им останется только спешить, как тебе сейчас?. Несколько лет подряд на годовщину смерти Юджина Трой получал корзины с мандаринами — вместе с просьбой доставить их настоящему адресату, а однажды на Рождество — саркастичную поздравительную открытку из Будапешта и пачку дрянных сигарет. Потом Викус Варга затих. С тех пор Трой с удивлением обнаружил, что часы, оказывается нужны не только чтобы спешить. Еще — для того, чтобы ждать.