1 часть (1/1)

— Сначала контур, силуэт, — голос звучит тихо, тело старается не шевелиться, чтобы не мешать ученикам. — Не торопитесь. Рассмотрите меня. Смотрите, как лежат руки, кисти.Взгляд замечает картину, что не видел так давно, стоящую на треноге за маленькими спинами учеников. — Где вы взяли ее?Темная ночь. Осенняя мгла. Но по картине этого не понять. Это можно только помнить.Луна светит так, словно в зиящую дыру воткнули направленный луч света, но свет холодный, мертвый свет. Синеющее небо испещрено белесыми облаками, но они будто не подсвечены небесным светилом. Они горят свечением костра на поле, как бы ни казалось иначе. Тогда костров было много, но на картине лишь один, да и важнее не он.Фигура в черном плаще. Он чернее всего черного. Чернее соснового леса вдалеке. Его чернь словно поглощает свет в себя. Фигура вполоборота, в отдалении. Уединенно. Пустынное поле, нет мерцания звезд. Луна ослепила всех, но не она центр притяжения. Царит только мрачная одинокая фигура. Это ее царство тьмы и света. Горящий плащ как пламя страсти. Фигура, что развернется к нам вот-вот и явит лик, что наполнен страстью, жаждой и отчаянием. Но не узнать нам правды никогда, тот миг движения застыл.— В кладовке, нельзя? — признается одна из учениц.— Нет, — в голосе теперь слышен металл.— Вы написали?— Да. Врать смысла нет. Детям стыдно врать. Обманывать их грех. И чувствуют они малейшую неискренность, тем паче, учась писать, им важно видеть настоящие эмоции и чувства.— Очень давно.— Как называется? — интересуется другой подмастерье.— ?Портрет юноши в огне?.***Овдовевшая и обедневшая графиня заказывает молодому художнику Арсению помолвочный портрет своего младшего сына. Когда-то отец Арсения, мастер полотен на заказ, написал предсвадебный портрет будущей графини Шасто. На сей раз графиня решает довериться его сыну. Их фамилия довольно известна в узких кругах. К тому же старый художник почил совсем недавно. Других достойных на работу претендентов нет. Портрет должен отправиться в Италию на одобрение невесте — знатной, богатой и уже не молодой особе. Это старая, сложившаяся десятилетия назад традиция в случае подобранных, договорных браков. Но заказчица в письме предупреждает: юному жениху противна идея свадьбы. Эта участь ждала его старшего брата, но тот не вернулся с войны. Случайно ли? Осознанно ли?Горе потери близкого человека и перспектива отъезда с родины опустошают юношу, но он все же проявляет характер и дерзость. Никому позировать для портрета он не собирается. Предшественник Арсения уже провалил заказ госпожи Шасто. Арсений о том предупрежден. Натурщик не показывал лица, и никакие уловки и разговоры матери не могли изменить его решения. Оттого для успеха затеи и женитьбы написание портрета Арсением должно остаться тайным.***Солнечным днем, который превращается в пасмурный вечер, продрогший Арсений прибывает в поместье на небольшом острове в Бретани. Измученный качкой в маленькой шлюпке, что доставила Арсения к скалистому берегу острова с небольшого брига, он бредет вверх к кучно растущим деревьям у самой вершины утеса, в направлении, указанном провожатым, но уже оставившим его в одиночестве матросом.Взвалив на плечи ящик с холстами и мешок с пожитками, Арсений, еле переступая ногами, карабкается по мокрым камням. Не оступиться бы и не свернуть бы шеи.Он прибыл исполнить заказ, но должен придерживаться легенды о себе, как об архитекторе, который нанят для реставрации поместья. Придется исхитриться и, видимо, писать по памяти. Нужно будет вжиться в образ и заполучить доверие через совместные прогулки и ужины... Свою просьбу графиня выразила в заказном письме довольно четко. Враль Арсений был всегда неважный.Уже стемнело, но рассмотреть вокруг хоть что-то удается в свете луны. Умирающий от не ухода и осени сад. Поросшая мхом каменная дорожка явно единственная, по которой еще кто-то да ходит. Остальные подступы к дверям поместья куда плотнее поросли травой.Арсений стучит в ссохшуюся, но все равно тяжелую дубовую дверь на больших петлях. Что дверь стара, понятно по звонкому стуку, что разносится от ударов костяшек о дерево. Ему открывает невысокого роста мужчина, единственный слуга обедневшего поместья, как позже узнает Арсений.— Я — Арсений.Слуга без вопросов пускает его, подсвечивая порог единственной серой, самой дешевой свечой.Серж, так зовут слугу, помогает Арсению устроиться. Провожает Арсения до его комнаты. Камин уже затоплен, это ощущается по теплу, резко контрастирующему с уличной прохладой. Арсения ждали с самого утра, но подъем с тяжелой ношей занял слишком много времени.Крутая лестница, темнеющие коридоры без украшений, картин и света. Мутные стекла, явная замена более дорогих прозрачных. Разбитых или проданных.Спальня выглядит пустой или даже обветшалой. Часть мебели явно отсутствует, часть занавешена отрезами ткани. Нетрудно понять: для сохранности того немногого, что еще можно будет продать при отъезде.И все же, горящий камин и сухая свежая постель придают комнате немного очарования и уюта.— Здесь принимали гостей, теперь гостей нет, — с сожалением вздыхает Серж.— Ты здесь давно? — Арсений спрашивает и одновременно вешает пальто на высокое изножье кровати.— Три года.— Нравится здесь? — интересуется скорее из вежливости, понимая, что вряд ли здесь может нравиться хоть что-то. Арсений больше занят тем, что стягивает с себя натерший кожу ремень, что держал с одной стороны ящик с холстами и инструментами, с другой — мешок его пожитков.— Да, — Серж понимает, что мешать безусловно уставшему гостю не стоит и, обронив тихое: — Обсушитесь, — удаляется из комнаты.***Арсений раздевается до гола. Одежда мокрая насквозь, хотя некоторые участки ткани уже высохли на его теле. В какой-то момент, во время одной сильной волны, шлюпку подкинуло и тяжелый деревянный ящик выбросило за борт как детский кубик. Арсению пришлось нырять за ним, благо он хорошо научился плавать еще в детстве. О том, чтобы раздеться, и мысли быть не могло. Тяжелый ящик в любой момент мог пойти ко дну, а новые инструменты и холсты стоят недешево. Стоимость оплаты заказа не покрыла бы поиск и покупку новых.Матросы, сидевшие на веслах, кое-как помогли затащить ящик обратно. Весь оставшийся путь Арсений дрожал от холода, а затем изнывал от жара при восхождении. Одежду теперь точно нужно будет отстирывать от морской соли и пота, а ведь это совсем новые брюки и куртка, в которых Арсений ходит всего несколько дней.Раскрыт злополучный ящик. Холсты измокли, но их еще можно спасти. Кисти, закутанные в кожаный футляр, и масло, заточенное в стеклянные колбы, не пострадали. Грунтовать придется снова, но это, пожалуй, меньшая из бед.Арсений устраивает холсты сушиться у стен.Немного отогревшись, раскуривает трубку, благо табак тоже уцелел. Белая трубка из слоновой кости, подарок отца на совершеннолетие, то немногое, что осталось в память о нем, не считая его работ. Но работы принадлежат людям, заказчикам и зрителям. Трубка принадлежит только Арсению. От курения желудок урчит. Как советовали опытные путешественники, Арсений не ел уже третьего дня. Правда, от морской болезни это все равно не спасло. Но теперь качки нет, и голод напомнил о себе.Накинув холщовый халат, что обычно служит ему защитным облачением от краски во время работы, и пренебрегая все еще мокрыми ботинками, Арсений босой спускается на кухню. Долго искать ее не приходится; обшаривается чулан, в нем находится только посуда, а вот уже в кладовке на удачу Арсения ждут большая ржаная булка и отрез бри.На звук его поисков съестного в кухню выходит Серж. Он в некотором недоумении от такой своенравности, но никак не попрекает Арсения, нельзя попрекать хлебом голодного.— Проголодался, прости, — все же извиняется Арсений. — У вас есть вино?— Есть, — Серж наливает красного сухого в большой стеклянный стакан. Арсений пьет с жадностью.Утолив жажду и запив съеденное всухомятку, Арсений решается:— Можно задать вопрос: какой он, твой хозяин?— Я не очень его знаю, — пожимая плечами, Серж подливает Арсению еще вина.— Ты же здесь три года, — уточняет Арсений, он вскидывает брови и отпивает из стакана.— Он недавно вернулся.— Вернулся?Арсению становится все страннее и страннее.— Его сюда вернули, матушка своей волей, из монастыря, умер его брат.— Умер перед свадьбой? Он болел?Арсений догадывался, о чем речь, но графиня обходила эту тему в письмах стороной, Арсению не положено было знать эти семейные тайны и подробности их бедственного положения.— Нет, погиб на войне. Он дворянин, но ушел добровольцем.Серж ведает историю об умысле старшего из детей Шасто умереть, о прощальных письмах матери и брату с фронта и о желании показать себя доблестным и смелым солдатом. О храбрости, с какой он вел свой отряд в атаку, из которой не вернулся никто.