1 часть (1/1)

Если появится огонь и охватит терн и выжжет копны, или жатву, или поле, то должен заплатить, кто произвел сей пожар.Исх. 22:6Ощущение грядущих перемен едва заметно отравляло воздух и мысли, проникало под кожу; оно пачкало душу благими намерениями и оседало запахом пороха на ладонях.Роберт удовлетворённо хмыкнул, вскрыв очередную пороховую бочку. Он поднёс руку к лицу и лизнул кончик большого пальца, на который попало немного тёмно-серого порошка. Вкус (если это вообще можно было назвать вкусом) казался странным: он одновременно сочетал в себе и вязкую, как патока, ненависть, и запретный плод плотского влечения, и справедливость — поруганную, словно забрызганный грязью февральский снег. Порох — совершенно безобидный до первой искры — неизменно ассоциировался с Гаем Фоксом.Периферийным зрением Кейтсби внимательно наблюдал за размеренными движениями Фокса, вскрывавшего бочки с другой стороны подвала. Эхо его быстрых шагов и ловких движений ломом тихим шелестом поднималось к каменным сводам. Роберт долгие месяцы мечтал услышать этот звук, мечтал почувствовать тёмно-серый порошок на своих пальцах, мечтал о том, как будет отсчитывать каждый час до... (Кейтсби кинул уверенный взгляд на Гая.) ...до того мгновения, когда справедливость поднимет голову и оглушит всех своим победоносным криком, рождённым в соединении калиевой селитры, угля, серы и горящей спички. Там, наверху, над каменными сводами, находилась Палата Лордов. И именно они, католики, отправят её в ад утром 5 ноября. Гай обернулся, почувствовав хищное поползновение взгляда Кейтсби по своим лопаткам. Лицо его было угрюмым, нечитаемым, сдержанным. Но Роберт научился безошибочно распознавать всё то, что пряталось за сумрачным молчанием этого человека. Он читал его, словно открытую Библию. Сейчас Фокс находился во власти схожих эмоций и раздумий, плавился на медленном огне ожидания и предвкушения грядущего мщения. То ли об этом говорил огонь праведного гнева в глазах, то ли... чёрт знает, что ещё, Роберт просто понимал. Знал. Ощущал каждым дюймом своего тела чужое — и слишком родное — единомыслие.“Фокс — человек с верным делу и Богу сердцем”, — подумал Роберт, вспоминая тот день, когда они приносили клятву, когда судьба вручила им спички от фитиля собственной судьбы и сердец.— Бог знает, что я Его слуга. Он уже тысячу раз слышал всё, что должен от меня услышать.— Я этого не слышал.— Клянусь в том же, что и вы, с тем же итогом, каким бы он ни был.В тот вечер Роберт и Гай проникли друг другу в душу сквозь радужки глаз: они почувствовали, как между ними вспыхнула маленькая искорка страсти. Попутный ветер единомыслия раздул её в настоящую бурю. Они вглядывались друг в друга долго, словно время могло помочь разгадать загадку, что каждый из себя представлял; они смотрели вдумчиво, боясь ошибиться с выводами; смотрели тяжело, окончательно убеждённые, что если бы не были одни, они кинулись бы друг другу навстречу: желая, увлекая, отдавая и беря. Но они были не одни; чувство долга и жажда мщения охладили пыл, остудили голову.С тех пор прошло несколько месяцев. Но Кейтсби всё ещё ощущал сладостное тепло под рёбрами.Взгляд Роберта соскользнул с лица Гая на его шею — крепкую и жилистую; ему хотелось бы знать, каково было слизывать с неё солёный пот после долгого и напряжённого дня. Ему хотелось бы знать гораздо больше: например, силу рук Фокса, который с лёгкостью мог бы сжать его бёдра до синяков, усаживая на стол и разводя колени. Или прижимая обнажённой спиной к собственной изрезанной шрамами груди. Импульсы тёмного и смутного желания заставляли сердце Роберта сначала пропускать удар, а затем ускорять ритм биения. Мог ли он противиться тому, как сильно они были связаны? Верой, целью, заговором. И страстью, кипевшей в венах последние недели.