Между собеседниками повисает неловкая пауза. Проявить храбрость и доблесть, отправившись на войну, — это правильно. Проявить трусость и сбежать от брака — недостойно мужчины и сына. Серж переводит тему:— У вас получится?— Что?— Портрет… — Серж говорит это так, словно написать портрет для художника — подвиг не хуже военных.— Что за вопрос?— До вас уже был художник, не вышло.Арсений знает об этом, он согласился на условия графини, но ему нужны подробности. У кого, как не у единственного слуги, то есть человека, потенциально знающего все о своих хозяевах, стоит выведать их.— Не знаю, — разочаровывающее отвечает Серж.***Арсений изучает спальню. Приподнимает ткань на мебели. В углу стоит старый клавесин. Звучит пока еще не дурно. Настройка не умерла совсем. Множество сундуков. Зеркало в позолоченной раме. На треноге стоит повернутый лицом в стену холст. Арсению слишком интересно, что же там. Он разворачивает холст и изучает. Идеальный, ладный, стройный торс в изумрудном бархате, светящийся в свете луны из окна, тонкие руки и овал лица без глаз, носа, губ, ушей. Арсений размышляет, всматриваясь в холст."Может быть, он уродлив? Дурен собой и некрасив? И потому старательно скрывал лицо? Отчего ж он решился жить в монастыре и лишь волей матери должен жениться по устроенному браку? Отчего не сделал это раньше сам и по любви? И, впрочем, он только что вступает в жизнь. Ему за двадцать, а скрылся добровольно в заточенье, из которого явно возвращаться не желал, как не пристало молодому человеку знатной крови. И в браке дело ли или в виде? Чего боится и страшится? Не поговорив и не увидев, нельзя понять". ***Утром Серж приносит тот самый камзол, что уже красуется на незаконченном полотне. На нем он идеально новый, но тот, что принесен, настоящий, уже порядком потерял свой вид, запылился кое-где в районе рукавов, томимый ожиданием.— Боюсь, этот наряд единственный. Он ходит в облачении, в котором приехал из монастыря.Арсений трогает темную мягкую ткань, он привык ко всему шершавому и шуршащему, как платья на всех невестах, которых он писал.— Волосы у него светлые?Серж кивает. Бархат выглядит мрачно, Арсений надеется, что портрет не выйдет траурным.— Подойдет.Серж складывает камзол поверх незаправленной постели Арсения.После обеда графиня принимает Арсения в кабинете своего почившего мужа. Обстановка здесь под стать всему дому, аскетично-устаревшая, уставшая.Но парадный портрет хозяйки дома все так же возвышается над камином. Голубое платье под цвет ее глаз, синяя рама с позолотой. Все в гармонии. Глаза графини и сейчас не потускнели, но платье стало в разы темнее, темно-синий, как траур по почившему мужу.— Узнаете?Двое стоят перед портретом на стене, едва соприкасаясь локтями.— Это рука отца?— Его дебют, это было в Милане.Графиня приглашает сесть.— Мы уедем к невесте сына в Милан, если портрет ей понравится.— Уедете, — заверяет Арсений.— Хочу напомнить вам, я уже приглашала художника, он измотал его. Не стал позировать. Он не увидел его лица.— Почему он так резко отказывается?— Не желает жениться. Так и говорит, что его выдают за жену, будто он сам девица. Он противится изо всех сил, и потому, как мы и договорились, вы будете писать без его ведома. Он считает вас архитектором, который должен подготовить план реставрации фасада перед продажей поместья. И он рад, потому как, покуда вы изучаете фасад снаружи, ему будет позволено гулять рядом с вами. Я не позволяю ему гулять одному.— Почему?— Я дала слишком много свободы его брату.— Портрет по памяти, — резюмирует Арсений их разговор, — это будет сложно, но интересно.Графиня перестает смотреть на Арсения, разворачивается и поднимает взгляд на свой портрет. — Этот портрет появился здесь прежде меня. Когда я впервые вошла сюда, первое, что я увидела, был мой портрет на стене, он ждал меня.***Арсений сооружает стропы из бечевки, чтобы разместить на них шторы, дабы скрыть самый освещенный угол спальни, что отныне будет служить ему мастерской. Пуф перемещается в самый центр комнаты, так, будто все-таки натурщик явился бы позировать; Арсений готовит инструменты. Грунтует холсты.Стук в дверь. Арсений обтирает руки и идет открыть сам, не решаясь пригласить гостя голосом. На поверку это оказывается лишь Серж.— Он зовет вас гулять.***Арсений накидывает пальто, завязывает шнурки на ботинках потуже. С самого верха лестницы, спускаясь, хочет рассмотреть стоящую внизу темную фигуру. Фигура повернута спиной, свечей в темном холле нет. Рассмотреть ничего не удается.Арсений замедляет шаг, хочет поздороваться, но фигура трогается с места и открывает торопливо дверь и шелестом плаща вырывается на улицу. Выпархивает.На улице туман. Рассматривать фасад поместья при такой погоде бессмысленное занятие. Зато просто гулять в самый раз. Арсений следует за высокой худощавой фигурой в черном плаще с капюшоном, наброшенным на голову. Он еле поспевает за быстрыми шагами длинных, судя по росту, ног. Они минуют сад, выходят к побережью, так и не проронив ни слова.Порыв ветра срывает капюшон с головы. Ткань спадает на плечи. Короткие русые волосы, чуть отросшие у макушки и вьющиеся от морского воздуха.В момент фигура срывается на бег, устремляется к обрыву утеса. Арсений изо всех сил стремится нагнать, но мягкая почва и кустистая трава крадут ловкость и скорость. У самого обрыва фигура останавливается. Юноша оборачивается. Зеленые глаза на фоне бирюзового моря и серого неба нестерпимо яркие, ветер треплет пшеничные пряди волос, на глазах выступает влага.— Я мечтал об этом, — голос совсем юный.— Умереть? — уточняет Арсений, силясь сразу начать запоминать лицо.— Бежать.Они бредут вдоль берега к темнеющим скалам цвета шоколада, о которые с громогласным шумом разбиваются пенистые волны.Антуан ловит на себе долгие взгляды синих глаз. Истинная цель взглядов Антуану неясна. Ему невдомек, что мужчина рядом с ним во всю старается уловить каждую черту, чтобы после перенести их на холст. Ему неуютно, волнительно под этим взглядом. Он старается смотреть на море, по которому так скучал, но одну сторону лица жжет, и вовсе не от морского бриза.Арсений цепляется глазами за причудливое ухо. Он видел десятки, сотни самых разных ушных раковин, но ни одна из них не была столь затейлива и очаровательна. Теплый и прозрачный тон. Темнеющее отверстие. Оттенок подчеркивает форму скул.— Привезли книги?Они вернулись в поместье после нескольких часов блужданий в почти полной тишине.— Да, — неуверенно отвечает Арсений.— Можете одолжить?Молча они следуют по лестнице и коридору к спальням наверх. Арсений с замирающими поджилками идет по комнате. Быстро оборачивается, дабы убедиться, что Антуан остается стоять в дверях. Ныряет за собственноручно сооруженную ширму. За ней, как теперь кажется, так ненадежно спрятан мольберт. Арсений выпутывает из свернутой ткани первый попавшийся том и как можно быстрее возвращается к воспитанно ждущему в дверях Антуану.— Спасибо, — потрепанный том плотно прижат к груди. — Странная у вас спальня.В голосе слышно пренебрежение пополам с любопытством.Завернувшись вихрем, Антуан бросается по коридору к себе.***Арсений полночи раскладывает и разглядывает эскизы в свете камина, будто не он их только что нарисовал. Утром принимается за портрет.— Месье, — Серж появляется в дверях. — Он ждет.— Он внизу? — Арсений спешно накидывает пальто поверх жилета.— Да, палантин? — уточняет Серж, протягивая смотанную жгутом ткань. — Ветер!Теперь лицо, которое так требует внимания и рассмотрения деталей, скрыто полувуалью, но оттого глаза кажутся еще зеленее и ярче.Молодые люди часами сидят на мокром и холодном песке, слушая море.— Вы так и не успеете поработать для проекта реставрации фасада, если все время будете таскаться со мной.Пляж затерян среди утесов и скал.— Я успел сделать пометки утром, пока солнце светило. К тому же я же не могу оставить вас на прогулке одного. Это невежливо.Антуан не верит этому, дело совсем не в вежливости, а в запрете его прогулок в одиночестве.— Я искупаюсь, — не отрывая глаз от особенно сильно бушующего моря, выдает Антуан.— Когда море успокоится… — советует Арсений.— Да. Вы надолго еще здесь? — Антуану интересно исключительно потому, что он хочет знать, сколько еще иллюзорной свободы у него есть в запасе, прежде чем его снова закроют в некогда золотой клетке, а теперь ржавеющей, хоть ему и известно: золото — не может ржаветь.— Шесть дней. Вы плаваете? — Арсений решает уточнить, хотя желание купания в такую погоду ему совсем не ясно. Теплая ванная подошла бы куда лучше.— Я не знаю.— Это опасно, если не умеете.— Я пока не знаю, умею ли, — честно отвечает Антуан. Арсений уже не уверен, что речь все еще про плавание.Арсений акцентирует свое внимание на положении сложенных на бедрах кистей. Левая рука поверх правого запястья, обрамленного браслетами. Пальцы усеяны кольцами. Все простые безделушки, все мало-мальски ценное уже точно давно продано.Антуан вышагивает на мокром песке какие-то узоры, похожие на языческие руны.