Роберт мог вспомнить каждый раз, когда он ловил взгляды Фокса: хищные и голодные. Он чувствовал его руки на своих плечах, спине и ладонях во время кратких совместных совещаний где-нибудь в очередной старой, плохо освящённой таверне на берегу Темзы. В такие ночи, полные секретов и перешептываний, они — Кейтсби, Уинтер, Перси, Райт и Фокс — сидели вплотную друг к другу, наклонившись вперёд, обсуждая детали грядущего мятежа: прикоснуться незамеченным было проще простого.Роберт поймал себя на мысли, что каждый чёртов раз с нетерпением ждал того момента, когда лихорадочный жар ладоней Фокса искрой отзовётся на его собственный: краткое прикосновение к ребру ладони или локтю; после всегда разгорался пожар под самыми рёбрами, выжигавший их обоих до почерневшего кровью пепла. Их обоих — Роберт знал это. Видел в голосе Фокса, ощущал ответное влечение в его запахе, в напряжённом абрисе плеч. Эхо бросалось мелкими отзвуками, возвращая в реальность, вытаскивая из глубин задумчивости.Слегка изогнув левую бровь в немом вопросе, Гай отвернулся. “Чистая, воплощённая в человеческом облике месть”, — подумал Роберт, облизываясь. — “Слишком красивая, чтобы прекратить созерцание. И слишком горячая, чтобы прикоснуться и не сгореть”. Он был не против сгореть дотла. Возможно, Кейтсби хотел этого слишком сильно. Но не так сильно, как взорвать Палату Лордов, конечно.Роберт выдохнул тёплый воздух на свои пальцы, пытаясь согреть их, и кинул ещё один внимательный, оценивающий взгляд на собрата по заговору. Он медленно перебирал в памяти все эпизоды последних месяцев с участием Фокса. Его иррациональный интерес к этому человеку затмевал здравый смысл; похоть перекрывала евангельские наставления, а гнев и ярость, направленные на Якова I, топтали божественные законы. Протест и ненависть против одного, влечение и страсть — по отношению к другому. Сердце Роберта мучилось, глотая ядовитый сок этих чувств, смешивая его в сознании во что-то однородное и жуткое, горячее и пугающее. Он сгорал заживо в огне собственных стремлений и пороков. Он искренне считал их дело правым и богоугодным. Впервые в жизни Кейтсби знал своё предназначение; он верил, что исполнял замысел Божий. Его цели были чистыми, как снег на полях Уорикшира. Его не волновало, что целью их порохового заговора стало убийство — богопротивного в любом виде.Роберта также мало волновало его аморальное влечение, направленное на мужчину. Он сгорал заживо в огне собственных чувств. Единственное, о чём он действительно беспокоился: ему не довелось провести с Гаем больше времени. Всё, что у них было: жалкие несколько месяцев. Слишком мало, чтобы прогореть до углей, и достаточно, чтобы понять друг друга без слов.Под непроницаемым выражением лица и выверенными движениями Фокс прятал жаркую ярость и разрушительный гнев. Негативные, противные Богу чувства и стремления, во власти которых находился Фокс, были так понятны и так близки самому Кейтсби, что сердце его радостно ликовало каждый раз, когда он видел их проявление в голосе, словах или жестах Гая. “Не он первый поддался пьянящему желанию отмщения, не он последний”. Роберт застыл, почувствовав необъяснимое — и слишком предсказуемое — возбуждение. Он всё ещё смотрел на Фокса. И то, что он видел, ему нравилось чертовски сильно. Злость кипела у Гая во взгляде под маской напускного спокойствия. Временами она вспыхивала адским пламенем, словно искры в разворошённой груде посеревших углей. “Мы так похожи: двое англичан, двое католиков, двое солдат. Мы так похожи в своих мыслях и поступках”, — с каким-то диким упоением заключил Роберт. — “Мы оба хотим сокрушить гонителей истинной веры. Необходимость защитить тех, кого за неё могут убить, вынудила нас взяться за меч”. На решительный шаг Роберта вынудило отчаяние. Гая — злость. Роберт молился об успехе их дела, о прекращении тирании, о мире для католиков, о свободном исповедании своей веры. О чём молился Фокс, он не ведал. “Скорее всего о том, чтобы порох был сух и рука не дрогнула, высекая искру в торжественный и долгожданный час. А рука у Фокса не дрогнет, уж это я могу гарантировать”.Кейтсби достаточно хорошо изучил его за время знакомства. Он отмечал мельчайшие детали в поведении Фокса, каждый раз не без удивления обнаруживая в себе ощущение полного согласия и принятия. Единомыслия. Он видел в Фоксе своё отражение: одну веру, одну цель и одну ненависть. Они струились по венам вместо крови, чёрной смолой оплетая сердце и обжигая душу. И ещё было общее желание. Дикое, необузданное, адское желание. Оно висело в пространстве между мужчинами, звенело напряжением, провоцировало на ошибки, дразнило на необдуманные поступки. Роберт усмехнулся своим мыслям. Он определённо точно хотел дотронуться до Фокса и сгореть заживо. Он жаждал этого. Искра единомыслия попала на порох их эмоций, взорвав самообладание. Каждый день она подталкивала к чистому безумию: к близости. Им следовало бы разделить ложе. Роберт не понимал, почему они не сделали этого до сих пор. Его пальцы выламывало от желания дотронуться до обнажённой кожи Гая, прочертить невидимые линии по его груди вниз, по стальным мышцам пресса. Расправившись с последней крышкой бочки со свой стороны подвала, Роберт — с видом человека, исполнившего свой долг, — уселся на один из ещё закрытых ящиков с гвоздями. Гай, занёсший руку над очередной бочкой, обернулся. Кейтсби мог только догадываться, в какой тугой узел свернулись все внутренности Фокса, встретившего его вызывающий взгляд.Он прекрасно знал, что Гай тоже горел. Роберт протянул руку с небольшим тряпичным свёртком, без слов приглашая к трапезе. (Возможно, их последней совместной трапезе.) Фокс перевёл взгляд на бочку. Потом на Кейтсби. И снова на бочку. Коротко кивнув, он отложил лом и лёгким движением приземлился на соседний ящик, принимая свёрток со свежим хлебом и сыром. Лишь на секунду их руки соприкоснулись. У Роберта они были едва тёплыми, у Гая — ледяными, словно у мертвеца. (Совсем скоро могильный холод накроет их тела и души. И не останется ничего, кроме забвения и смерти.)Синхронно сложив ладони в едином молитвенном жесте, Кейтсби тихо произнёс: — Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости Твоей вкушать будем, и даруй, чтобы все люди имели хлеб насущный. Просим Тебя через Христа, Господа Нашего.— Аминь, — также тихо отозвался Гай, быстро, но благочестиво перекрестившись. “Искренний в молитве и на войне”, — подумал Кейтсби мимоходом. Одной из особенностей Фокса, которую Роберт заметил с первого дня знакомства, была немногословность. “В этом и есть его сильная сторона”, — сказал ему однажды Стэнли. Иногда она создавала определённые трудности в общении, но в целом, Роберт очень ценил это качество в своём собрате по мятежу. Тем не менее, он совершенно не мог противиться желанию узнать Фокса на более близком уровне.