Арсений тайком, прячась за камнями, делает зарисовки на маленьких клочках бумаги, схватывая то особенное положения рук.***— Как ваш день? — интересуется Серж, наливая в супницу густую похлебку, она предназначена для господ. Они с Арсением вдвоем на темной кухне.— Непросто. Он гоняет меня и бродит по берегу один.— Уже начали портрет?Отдельно налитую обеденную тарелку ставит ровно перед Арсением.— Нет пока. Он не улыбается.— А вы шутили? — усмехается Серж, Арсений тоже не может сдержать улыбку. Серж прав.Арсений берется за масло. Ночами трудится над портретом, но все сильнее чувствует тревогу, ноющую за грудиной. И в голове полный кавардак. Затяжные прогулки и темные ночи неотвратимо ближе сталкивают их с Антуаном.***Арсений видит разложенный перед Антуаном прямо на песке шелковый гобелен с гербом их знатного рода. Большое красивое, но также незаконченное полотнище. — Почти готов? Антуан не поднимает головы. Теребит ткань за край. — Вышивали для брата. Но не успели закончить, он должен был взять его в собой в поход. На удачу.— Он хотел смерти? — резко решается спросить Арсений.— Вы первый, кто осмелился спросить об этом, — Антуан, щурясь, поднимает глаза на стоящего над ним Арсения.— Первый после вас?— Не вслух, но да. В письмах он просил прощения, без причин.— За что он извинялся? Усаживаясь рядом, Арсений рассматривает позолоченные и изумрудные шелковые нити, разбросанные по полотну тут и там.— За то, что меня ждет… — Антуан некоторые из них, выбившиеся из-за незаконченности работы, приглаживает пальцами.— Звучит словно проклятье.— Что вы знаете о свадьбе? — Антуан отвечает дерзким вопросом на дерзкий вопрос. Дерзость вообще главная из его черт, она постоянно сквозит из его уст.— Невеста — госпожа из Милана.— Я знаю столько же, — голос меняется, он обреченный. Пальцы комкают тонкую повлажневшую ткань. — Это тревожит.Арсений видит опущенные плечи и слышит в голосе Антуана понурый тон. — Если так смотреть…— Смотрю как есть! — Антуан встрепенулся как продрогшая птичка. Арсению интересно:— Лучше жить в заточении здесь или в монастыре?— Здесь все одно. А там не так уж плохо, там есть библиотека, можно слушать музыку и петь на мессах. Приятно быть обычным.— Я бы так не прижился, в церковной школе меня наказывали за рисунки на полях тетрадей.— Рисуете?— Да, бывает, архитектор не может по-другому, — враньем Арсений старается скрыть упущение в своих словах. Почти проболтался.— А вы когда женитесь? — Антуан переходит личные границы.— Понятия не имею, — признается легко Арсений.— Вы не должны? — в голосе Антуана сквозит горечь от еще большей разницы их положения.— Талант нельзя передать по наследству, вот и не требуют.Эго Арсению не занимать, но Антуан не замечает этой бравады:— У вас есть выбор, вам не понять меня.— Я понимаю, — Арсений пытается звучать участливо, но получается плохо.***— Как ваша работа? — интересуется графиня. Они встречаются с Арсением спустя несколько дней после ужина.— Мы долго гуляем, не хватает света, — сетует Арсений.Они пьют ликер в кабинете.— Завтра я не позволю ему гулять, и вы сможете спокойно работать.— Я думаю, вы могли бы отпустить его одного. Не беспокойтесь, он не в печали, он зол, что заперт.***Арсений рассматривает в зеркале узоры парадного камзола, что сейчас надет на нем самом. На деле, в нем на портрете должен предстать Антуан.Раздается стук в дверь.— Арсений? — голос Антуана тихий, но требовательный.Арсений подрывается быстрее стянуть с себя чужое одеяние, он комкает его за ширмой. Антуан уже в спальне, слышно по стуку каблуков. Арсений зашторивает полотно, забывая о пуфе и зеркале. Антуан уже сидит на нем и пред ним.— У вас есть табак?— Да."Кажется, он не понял, подумает, что я просто какой-то нарцисс".Арсений достается из тумбы табакерку и трубку, заправляет табак и раскуривает. Протягивает Антуану. Он берет трубку из рук Арсения, сильно сжимая белую кость длинными пальцами. Кольца звякают о поверхностью. Неумело затягивается.— Завтра вы пойдете гулять один. Свобода, — улыбается Арсений. Это по-настоящему хорошая новость. Во всяком случае, он надеется, что она будет таковой для Антуана. Он рад, что ему удалось убедить графиню.— Быть одному — это свобода?— Разве не так?— Завтра скажу.Антуан выдыхает сизый дым.— Пойду на мессу.— Причаститься?— Послушать музыку, — улыбается и тушуется Антуан, будто в его желании есть что-то постыдное.— Орган красив, но мрачен.— Я не знаю другого… — признается еще более стесненно Антуан.— Вы не слышали оркестр? — удивлению Арсения нет предела. В голове не укладывается, как в воспитании сына графского рода так мало внимания уделено музыке.— Нет, а вы? Расскажите!Арсений усмехается.— Нельзя рассказать музыку.Идея приходит также внезапно.Клавесин, что накрыт парусиной и стоит в углу. Арсений только чуть приподнимает ткань с клавиш. Инструмент слегка расстроен, но ноты все равно звучат почти правильно. Арсений наигрывает несколько.— Что это? — Антуан подходит.— Любимый фрагмент.— Веселый? — Антуан поднимает ткань сильнее, открывая больше клавиш и обнажая спрятанные кисти Арсения в том числе.— Невеселый, но живой.Арсений продолжает играть, несмотря на клавиши. Антуан подсаживается на банкетку рядом.Он не смотрит на руки, только на лицо Арсения, и Арсений отвечает тем же.Звучит, вступление ?Грозы?.— Надвигается ненастье. Антуан по-прежнему не смотрит на руки, только в глаза Арсению.— Насекомые чувствуют, — взгляд приходится опустить, Арсений уже не так хорошо помнит, куда нужно сдвинуть пальцы, чтобы верно попасть по клавишам. — Жужжат.Звук клавесина слишком отличается от звука скрипок.Антуан же глаз не отрывает, легкая полуулыбка играет на его лице. Арсений ощущает это, хоть и не видит.— Разверзлись небеса, сверкают молнии.Пальцы уже не слушаются, Арсений сбивается.— Не могу вспомнить…Память ли подводит Арсения? А не этот пытливый увлеченный взгляд зеленых глаз сбивает его? Антуан не перестает улыбаться. Его не смущают ошибки и неточности в игре. Он вообще о них не знает.— Вы услышите! Милан город музыки, — Арсений не находит ничего лучше, чем выдать это, закончив игру.Улыбка сползает с лица Антуана. Он перестает моргать.— Тогда я хочу в Милан.— В Милане много хорошего.— Значит, иногда я буду утешаться, — обреченно отвечает Антуан и отводит глаза. Он уходит из спальни, трубка, оставленная на тумбе у кровати, продолжает дымиться.***Свободный от прогулок день. Арсений видит из окна, как с самого раннего утра Антуан уходит один в своем неизменном черном плаще по направлению к деревне, в черте которой стоит церковь.Арсений принимается за портрет. Работа движется. Прогресс очевиден. Изгибы плеч, груди, рук. Все удастся. Уверенные мазки. Так пытается убедить себя Арсений. Он уложится в срок, все будет хорошо.Потрудившись несколько часов, Арсений спускается на кухню выпить воды.Из коридора слышны шаги. Арсений почти давится водой. Улыбаясь, в дверях показывается Антуан.Арсений прячет за спину не оттертую от красок руку.— Как прошла месса? Вы очень бодры.— Я много пел.Улыбка не сходит с лица Антуана. Он оглаживает Арсения взглядом невысказанной благодарности за эту возможность вырваться.— Уже уходите?— Да, — Арсений ловко перепрятывает руку за лацкан куртки.— Завтра идете гулять?— Да, — уверено отвечает Арсений, убежденный, что Антуан ничего не заметил, и направляется к выходу. Почти на пороге Антуан стреляет ему в спину словами.— Я ощутил в одиночестве свободу, но я скучал по вам.Арсений устремляется из кухни прочь, ничего не ответив. Пол заходил под ногами как палуба брига, что привез его сюда. ***В спальне заливает в себя несколько бокалов бренди, будто жар в груди сможет перейти в жар в желудке. Эффекта нет. Арсений продолжает гореть, но дело совсем не в алкоголе и камине.Нужно заканчивать и покинуть это место. Вечером того же дня он объявляет графине.— Портрет готов.— Вы довольны им? — слова звучат, несмотря на то, что графиня пригубила ликер из бокала.— Полагаю… — Арсений звучит не слишком-то уверено.— Идемте, посмотрим.— Могу я просить вас? — решается он.— Просите.Арсений не выдерживает давления лжи. Снять этот камень с души и сердца. Ему нужно сказать Антуану об истинной причине своего нахождения в поместье рядом с ним прежде, чем он уедет, и пусть Антуан посчитает его предателем, но пусть он скажет ему об этом в лицо.— Сперва я покажу ему и скажу правду сам.— Понимаю. Вы ему нравитесь, — соглашается графиня.— Вы думаете?— Его слова… — ее голос звучит мягко.***В спальне бутылка бренди пустеет окончательно. Арсений смотрит на пламя в камине. Отставляет бокал и поднимает с пола стоящий у окна подрамник с неоконченным портретом авторства предшественника. Портретом без лица. Под пламенем свечи Арсений рассматривает мазки: камзол вышел замечательно, ровно, точно, мертво. Руки очень красивые, с одним жемчужным браслетом, но это не руки Антуана. Свеча поджигает холст у самой груди фигуры. Его место в камине. Промасленный холст горит хорошо, жар плещет по всей спальне.***Антуан увлечен книгой, что одолжил ему Арсений. Они сидят на пляже снова, ветер мучает их кожу и волосы. Небо хмурое, как сам Арсений.— Антуан?— М? — Антуан не отрывается от чтива.— Я должен вам сказать. Я не архитектор, я пишу картины, я закончил ваш портрет…Антуан хмурит брови, но глаз не поднимает, до поры. Антуана ранит правда.— Поэтому вы так хвалили мою ссылку? — его тяжелый взгляд пригвоздил Арсения. — Чувство вины.Откладывает книгу и смотрит на море.— Уезжаете?— Днем, с вашей мамой.— Тогда я искупаюсь.Странный вывод. Или Арсению только кажется. Ему бы остановить Антуана. Море снова неспокойное, ветер холодный, вода наверняка и вовсе ледяная. Это медленное самоубийство. А может, и быстрое, мало ли что может случиться?Но он словно в зыбучем, в этом мокром песке пляжа. Сидит, вкопанный и словно набравший в рот соленой воды, что жжет губы. Это лишь ветер.Антуан идет по глянцующему от волн песку, скидывает куртку, затем колет, затем верхнюю рубаху.Арсений опускает взгляд постыдно, но не может удержаться, вновь поднимая глаза. Антуан продолжает изгаляться и оголяться. Скидывает полуботинки, тянет завязки на штанах и спускает их вместе с портками.В одной нижней сорочке он медленно подступает к бушующей воде.Арсений не может оторвать глаз от широких плеч и узких бедер, тонких щиколоток, бледных ног, сливающихся с цветом неба.Волна накатывает, тонкая ткань мгновенно намокает и прилипает к коже. Антуан заходит по пояс, а после и вовсе садится, скрываясь с головой. Арсений с трепетом ждет, когда макушка покажется обратно. Ему кажется, что проходит целая вечность, но показывается голова, затем и весь Антуан. Возвращается быстро, весь дрожащий как галльский цыпленок.Арсений не знает, куда деть глаза. Через мокрую ткань видно абсолютно все.— Итак, вы умеете?Ему нужно отвлечься самому.— Я до сих пор не знаю, — в словах Антуана слышен стук зубов. — Видели?— Не утонули, — Арсений показывает улыбку.Антуан улыбается в ответ, хотя это было скорее похоже на гримасу из-за бьющего все тело холода.— Домой? — интересуется Арсений.Антуан мрачнеет.— Ясны ваши взгляды.Арсений не понимает ровным счетом ничего.***Портрет. Розовые щеки, пухлые губки, лучистые глаза. Кукла. Ангелок с фресок. Детское лицо без тени морщинок.Антуан скользит по линиям глазами и не понимает: как так можно?Отходит на шаг назад. Еще на один. Лучше от общего плана не становится. Только хуже. Мазки сглаживаются, кожа фарфоровая.— И как вам?Арсений живо интересуется.— Это я?— Да, — Арсений подходит к нему и портрету.— Вы так видите? Арсений еще раз смотрит сперва на Антуана, потом на портрет.— Не только я один.— Что значит, не вы один?— Есть правила положения, образ…— То есть нет жизни? Присутствия…— Присутствие лишь мимолетность, в ней тоже не может быть всей правды, — Арсений пытается звучать достоверно, убедительно.— Не все мимолетно. Чувства глубоки! — Антуан парирует.Арсений упирает взгляд в пол. Он вообще не понимает, как этому мальчишке удается быть таким мрачным и жестким. Жестким с ним.— Мне это не близко, — продолжает Антуан. — И это объяснимо, но это не близко и вам, и мне грустно.Арсений начинает злиться, его уличили в чем-то низменном. В предвзятости, однобокости, в очередной лжи.— С чего вы взяли, что мне не близко? Не знал, что вы критик.— А я не знал — кто вы.Антуан покидает спальню.— Я позову маму, — бросает он напоследок.Арсений хватается за голову, еще раз смотрит на свое творение, ему противно. Антуан прав, прав во всем. В отчаянье Арсений портит уже законченный портрет, комкает ветошь и размазывает приторное лицо. И это лишь потому, что Антуан назвал его безжизненным. Он так глупо надеялся, что ему понравится.Антуан возвращается вместе с матерью и видит мазню вместо своего — не своего румяного лица. Он испепеляет Арсения взглядом, тот стоически держится.Графиня в недоумении смотрит на загубленный заказ.— Портрет не вышел. Я начну снова, — в оправданиях Арсений не так уж хорош, с ним такое впервые.— Вы шутите?— Мне жаль, не получилось…Арсений ощущает себя тем самым провинившимся учеником церковной школы с рисунками на полях, которого сейчас будут отчитывать. Но графиня спокойна и безапелляционна.— Значит, вы не способны. Уезжайте.Графиня Шасто готова прямо сейчас отослать художника восвояси без оплаты заказа, оставив тому только задаток, но Антуан резко высказывает благосклонность и соглашается позировать.— Он останется. Я буду позировать.— Будешь? — графиня удивлена. Она была уверена, что это будет повторение пройденного. Капризы и издевки сына над очередным художником.— Да.— Почему? — переспрашивает она.— Разве это важно? — голос Антуана безэмоционален, но глаза, во всю смотрящие на Арсения, говорят всеми красками за него.— Нет.Графиня понимает: пытаться понять сына себе дороже, и он тут же может изменить свое мнение. Проще согласиться без уточнения условий, разве что нужно обозначить рамки, необходимые ей.— Я уезжаю, у вас есть всего пять дней. И решать буду я сама, — резко объявляет она и сыну, и наемному работнику.Но голос смягчается:— Попрощайся со мной как в детстве, — теперь она обращается только к Антуану.Их обоих совершенно не смущает присутствие постороннего, присутствие Арсения.Антуан выше матери на три, почти четыре головы, но все равно кажется маленьким мальчиком. Он прикладывает кончики пальцев к своим губам, а после имитирует ладонями какое-то порхание, не то бабочек, не то птичек, и опускает пальцы на щеки матери. Та прикрывает глаза.Графиня оставляет их, отлучается из поместья с хлопотами о скорой отправке портрета и их собственного переезда на север Италии.***Арсений в своей спальне сооружает постамент для позирования. Настил лежит на двух ящиках, пуф сверху. Антуан облачается в заготовленный камзол и выходит из туалетной комнаты. Изумрудный темный бархат так идет к его волосам и глазам. Арсений замирает, видя его. Он спохватывается и старается не отвлекаться, но выходит слабо. Руки дрожат, а ему еще писать.— Садитесь. Разверните грудь ко мне, еще. Поверните голову.Арсений приставляет тумбу слева от сидящего Антуана и кидает на нее отрез ткани.— Положите руку. Не так. Можно?Он осторожно перемещает руку, облокачивает ее на тумбу, отставляет локоть и разворачивает тонкое запястье в правильное выгодное положение.— Вторую руку по-другому, вот так.Теперь руки лежат идеально, комплементарно свету, льющемуся из окна.— Вам так удобно?— Да, — Антуан первый раз настолько смущен, он жует свои пухлые губы. Они постоянно обветрены. Бретань область ветров с Атлантики. И искусаны, оттого что слишком ярок темперамент Антона.— Вы можете замереть так?— Да, — продолжает тушеваться.— Взгляд на меня, — тон Арсения становится чуть более властным.Арсений начинает все сначала. Они начинают все сначала.***Арсений мается сном. Сон не идет никак. И где тут спать? Хоть купался в холодной воде Антуан, почки на мокром песке, кажется, застудил он. Пробежки в нужник мучают с полуночи.В немощи, Арсений спускается на кухню. К нему выходит Серж, дает ему отвар каких-то трав. Обещает, что это снимет желание бегать по-маленькому. Приходится посидеть еще немного, отпускает Арсения не сразу.Антуану тоже не спится, он спускается на кухню на голоса. Не спится оттого, что он не может совладать с собой. Надев сегодня для позирования камзол, он не мог избавиться от ощущения Арсения с собою рядом. Не мог избавиться от чувства чрезмерно близкого присутствия. Пока позировал, сидел, не шевелясь, и все не мог понять. Откуда пряный сладкий аромат, как будто специи рассыпали повсюду. Он знал, Арсений пахнет так, но он тут стоял не меньше чем в трех метрах от него. Потом он понял. Это был камзол, что Антуан надел. Его для прошлого портрета Арсений примерял, носил, позировал себе. Бархат мягкий, тут же запах впитывал. Уткнувшись в ворот, Антуан силится заснуть. Но не выходит. Он слышит голоса внизу и решает к ним примкнуть. Не говоря ни слова, Антуан садится на лавку рядом.Они сидят втроем полночи и изредка переговариваются о прошедшем днем. Чуть позже, чтобы отвлечься от боли в пояснице, что все еще терзает, Арсений рассказывает больше о себе. О том, где был, что видел. О недавнем путешествии, на запад и восток. Серж увлечен рассказом, Антуан поначалу также весел, но после улыбка опускается с лица. Он явно вспоминает об отъезде, что скоро предстоит ему. Ближе к утру Сержа все-таки морит сон, он дремлет прямо за столом. Он трудится весь день. Весь дом на нем, немудрено. Арсению и Антуану его искренне жаль. Ведь он не может отправиться спать, пока господа бодрствуют. Сговорившись шепотом, Арсений и Антуан относят бедолагу поспать на хозяйский диван в ближней гостиной. Спускаться по крутой лестнице в комнату да с ним же на руках они не рискуют. Он бормочет что-то через сон, как только уложили на сидение.