— Вы из Йоркшира? Фокс, быстро пережёвывавший небольшой кусок хлеба, мгновенно напрягся, но всё же ответил:— Я родился в Йорке. Как вы узнали?— По выговору, конечно. Я бывал в этом городе несколько раз: он довольно красив.— Хм. — Кем был ваш отец? — не оставлял попыток Роберт.— Нотариусом.Фокс отвечал молниеносно, в то время как Кейтсби брал небольшую паузу между вопросами, осторожно нащупывая почву для беседы. — Он жив?— Мёртв, — Фокс даже глазом не моргнул, а его холоднокровному спокойствию можно было лишь позавидовать.— А ваша мать? — Повторно вышла замуж. Кейтсби кивнул. У него было много вопросов, но среди всех он выбрал тот, что интересовал почти на физическом уровне. Невероятно важный вопрос. Вряд ли Роберт спрашивал что-то глупее и отчаяннее, но бесконечность не была для него пределом.— А вы сами женаты?.. — Вы, что, допрашиваете меня? Фокс слегка повернул голову к собеседнику. — Нет, — ровно ответил Роберт, — я хочу узнать вас.Одному Богу известно, как много Кейтсби вложил в эти слова.— Всё, что вам нужно знать... — начал Гай, — так это то, что я — солдат; я был им большую часть своей жизни, — его тон сочетал в себе хруст льда и шипение змеи, им можно было резать металл, настолько он был острым и отрывистым. — Когда пробьёт час, когда те, кто притеснял нас, соберутся в своей проклятой Палате, я подожгу фитиль и взорву их к чёртовой матери. И, поверьте, ничто не доставит мне большей радость, чем смерть короля.На последних словах Фокс полностью развернулся к Кейтсби: вид его был страшен в своей холодной ненависти. В выражении лица Роберта поползла одобряющая, ослепляющая, животная улыбка. Лишь на секунду ему показалось, что Фокс опустил взгляд на его губы. И ничего более сумасшедшего, чем этот взгляд, Кейтсби просто не смог бы себе представить.Цитата из псалма сорвалась с языка Роберта быстрее, чем он успел осознать, что проговорил её вслух: — “Дождем прольет Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу...”— “...и палящий ветер — их доля из чаши”, — закончил за него Фокс; в его глазах полыхали костры всего мира.Гай отвернулся, вены на его шее напряжённо пульсировали. — Её звали Мария. Кейтсби с интересом наклонил голову. — Звали? Она умерла?Разговор давался Фоксу с физически ощутимым трудом. — Для меня — да, — наконец ответил он, вставая. Кейтсби последовал его примеру. Направляясь к выходу из подвала, он поймал себя на мысли, что больше, чем увидеть смерть короля, он хотел бы увидеть жизнь Фокса. После... всего, что их ждёт в грядущий день — пятого ноября. Он хотел бы увидеть, как Гай будет сражаться, и в бой пойти плечом к плечу вместе с ним. — У вас всё, что нужно? — спросил Роберт, поднимаясь по ступеням, ведущим к верхнему коридору и выходу на улицу.— Как только я чиркну спичками, — отозвался Фокс, — я помчусь к армии Стэнли и присоединюсь к восстанию. Роберт остановился и согласно кивнул. Он отчаянно цеплялся за любую возможность оттянуть момент расставания. — Вот, — сказал он, протягивая Фоксу карманные часы, — следить за фитилём. Гай принял их с удивлённой осторожностью и негласной благодарностью, словно грешник — отеческое благословение. Они синхронно кинули взгляд на подвал, на бочки с порохом, расставленные у колонн, на факела, трепещущие на стенах. — Всё, что мне остаётся... — начал Роберт, пытаясь поймать чужой взгляд; чужой, но родной до участившегося пульса, — ...это проститься. — Прощайте, — легко и быстро отозвался Фокс.