Тихонько, примостившись рядом, Антуан и Арсений еще долго говорят, пока Антуан не засыпает следом за слугой.Арсений снимает ботинки, дабы не топтать каблуками и не разбудить спящих. Берет блокнот со столика резного у окна, он олицетворяет весь тот немногий шик, что еще остался в поместье. Берет пару огарков свечей на дощечке вместо подсвечника и обломок грифеля из кармана. Подпаливает свечи.Спящий Антуан со сложенными руками у лица и разомкнутыми губами щемяще прекрасен. Тени и блики огня играют на лице, Арсений переносит эти мягкие линии на лист. От скрипа грифеля Антуан медленно открывает глаза. Проснулся все-таки, как бы Арсений ни старался быть тихим.Антуан замечает занятие и улыбается не только губами, но и глазами. Чуть разворачивает подбородок, сильнее поднимает руки к лицу. Рисуется. Арсению тоже рисуется лучше. Он скользит взглядом, скорее, оглаживая черты лица в тусклом свете свечей.Почти перед рассветом они расходятся по спальням.— Спокойной ночи, — желает Арсений, стоя в середине коридора.— Спокойного утра, — поправляет Антуан.***После полудня и позднего подъема и завтрака они трудятся над портретом. Над заказным. Снова. Арсений у холста, Антуан в позе.Арсений хмур. Это совсем иначе, нежели ночью, там было все так просто, а сейчас. Антуан грустен и мрачен. Во всяком случае, именно таков он на холсте.— Не могу поймать улыбку, она все время ускользает от меня.— Гнев побеждает.— С вами это так… — констатирует свою беспомощность перед этим обстоятельством. — Не хочу обидеть.— Вы не обидели, — Антуан одергивает сразу.— Обидел, — Арсений смотрит пристально. — Я вижу, по движению ваших, губ, глаз, рук.— Правда?— Да! Когда вы смущаетесь — кусаете губы, а когда раздражены, не моргаете.— Вы знаток.— Я не хотел бы быть на вашем месте.— Вы на том же месте, точно на том же, подойдите, сюда.Арсений не решается сразу, но все же делает несколько шагов.— Ближе, — голос Антуана требователен. — Смотрите, — он кивает на место за холстом, — Вы видите меня, кого вижу я? Когда вы не знаете, как ответить, вы трогаете лоб, когда теряетесь, брови идут вверх. Встревожены — вы дышите ртом.Арсений словно под гипнозом этого мягкого юного голоса. Он такая же открытая книга для Антуана, как сам Антуан для него. Он приближается на сантиметр ближе и тут же одергивает себя, отходит обратно к мольберту. Недозволенно себя так вести.***С отъездом графини молодые люди остаются в поместье одни, разве что компанию им составляет слуга Серж, ставший для обоих другом. Они раскидывают партию за партией в карточные игры.— Мой кон! Вы коснулись! Соберитесь! — Серж радостно возбужден. — Вы хитрите.— Я просто быстрый! — оправдывается Антуан.— Я выиграл! — Серж непреклонен.Арсений смеется из-за живости настроений обоих. Вино выпито. Из-за него глаза Антуана блестят сильнее. Он заливисто смеется, пребывая в лучшем из настроений за все дни. Арсений, которому градус шато позапрошлого года вдарил по голове не меньше, любуется юношей, не таясь. Они обмениваются улыбками.Новый день. Арсений не спешит работать. Теперь он творит внимательно.Антуан на своем месте. Его плечи задрапированы светлым льном, чтобы подсветить шею и лицо снизу.— Откройте шею, — Арсений почти командует, окончательно осмелев.Антуан спускает ткань, открывая яремную вену. Смотрит на Арсения, не отводя взгляд. Он снова тяжелый, но тяжелый иначе, не мрачно.— Еще!Антуан спускает ткань еще немного.— Вы думаете как мой муж, — наконец-то изрекает он."Странно, что не жена", — проносится у Арсения в голове, и он снова утыкается в полотно, выводя изгиб ключицы.— Вы рисуете обнаженных?— Мужчин.— Почему не женщин?— Нельзя. Я ведь мужчина.— Дело в скромности?— Скорее, в ревнивых отцах и мужьях.— И как же быть?— Рисую тайком. Главное — анонимность.— Что вы говорите моделям, стало быть, чаще мужчинам, чтобы развлечь их?— Вы заскучали? — Арсений вообще не поднимает головы из-за мольберта. Непонятно, зачем вообще здесь Антуан.— Нет, мне интересно, — ноты в голосе Антуана малознакомые.Любопытство одна из главных черт в личности Антуана, он постоянно засыпает Арсения вопросами. Но сейчас то, что он говорит, звучит не как детское любопытство, а скорее как желание заставить Арсения сказать очевидное. Выдать давно всем известный секрет. Арсений попадается на этот крючок.— То же, что и женщинам, мужчины любят лесть. У вас замечательный цвет лица. Вы элегантны. Ваша осанка. Вы красивы. Пусть все знают.Антуана отпускает, взгляд проясняется, он смущенно улыбается, на секунду поверив в искренность дежурных фраз художника.***Антуан вслух читает книгу, привезенную Арсением. Поэма. Античный миф об Орфее и Эвридике. Серж, сидящий подле, заворожен. Он простолюдин и редко сталкивается с литературными произведениями искусства, и оно по-настоящему впечатляет его.Арсений веселится его лицом. Антуан отпивает из бокала вино и продолжает чтение.— ?Принял родопский герой нераздельно жену и условье:Не обращать своих взоров назад, доколе не выйдетОн из Авернских долин, — иль отымется дар обретенный.Вот уж в молчанье немом по наклонной взбираются обаТемной тропинке, крутой, густою укутанной мглою.И уже были они от границы земной недалеко, —Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть,Полный любви, он взор обратил, и супруга — исчезла!?— Это ужасно! Зачем он оглянулся? — Серж искренне возмущен. — Ему не велели, он без причин оглянулся! — негодование по-детски искренно.— Была причина, — пытается успокоить его Арсений.— Разве? Прочтите еще раз, — просит он хозяина.Антуан перечитывает отрывок еще раз, но читает еще несколько строчек после.— ?Но, убоясь, чтоб она не отстала, и в жажде увидеть,Полный любви, он взор обратил, и супруга — исчезла!Руки простер он вперед, объятья взаимного ищет,Но понапрасну — одно дуновенье хватает несчастный.Смерть вторично познав, не пеняла она на супруга.Да и на что ей пенять? Иль раз-ве на то, что любима??— Нет, нельзя было смотреть на нее изо страха, это не причина! Ему велели этого не делать!— Он любит ее, он не устоял! — поясняет Антуан.— Серж отчасти прав, — парирует Арсений, пристально всматриваясь в лицо Антуана. — Он мог устоять. Причина несерьезна. Возможно, он делает выбор.— Выбор? — в недоумении переспрашивает Серж.— Он выбирает память о ней. И он оглядывается. Он делает свой — выбор поэта.Антуан дочитывает последние строчки.— Возможно, она сама сказала ему, — предполагает Антуан. — ?Обернись?.— Вы знали любовь? — спрашивает Антуан у Арсения.— Да.— Как это?— Сложно описать.— Что это за чувство?Арсению хочется сказать, что если бы так легко было описать это чувство, не существовало бы ничего из великого искусства, а он сам не поэт. Но он проглатывает свои слова. Серж видит этот взгляд, устремленный к Антуану, и понимает все.Серж выходит из-за стола и разбивает тарелку, намеренно или случайно, но Арсению уже не нужно отвечать. Серж чувствует неладное раньше них обоих. Ему нужно что-то сделать, иначе графиня оставит его здесь, потому что никакого Милана не будет вовсе.Серж, в попытке отвлечь обоих друг от друга, рассказывает, что в деревне неподалеку от поместья сегодня ночью праздник урожая. На празднике девушки поют песни. Он знает, Антуана это должно увлечь, и действительно, Антуану очень хочется послушать, и он уговаривает обоих пойти туда вместе.Втроем они отправляются на деревенскую гулянку крестьян. В поле горят костры, девушки и женщины и правда поют песни, совсем не похожие на псалмы, звучащие на мессе. Они тянут ноты, высокие и низкие, хлопают в ладоши, в разный ритм и мотив. Антуан в восторге, его глаза горят, искрятся, в них отражение мечущихся, взлетающих ввысь огней угольков и снежинок пепла. Арсений, под голос девушек как ангелов небесных или падших, столбенеет от вида Антуана в свете огня. Антуан смотрит на него зеленью глаз, сквозь языки пламени, не замечая охваченного огнем подола плаща. Он падает через секунду. Плащ удается потушить подбежавшим девушкам.***Они карабкаются по скалам. Как Орфей и Эвридика. Арсений не знает, кто из них кто. Ветер бушует, лица снова замотаны палантином. Арсений подает руку, помогая Антуану спуститься с мокрых и скользких камней. Антуан принимает помощь, но, поравнявшись с Арсением, отпускает, пусть и чуть задерживая прикосновение к коже. Снова устремляется вперед. Не оборачивается сам. Он движется к утопленной в большой скале пещере, что способна скрыть их от чужих глаз. Впрочем, как и всегда, на пляже они в одиночестве. Разве что Антуан стремиться скрыться от взора божьего. Будто Аид может нагрянуть вот-вот. Арсений заходит за каменный выступ, Антуан ждет его в самой дальней точке, в самом большом углублении.Мокрый песок шуршит крупицами и камушками под ногами, дышать тяжело, то ли из-за ветра, то ли из-за влажности. Антуан замер словно статуя, только сквозняк, залетающий в пещеру, треплет его торчащую из палантина челку. Арсений подходит ближе, боится спугнуть, но Антуан сам завлек его сюда. Лица приближаются друг к другу. Совсем близко, обе пары рук спускают палантин с губ до подбородка. Арсений смотрит на только что обнажившиеся губы Антуана. Арсений видит движение к себе и, не закрывая глаз, боясь, что все исчезнет, целует Антуана, а он целует его в ответ. Короткий миг, губы исчезают, Арсений только успевает обернуться, обгоревшая пола плаща, подхваченная ветром, хлещет его по плечу. Окликнуть Антуана он не решается. В поместье возвращается не сразу.На кухонном столе только два прибора. Арсений снимает пальто. Серж разливает суп по тарелкам для себя и Арсения.— А как же Антуан?— Не здоров, не голоден, — буднично отвечает Серж, уже изучив за эти несколько дней близкого ощущения привычки хозяина, коль тот не в настроении.***Просидев и тоже почти не притронувшись к еде, Арсений неспешно поднимается к себе. В свете мерцающей свечи ему видится белый высокий силуэт в другом конце коридора. И уже через секунду он испаряется.Дверь в спальню открыта, камин затоплен. Арсений оставляет подсвечник с огарком на столике при входе.В глубине спальни, по правую сторону от камина, стоит Антуан. Арсений замедляет шаг, почти останавливается, но под взглядом Антуана, будто говорящим: "Смелее, я не убегу", возобновляет движение увереннее. Арсений кладет лоб на приоткрытое у самой шеи из-за свободной рубашки плечо. У Антуана горячая кожа. Антуан одной рукой скользит вверх по предплечью Арсения. Вторую руку кладет чуть ниже лопаток на сгорбившуюся спину.— Я думал, что напугал тебя, — шепчет в шею Арсений.— Ты прав. Я боюсь.Он склоняется и скользит своим носом по скуле и шее, разворачивая Арсения в своих руках, дышит ему в загривок. Скользит рукой по груди, сминая ворот рубашки.— Всем влюбленным кажется, что они что-то изобретают? — голос звучит таинственно. — Я знаю движения, я все это представлял.От признания у Арсения подкашиваются колени.— Ты мечтал обо мне? — дрожит в неверии голос.— Нет, я думал, — честно отвечает Антуан.Антуан сам целует губы, опуская руку на шею Арсения, а второй двигаясь к шнурку на его брюках.— Думал, что это ты, пока трогал себя, и думал: когда уже это произойдет?Пальцы справляются с узлом, и рука наконец-то проникает внутрь.Арсений не сдерживает рваного дыхания, вздрагивая, нет, не от холода, напротив, от жара колец и влажности ладоней. Ему так не хватало этого тепла в этом промозглом поместье.— Это похоже на откровение, данное свыше и не доступное остальным доселе. Провидение господне, — у Антуана закрыты глаза, и он шепчет и тыкается наугад, надеясь дотронуться губами до уха.— Или искушение преисподней, — выдает свою версию Арсений.Арсений уверен, что это именно адский жар, отныне охвативший их обоих. Но раз уж гореть — гореть до конца.Арсений припадает к губам плотнее, изучает их основательно. Они такие, какими и казались, когда Арсений знал их только на вид. Он не смог ощутить их в полной мере при поцелуе днем. Поцелуй вообще показался ему грезой, галлюцинацией, домыслом. Сейчас все иначе. Он целует, и его целуют в ответ полные, упругие, хоть и покрытые корочкой огрубевшей кожи губы.Дальше он целует лицо, будто хочет запомнить его черты не глазами, а прикосновениями, как бы это делал незрячий человек. Руки заняты своим делом, также распутывая все узлы на рубашке, что путаются как завязки на корсетах девиц. Пусть они и спереди, на груди, но развязывать их все равно крайне неудобно. Проще стянуть опостылевшую одежку через голову. Поцелуй приходится прервать, но Арсений не разочарован. Антуан помогает раздеть себя, поднимая догадливо руки. Узелок же на брюках простой. Обычный бантик, который так просто развязать, — достаточно дернуть за один из кончиков. И второй предмет так легко падает, скользя по худым бедрами к ступням.С себя одежду Арсений скидывает сам, не замечая, что Антуан уже присел на край кровати.Теперь его можно рассматривать без стеснений, какие охватывали Арсения на пляже. Без угрызений совести, без сомнений в дозволенности.Обнаженный для него одного. Во имя его цели.Бледная кожа теперь подсвечена золотом, стройное, почти худощавое тело с длинными руками и ногами. Арсений опускается на кровать рядом. Опускает ладонь правой руки на тонкое бедро.— Можно?— Да, — Антуан вытягивает шею и выдыхает согласие Арсению прямо в губы. Поцелуй служит лишним подтверждением.Арсений сжимает бедро крепче и придвигается ближе, он чуть привстает, нависая над Антуаном, и помогает ему откинуться назад. Губы целуют Антуана за ушком, за тем самым, что первым, после, разумеется, глаз, влюбило в себя Арсения.— Так? Так ты об этом думал? — теперь левая рука скользит по боку Антуана, уложенного на кровать полностью. — Или так? — рука, минуя бедренную косточку, скользит к паху. Арсений во всю целует твердую грудь с решеткой торчащих ребер. Грудь вздымается в коротких вздохах и выдохах.— А здесь? Ты касался себя? — Арсений отводит правое бедро Антуана в сторону и скользит ниже и глубже. Ему нужно знать наверняка.— Да, касался и не только. Ведь можно больше…— Это после, еще успеется.Антуан преисполнен счастьем."Успеется", — в мыслях повторяет Антуан. Надежда греет изнутри.Веки и ресницы Антуана дрожат и трепещут.Это лучше, нежнее и чувственнее, чем он думал. Арсений возвращает руку выше, снова оглаживает пах. Сжимает кольцом плотнее. Движения простые, в них нет чуда. Чудо в том, к кому и как они обращены. Красота в глазах смотрящего.Арсений не может оторваться от сладко-соленой как карамель кожи. Все плывет в сладкой неге и патоке. И каждое движение и прикосновение отдается не только в паху как в лоне. Чувство копится выше, где-то в желудке, за грудиной и в горле. Это блаженство не тела, а души. Касаться Антуана. Заниматься с ним любовью.Это сильнее грозовых раскатов и обрушивающихся на скалы волн, сильнее пробивающего себе путь к свету через камни ростка, это сильнее снежной бури, сильнее природы, это и есть сама природа. Человеческая природа. Антуан распален, расхристан, но, собравшись с волей, поднимает руку. Сам не понимая как, проникает к меж их плотно прижатых друг к другу тел, вновь обхватывая пальцами Арсения. Тяжесть и форма теперь уже ощущаются знакомыми. Он повторяет движения, что совершает над ним Арсений, и вытягивает из него скулящий стон, который глохнет в укусе-поцелуе, что обрушивает на Антуана Арсений.Наслаждение сильнее в сто крат. Такого Антуан не познавал доселе ни разу. Его выгибает над ложем дугой, он глотает воздух как снятый из петли висельник, и хватка руки на Арсении тоже становится сильнее. Оттого у Арсения подкашивается локоть, что служил ему так надежно опорой. Он валится на бьющегося в дрожи Антуана, окропляя их животы и своим семенем. Перламутровых капель становится в два раза больше.Арсений на ощупь обтирает животы краем простыни, продолжая целовать заалевшие губы.Антуан смотрит на него из щели век сквозь сон, на губах блаженная легкая улыбка.***Утро вновь пасмурное, но Арсению нет до этого дела. Солнце есть прямо сейчас, рядом с ним, в его кровати. Оно лежит, лучась и улыбаясь, изучая пальцами профиль Арсения, обводя его причудливый нос. Он понравился ему, как и россыпи родимых пятен на плечах и спине; Антуану жаль, что он тоже не художник. Тепло каштановых волос и холодность контрастных синих глаз, что с такой любовью смотрят на него. Длина ресниц, что лучше девушек любых. И ладность рук, что тело вновь ласкают. От них он просто без ума. — Нужно встать и поработать немного, — уговаривает его Арсений. — Я схожу вниз, принесу поесть и после приступим, давай, одевайся.Арсений целует изнеженного за ночь Антуана и с большим усилием воли покидает кровать.***Серж все слышал, он все видел через дверную щель. Все случилось, чего случаться не должно. Мысли и злоба не покинули его до самого утра. Настроение было скверным как погода за окном. Он рассерженно копошится на кухне, ожидая, что хоть кто-то из этих несносных, порочных людей осмелится спуститься вниз.В итоге является Арсений.Серж не знает, стоит ли ему выдавать себя. Но, в конце концов, Арсений ему не хозяин, можно не молчать.— Я все видел, это ужасно!Но Арсений и ухом не ведет. Он с наглецкой улыбкой довольного кота смотрит на Сержа. Явно давая понять, что это не его ума дело. Припереть его к стенке явно не выйдет. Он напрочь игнорирует реплику Сержа.— Есть лавандовое или любое другое масло? — спрашивает как ни в чем ни бывало. — Мне нужно разбавить краски.Серж все понимает, не в красках дело, здесь не надо быть ученым и грамотным, чтобы понять происходящее и задуманное.— И что-нибудь поесть, мы с Антуаном…Слова режут Сержа ножом по совести и стыду.— Поедим наверху, не будем отрываться от портрета, работы еще много.Серж, сопя, ставит на поднос горшок с кашей, плошку с топленым сливочным маслом, кладет свежую, еще теплую пшеничную булку и кувшин с разбавленным, как положено на завтрак, вином. И добавляет небольшой пузырек с ароматным лавандовым маслом, его часто тоже добавляют в кашу, но о том, куда оно пойдет на сей раз, Серж отказывается думать.