Кейтсби почувствовал лёгкий укол разочарования, когда Гай обошёл его и загремел ключами, отпирая дверь, ведущую на верхние уровни. Чего он ожидал? Рукопожатия? Тёплой улыбки? Хотя бы кивка? Возведя глаза к потолку, Роберт упрекнул себя за пустые надежды и быстрым шагом направился к выходу. Уже на самом пороге, на самом краю, отделявшем мир мести и мир реальности, подвал под Палатой Лордов и Англию, Роберт был остановлен рукой Фокса, схватившего его за локоть. — Кейтсби, — хрипло произнёс он.Голос Гая был твёрдым, а хватка на локте — крепкой. Они недолго, но напряжённо вглядывались друг другу в глаза. И если бы Роберта спросили, кто из них потянулся первым, он бы не смог ответить. Его мысли исчерпали свой поток, подкинув на прощание лишь ещё один отрывок из псалма: “Да падут на них горящие угли; да будут они повержены в огонь, в пропасти, так, чтобы не встали.”У Фокса были сухие губы. Они хранили вкус пороха, и это был лучший вкус, который Кейтсби ощущал на языке за всю свою жизнь. Роберт не заметил, как была с него снята шляпа, как ледяные пальцы мягко очертили контур его лица и уверенно зарылись в чёрные кудри. Всё, что он мог чувствовать, это жар чужого желания и движение губ. Фокс целовал его не так, как целуют возлюбленную. Он целовал его как распятие. Как святыню. И Роберт не задумываясь отвечал на поцелуй, как ответил бы “Аминь” перед причастием. Он глубоко вдыхал запахи кожи, пота и пороха, которыми Гай был пропитан насквозь. Он с наслаждением тянул его на себя, проводя рукой по жилистой шее, прослеживая каждый позвонок пальцами. “Хотел бы я быть ещё ближе. Хотел бы я быть так же близко всегда”, — Роберт отпустил эту туманную мысль, в полсилы прикусывая нижнюю губу Фокса. Они прижались друг к другу столь же плотно, как и страницы в Библии. Глубокое и размеренное движение губ и языка заставляло кровь застывать, холодеть и вскипать одновременно. Было влажно, мокро. Было тепло. В этом поцелуе была какая-то ведомая только им двоим естественность и правильность. Был ли это грех? Кейтсби ответил бы “нет”. Но точно так же, как и задуманное им убийство короля, это было и оставалось грехом. И не было этому другого названия. Роберт выбрал Содом, что сгореть в его пламени, как сгорал теперь под прикосновениями Фокса. Он выбрал Гоморру, чтобы утонуть в её водах, как теперь тонул в жажде мщения, в замысле убийства. (Он свернул с тропы божественных заповедей. И путь теперь вёл его в никуда.)Оторвавшись от чужих губ, Фокс отстранился не сразу. Несколько секунд они стояли неподвижно, соприкасаясь лбами, деля дыхание друг друга в той сумасшедшей близости, когда слышно даже самую тихую мысль. Медленно выпутывая пальцы из чужих волос, Гай отстранился и надел на Роберта шляпу. В прощальном взгляде Фокса читалось что-то неуловимо печальное. — Если... когда всё получится, — начал Гай спокойно, — у нас будет время для большего. Он коротко погладил скулу Роберта большим пальцем, будто пытаясь перелить через прикосновение остатки своей уверенности и безмолвное обещание. Кейтсби согласно и напутственно кивнул.Развернувшись, Роберт быстро зашагал к выходу. Слыша, как Фокс закрывал дверь за его спиной, он позволил себе намёк на улыбку. На своих губах Кейтсби всё ещё различал вкус пороха. Порох ощущался как горечь и торжество. И неизменно ассоциировался с Гаем Фоксом.“Всё получится”, — убеждал себя Кейтсби, ощущая сладостный ожёг на своих губах. — “Всё получится...”(Он не думал о том, чем всегда оборачивались заговоры. Не думал о нерушимых столпах власти и угнетения, о сорванных планах, о неблагодарной толпе, жаждущей греха, а не свободы. Не думал о Боге и не вспоминал Его заповеди.)Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его.Пс. 10:5