***Арсений пишет руки, старается быть серьезным, но не может сдержать смешка. Причина тому издевательский взгляд и абсолютно хулиганские движения рук Антуана.— Хватит.— Что? — в голосе угадывается озорство.— Так делать.Антуан не слушается и водит по своему запястью второй рукой в характерном движении.— Будь серьезней, не шевелись.Но это невозможно, Арсений отбрасывает кисть, оставляет мольберт и подходит ближе, еще раз рассматривает черты; лицо днем и ночью очень сильно отличается. Арсений наклоняется, заглядывает в глаза, взгляд Антуана отведен в сторону, как того требует поза для портрета. Арсений целует сомкнутые губы. Антуан отмирает, закидывая руку на шею Арсения.Камзол надет прямо на голое тело. Это вульгарно, но Арсению безумно нравится стаскивать мягкий бархат с такой же мягкой кожи.Арсений держит слово. "Успеется", — вспоминает Антуан. Он просит Антуана подогнуть колени и развести их шире. В дневном свете еще интереснее рассматривать лицо юноши. Он смущен больше, но и желает больше, судя по краснеющим щекам. Они и правда краснеют совсем не так, как изобразил на первом портрете Арсений. А еще краснеют самые кончики ушей. Антуан просит продолжать, не словами, а лишь своим сладким вдохом. Арсений берет с тумбочки тот самый пузырек с маслом. Аромат пьянящий, очень терпкий, даже слишком, но теперь это будет самый главный аромат. Вся Франция теперь для Арсения будет пахнуть этим моментом и Антуаном. Не приведи господь оказаться в одиночку в Провансе.— Доверяй мне, — Арсений не просит, он заверяет. Прикосновение к неизвестному порочному удовольствию. Никто из них больше не отпустит это чувство, чувство единения, целостности. Секрет для них двоих. Каждый человек в мире чувствует это по-особенному и только с любимым. Счастье, сосредоточенное в этих руках. Арсений старается двигать рукой как можно более нежно, медленно. Рассматривает лицо Антуана, ища там толику дискомфорта. По выражению лица видно, как он старательно прислушивается к ощущениям своим. Брови сведены к переносице так, что образуется маленькая морщина. Он находит себя заново, ощущает себя, биение сердца, неровность вздохов. Вслушивается в дыхание свое и Арсения. На секунду он раскрывает глаза. Он просит. Это лучше, чем в думах, лучше мечтаний, фантазий и грез. Он скучал о том, что не имел поныне. Теперь все есть, и не важно вовсе, как скоро сгинет.Отказаться или согласиться — выбор каждого, попадание или промах... Что мое — твое. Вот счастье. Вот любовь.Антуан просит больше. Он нестерпимо желает стать еще ближе, стать его полностью. Не принадлежать, но отдаться. Для него это впервые. Все впервые, оттого еще более важно, желанно нестерпимо. Арсений не сможет отказать ни ему, ни себе.Он обхватывает лицо ладонями и еще раз спрашивает разрешения прямо в губы.— Возьми меня, — Антуан разводит бедра как может, шире, ощущая сокровенный жар и влагу. Антуан чувствует силу чистую и настоящую. Освобождение от боли, которую он чувствовал по сей день. Боли больше нет. Арсений взял. Сердце рвется из груди, а голову словно ободом бочонка стянули вдоль висков. Так тесно, горячо, волнительно и мило. Губы Антуана у виска. Целует в волосы и брови. Арсений движется. Теперь сильнее качку он полюбит. Воспоминания навевать сильнее будут раскачивающие лодку волны. Антуан же телом замер.— Тебе хорошо? Зачем вопрос, Арсений не знает. Остановиться он все равно не смог бы. Но забота так важна, он не может Антуану навредить.— Мне хорошо.Антуан не врет, ему и в самом деле еще никогда так хорошо не было. Под взглядом очаровывающих глаз, утопающим в перине, в пылу движений и дыханья.***— Почему на самом деле ты оказался в монастыре?— Так матушке казалось верно, замаливал грехи.— Что такого успел ты натворить?— Все это... — он признается так легко и жестом руки подтверждает, обмахивая их же с Арсением лежащих. — То есть? — Арсения опять неверие гнетет.— Я о себе все понял рано. У нас альбом был, в нем оттиски гравюр и репродукции картин. И как-то раз застала матушка меня. Мне лет двенадцать было, что ли. Стоя в спальне, днем, в одной рубашке без портков. Я гладил картинки и себя. — Ты был юн, бурлила кровь, да, грех, но разве можно сына отправлять за это в монастырь?— Но ведь не девы на картинках были.***Антуан лежит, укрытый только тонкой простыней. Голый торс, безволосая грудь, затвердевшие от прохлады соски. Голова покоится на бедрах Арсения. Мягкие волосы щекочут кожу. Рука тянется сама, чтобы перебирать локоны через пальцы. Им невозможно не любоваться. На солнечном сплетении лежит закоптившаяся табакерка со странным запахом. Арсений наблюдает всю эту интимную картину, подперев голову рукой, согнутой в локте. Арсений открывает крышку табакерки.— Купил на ярмарке, — признается Антуан. — Это трава, от нее летают, — хихикает он. — Пробовал?— Ни разу, — отвечает Арсений.— Хочешь?— Сейчас? — Арсений переспрашивает.— Она продлевает время, — будто опытный в этом вопросе, сообщает Антуан.У всех бывают огорчения в любви. Их ограничение — время. Они насыпают щепоть в трубку Арсения. Арсений раскуривает первым в несколько тяг, и после они поочередно курят еще.Пальцы проникают глубже и глубже, но запаха лавандового масла нет совсем, все забила трава. Пальцев уже достаточно. Арсений берет Антуана снова. Второй раз все так просто и легко. Совсем не больно, хорошо. Губы рядом блестят от слюны, но Арсений сосредоточен только на волокнах льняной наволочки под головой и на движениях внутри податливого тела.— Поцелуй меня, — умоляет Антуан.Арсений слепо целует и только потом переносит внимание на лицо Антуана. Паутина слюны тянется от губ. Антуан открывает глаза.— Твои глаза…Масляная чернота. Зрачки полностью поглотили радужку, никакой зелени травы. Трава сожрала траву, теперь только чернота ночного неба, черный тмин, коленный перец, сгоревший уголь, сажа, гарь. ***Они проводят в кровати целый день.Арсений спускается вниз за кувшином с водой, сам пьет литр за литром, после собирается с силами, чтобы вернуться наверх, там Антуан оставлен. Еще глоток себе и Арсений идет, беря с собой второй кувшин для Антуана.На темной лестнице есть кто-то. Арсений чувствует его присутствие вновь. Обернувшись, снова видит в коридоре высокий белый силуэт, это бесспорно Антуан, все в силуэте говорит об этом. Никто иной, как Антуан, но в белое одет? И силуэт исчез так быстро, словно кто-то свечку затушил.Арсений взбирается на кровать. Антуан, раскинув руки, лежит в ворохе из простыней, подушек и одеял. Вновь хочется его погладить, и кто такой Арсений, чтобы желанью отказать?— Напои меня, — жалобно просит Антуан. Он жаждою мучим. Иссушен.Арсений делает глоток из кувшина, набирая в рот воды, и склоняется над Антуаном, выпуская жидкость в разомкнутые губы.***Антуан близко рассматривает свой портрет.— Теперь мне нравится.— Наверно, я узнал тебя, — Арсений доволен работой и собой, доволен жизнью.— Или я изменился.Антуан решает высказать неозвученное.— Ты испортил тот портрет не ради меня, а ради себя.— Я и этот испортил бы.— Почему?— Я же отдаю тебя другой…— Это мерзко, ты предъявляешь претензии…— Нет.— Да! Ты знаешь сам, ты уже не со мной, ты меня винишь из-за свадьбы, не помогаешь.— Ты прав.— Давай же, скажи обо всем, — Антуан требователен. — Я думал, ты смелее!— Я думал, ты тоже смелее.— Вот оно как? Я покорный? Хуже! Ты считаешь, я играю? Мне все это приятно? — Антуан не сдерживается, он срывается на крик.— Ты оставил надежду…Слова можно трактовать двояко: он оставил надежду на что-то, или он покинул ее, оставив ее кому-то другому.— Можешь считать меня счастливым или несчастным, как хочешь, но не считай виновным, — в его голосе звучит сущее отчаянье. Он не понимает сам, чего пытается добиться. Он слишком слаб. — Ты хочешь протестов?— Да.— Ты просишь? Ответь мне.— Нет.?Хочет, но не просит. Он не готов бороться?.Антуан тоже не готов. Не готов бороться в одиночку за себя. Он бросается из комнаты, куда-то, прочь, куда глаза глядят. ***Арсений не может найти его в поместье. Ни в комнатах, ни в саду.Серж, сидящий на кухне, отвечает, что не видел Антуана и в комнате его нет.— Пришли новости, мадам возвращается завтра.— Чудно, — резко огрызается Арсений, водя вокруг себя взглядом и не находя пальто, которое бросил тут вчера.— Все готово? — интересуется Серж.— Да, — Арсений выскакивает на улицу без пальто и несется к пляжу.Антуан стоит у своей кромки прибоя, волны лижут носки его ботинок.Арсений кидается на него сзади, носом едва доставая до затылка, сквозь слезы. Он и кричит, и задыхается, и плачет в одно мгновение.— Прости меня.Крепко сжимает под ребрами тонкое тело.— Прости, прости меня, — повторяет как, молитву, просьбу и прощение за то сказано, и что сейчас произнесет:— Завтра приедет твоя мать.Это бьет Антуана под дых. Они совсем забылись.Антуан отмирает и перестает быть статуей. В ужасе, разворачивается лицом к Арсению, на щеках капли от волн и капли от слез. С тем же отчаяньем он целует Арсения, гладит лицо и волосы.Вода и соль, огонь и пепел, вот две его стихии, такие разные и что едины в нем.***Антуан занимает свое место, принимает позу на постаменте. Но Арсений одергивает его:— Иди сюда, иди ко мне, — зовет Арсений, явно хочет, чтобы Антуан взглянул.— Как понять, что он готов?— Просто закончить, — Арсений делает последние мазки кисти тени на шее и ухе. — Готов.Антуан целует Арсения сам, снова тащит в ложе. Они потеряли слишком много времени и дорога каждая минута, хоть перед смертью и не надышишься.***Арсений, лежа в кровати, рисует маленькую копию портрета в розетке для зеркальца.— Для кого? — спрашивает Антуан.— Для меня, — Арсений улыбается, но как-то горько выходит.— Ты сможешь нарисовать мой портрет всегда? — Антуан гладит стопы, что вытянуты аккурат под его рукой.— Да, — усмехнувшись, признается Арсений.— И потом ты будешь видеть и вспоминать, — в голосе явное сожаление. — А я так не смогу.— Хочешь мой портрет? — уточняет Арсений.—Да, — Антуан просит этим простым согласием лучше любых слов. Арсений уже согласен на что угодно. — Какой?— Такой, — Антуан сдергивает с бедер Арсения простыню, натягивая ее на себя, чтобы у того не было соблазна укрыться.Арсений посмеивается.— Дай книгу. Антуан нашаривает томик за подушкой и протягивает, и стоит Арсению взяться за обложку, Антуан гладит его кисть.— Назови цифру.Похоже на гадание, которым они с кузиной развлекались в юности. — Двадцать восемь.Арсений открывает названную. Там удачно оказывается окончание какой-то поэмы. Место на странице занимает лишь одна строфа. Арсений ищет зеркальце, что выпало недавно из розетки, в какой он рисовал Антуана. Находит в простыне. Устраивает его напротив себя, опирая на худые бедра Антуана.***Они принимают вместе ванну, собственноручно нагрев несколько чанов воды. Снова занимаются любовью, прямо в воде. Лежат, пока вода не становится совершенно ледяной, а кожа на пальцах рук и ног не размокает окончательно, напоминая вареные устрицы. В белых накрахмаленных чистых сорочках и на чистых простынях они лежат в кровати, что стала их главным ложем навсегда.— Ты засыпаешь, нет.Они лежат, их лица обращены друг к другу.— Нет, не спи, не спи… не спи, — Арсений пытается не дать Антуану уснуть, но шепот скорее действует как колыбельная. Антуан дергается, потому как Арсений целует нос с родинкой.— Новое чувство, — признается Антуан.— Какое?— Сожаление.— Не надо жалеть, — он гладит руку и продолжает шептать. — Помни все.Антуан безмолвно улыбается, Арсений продолжает:— Я буду помнить, как ты заснул на диване в гостиной.— Я буду помнить твой веселый взгляд, когда мы играли в карты.— Я буду помнить, как ты засмеялся.— Ты меня не смешил, — замечает Антуан и усмехается.— Верно, терял время, — теперь Арсений тоже сожалеет.— Я тоже терял время.Спустя паузу Антуан добавляет:— Я буду помнить, как захотел тебя поцеловать.— Когда же?— Не понял? — вопросом на вопрос, так может только Антуан.— На празднике у костра? — пытается угадать Арсений.— Да, я хотел тогда, это было не впервые.— Скажи, — Арсению теперь любопытно не меньше.— Нет, ты скажи, — Антуану удается переиграть в этой игре в получение чувственных деталей.— Ты спросил, знаю ли я любовь? Я ответил: да. И теперь знаю.— Я помню.— Нет, — Арсений поправляется. — Вот теперь любовь я знаю точно. Внутри щемит боль и сладость.***— Они здесь, — обеспокоенно говорит Арсений. Минуту назад на кухне он встретил незнакомого мужчину, что пил вино и сыр кромсал в присутствии Сержа. Он понял. Это наверняка посыльный, который повезет портрет в Милан.Антуан неспешно выходит из кровати. "И что с того?" Ему как будто совсем нет дела. Арсений в последний раз видит, как он одевается перед ним, и уже не увидит больше никогда, как он раздевается.***— Прекрасно, — констатирует графиня и вручает гонорар в конверте, извлеченном из-под одной из складок юбки ее объемного платья.Портрет и правда удался, еле заметна улыбка, ухмылка скорее. Как у Мона Лизы, что выставляется в столице. Арсений все-таки поймал ее. Такую ускользающую, он приручил, как и всего ее хозяина. И прищур глаз с искрой, изгиб брови и мягкость губ, что будут целовать теперь другую. Уже наверняка, никто не устоит, в портрет и юношу на нем уже невозможно не влюбиться.— Спасибо, — Арсений благодарит, но не знает, что еще сказать. — Антуан, идем ко мне.— Я догоню, — пытается заверить мать. Но та остается непреклонна:— Нет, идем, идем вместе.Антуан идет покорно за матерью, след в след. Им не дают попрощаться, остаться вдвоем с Арсением еще на мгновение наедине. Борьбы не будет.***Портрет надежно вколочен в деревянный короб. В гроб.Серж стоит рядом, наблюдая. Еще немного, и все. — Попрощаемся здесь? — он не сердится больше. Бесполезно. Все кончено, так и не успев начаться.— Прощай, — спокойно и с грустью говорит Арсений.Серж крепко обнимает его.***Арсений тушуется, но подходит к графине.— Доброго пути, — желает она ему.Он целует как подобает руку. Графиня не ожидает, но Арсений следом, после поцелуя рук, крепко обнимает ее. Несколько опешив от дерзости, она все-таки чуть приобнимает в ответ, а не одергивает, как следовало бы.И вот теперь. Совсем конец. Фенита. Фин.С рваным дыханием, резким порывом, Арсений сжимает Антуана, последний раз. Он полной грудью тянет запах, запах кожи, ткани и волос. Дрожит ли он или оба тела, понять нельзя. Доселе страх и ужас расставания, разлуки им был неведом, незнаком. И лучше б не был. Но так случилось. Примириться с этим чувством и как-то жить. Ничего не остается.Хорошо, что на плечи наброшена одежда, она не даст почувствовать влагу слез с щек Антуана. Иначе бы случилось что-то, Арсений бы не отпустил, не дал, забрал. Украл и спас. Но бегство отвратимо.* Скорее, отвратно. Слабость, грех.Прощай. Арсений летит по лестнице вниз. Путаясь в полах своего пальто, чуть не падает."Свернуть бы шею, и финал".Дверь скрипит на выход.— Обернись! Чужой знакомый голос за спиной. Арсений делает выбор. Подчинился.Белый силуэт смотрит ему в глаза, наконец-то Арсений видит их, те самые, самые зеленые в мире глаза."Прощай".***— У тебя я грустный, — говорит Арсений одному из учеников, изучая сносный портрет, на котором изображен он сам.— Так и есть, — отвечает кудрявый мальчик.— Теперь нет, — уверяет ли мальчика или себя?***?Я видел его снова!?— Стоите на страже?Небольшого роста седоватый мужчина в камзоле, что явно мал ему в плечах, но здесь так принято по моде, все в обтяжку. А парик, каких никто уже не носит, съехал на макушку и явно износился уже давным-давно. — Наблюдаю.— Поделиться? — мужчина пытается звучать тактично. — Этот Орфей — прекрасен, ваш отец мастер!— Она моя! — гордо выдает Арсений. — Его лишь имя.Мужчина продолжает.— Обычно его изображают прежде, чем он оглянулся, или когда Эвридика умерла, — в голосе слышно сожаление. — У вас они прощаются, — интонация меняется, стремится передать умиление сценой на полотне.Арсений благодарно улыбается. Все верно понято. Дословно. Он был Орфеем тем, пусть так давно. Добавить нечего. Арсений изучает краткий каталог представленных на выкупе полотен, и не верит он своим глазам, бумага врать не может и ничего крепче вина он не пил с утра. Он движется сквозь толку в зале. Бессовестно расталкивает локтем тех, кто не желает уступить. За чьим-то плечом, что отходит спешно, видит. Вот он.Семейный портрет.Жена, дети, собаки, до них Арсению нет дела. Важнее Антуан. Он старше стал, лицо немного округлилось, но красота не сгинула, а жаль. Быть может, было б легче. Камзол весь в золоте и шелке, под стать наряду женушки по руку. Важнее книга. Знакомый потрепанный томишко. В тонких пальцах, окольцованных перстнями, на сей раз из дорогих металлов и камней, листки зажаты и приоткрыта книга. На двадцать восьмой странице.Улыбка вырастает на лице.***?Я видел его в последний раз?.Концертный зал, все при параде. Все сверкает золотом, жемчугом, сапфирами, бриллиантами, изумрудами. Ложа балкона, противоположный ее край. Изумрудами, но уже глаз. Высокий силуэт в черном протискивается меж кринолинов прочих высоких господ. Неуклюжая походка за счет слишком длинных рук и ног совсем не изменилась. Как всегда. Он занимает свое место.?Он не видел меня?.Голоса стихают. Остается только шуршание костюмов публики и музыкантов. Свет тухнет, но жара из-за погашенных свечей вряд ли станет меньше. Все в предвкушении, затаили дыхание, даже дамы, как бы туго им ни давили корсеты на подреберье. Оркестр настроился. Звучат первые ноты. Ненастье стихии. Он помнит, они помнят. Глаза блестят, потемнели как смарагды, дрогнули уголки губ, грудь вздымается тяжелым дыханием. Внутри все дрожит, как дрожат стены зала от остервенелой и громкой игры оркестра.Выдержать нельзя. Арсений исчезает в темноте портьеры.