1 часть (1/1)

Снег выпал рано, и Жюли в своем гимназическом платье, легкой накидке и хлопковых чулках мерзла немилосердно. Лакированные ботинки сдавливали ноги, а оттого пальцы леденели. От холода спина начинала ныть сильнее. С каждым годом искривление становилось все заметнее и причиняло все больше беспокойства, а каждая зима была тяжелее предыдущей. Боль всегда сопровождала Жюли – розги, учительская указка, хлеставшая по ладоням, щипки и тычки младших (им, впрочем, воздавалось сторицей), удары локтями в толпе и отдавленные ноги – будто бы случайно, будто бы…И спина. По мере того, как рос ее горб и боли становились дольше, ярче, мучительнее – опять привыкать! – нечеловеческая, демская кровь проявлялась все отчетливее. Все, что она знала: он взял силой ее мать. Цверг-извозчик, пахший землей, металлом и плесенью. Жюли до крови терла себя мочалками, воровала духи у матери, чтобы не дать этому запаху расцвести на своем теле. Быть может, ее тонкому обонянию мерещился этот горький, травянистый след – но, быть может, все ухищрения были бесполезны. После этого порождения насилия, по великой милости (о чем Жюли напоминали ежедневно) оставленного в живых, на свет появились двое – настоящие люди, чистокровные люди. Истинные арсанийцы – русые, светлокожие и сероглазые. К ним прибавилась еще одна, такая же чистокровная кузина, взятая на попечение родителями. На семейных светографиях Жюли выглядела жуткой тенью – или дефектом пленки, в зависимости от качества снимка. С родными братом и сестрой у Жюли установились компромиссные отношения – в семье били только ее, но, мученически принимая наказания за проделки младших, она неизменно получала от них компенсации. Иногда Жюли намеренно совершала какой-нибудь нелепый, необъяснимый проступок, только чтобы поддерживать репутацию испорченного ребенка – во-первых, это позволяло скрывать более серьезные преступления, а во-вторых, позволяло ей оберегать свой внутренний мир от вмешательств родителей, учителей и священников. Жюли наказывали – и оставляли в покое. Ей было сложно оценить, насколько плохо обстоят дела со спиной, годы телесных наказаний отучили ее воспринимать боль как что-то стоящее. За исключением случаев, когда она становилась просто невыносимой.С новообретенной кузиной она находилась в состоянии взаимного отвращения – услышав нечто в духе ?маменька учила меня жалеть калек?, Жюли испытала такой прилив ненависти, что сама испугалась. Впрочем, их интересы редко пересекались настолько, чтобы это приводило к открытой конфронтации. Ловя снежинки ртом, Жюли прошагала квартал. Она никуда конкретно не направлялась, просто болталась по улице. Из гимназии ее отчислили, но она продолжала носить форму на курсы секретарей, куда записалась по собственной воле. В основном для того, чтобы не находиться дома. Иногда она обнаруживала, что неплохо бы посетить занятие. Курсы проводились в невысоком доме в неоклассическом стиле, вульгарном и обшарпанном бывшем особняке разорившегося купеческого семейства. Местечко было непопулярное, улицы здесь опасно сужались, пустоты – будто здание было здесь и исчезло – возникали неожиданным образом, а дворы напоминали каменные колодцы. И здесь почему-то постоянно толпились уличные торговцы, разносчики газет, чистильщики обуви… Жюли старалась проскочить мимо них как можно быстрее. Все они были цвергами. Как тот, кто… - Сестра, заходи на огонек! – кто-то сунул ей под нос бумажку с плохо отпечатанным объявлением.?Общественно-политическое движение Земля Цвергов, встречи каждый рыбный день?, - прочитала Жюли. Под надписью красовалась топорно сделанная гравюра – очертания горы, кирка и ограненный камень. Жюли фыркнула. ***Пока Жюли грызла карандаш, пытаясь не уснуть на курсах, за стенами особняка в считанные минуты произошел переворот – резко потеплело, прошел дождь, вновь ударил мороз и наступило великое царство льда. Деревья в свете единственного фонаря казались хрустальными. Освещение становилось тусклее с каждой секундой – огненная змейка, заключенная в стекло, замерзала. В сумраке Жюли поскользнулась на ступенях, ударилась коленом и выбила запястье. Отряхиваясь, она - не без удовольствия - грязно выругалась. - Эй, сестра! Ты совсем замерзнешь! – голос был тот же, что окликнул ее пару часов назад.Молодой мужчина, слишком высокий для цверга, с великолепными черными кудрями, ниспадавшими из-под валяной шапки на грудь и спину, одной рукой опирался о резную трость, а другой протягивал ей хрустальную рюмку с чем-то дымящимся. Он был очень хорошо одет – изящный полушубок, хитро шнурованный и оттого лестно обрисовывающий его ладную фигуру, алые шаровары, заправленные в сапоги из узорной кожи, перстни, подчеркивающие белизну и изящество пальцев… Он немного хромал, но выглядел сильным и крепким. - Ну нет, спасибо, - выдавила Жюли и попыталась проскочить мимо.- Стой, не бойся! Прости, быть может, я веду себя глупо и кажусь опасным – а ты одна и мы не знакомы. Но я часто вижу тебя здесь. И мне кажется, ты такая же, как я.- Ты полуцверг? – спросила Жюли, и он ответил утвердительно.Раньше Жюли никогда не встречала полуцвергов. Так она оказалась на первом в своей жизни собрании Земли Цвергов, где председательствовал ее новый знакомый. Через пару дней Жюли сменила фамилию на Безье в честь одного цверга-изобретателя. Карл Готель – так звали ее нового друга – называл ее Смородиной. ***Потом она стала террористкой, потом наемной убийцей, шпионкой инквизиции и, наконец, застряла в замке Ан-Шлапт где-то в болотах Сомнии, в эпицентре чудовищной Войны Элементалей. Все эти годы – два десятилетия – боль не проходила ни на секунду, став для Жюли главным признаком того, что она жива. В Ан-Шлапте сохранились жалкие останки некогда – по слухам – роскошной, хотя и безвкусно собранной, библиотеки. Здесь встречались и справочники по травологии, и исторические трактаты, и бульварные романы. Скучая, Жюли читала книгу, где возлюбленной главного героя стала горбунья, отдавшая возможность иметь детей за красоту. Нечто подобное происходило и на Красной Мельнице – правда, красотой Старшие Сестры не были особенно озабочены. Целительницы на Красной Мельнице поправили Безье спину, и теперь позвоночник пролегал почти ровно, алый, как гребень ящерицы, а Жюли уже не была ?жалкой калекой?. Так выглядели все измененные Старшими Сестрами тела наемниц – красные отметки, узы крови, алые, рубиново искрящиеся кисти рук, глаза, уши, пальцы на ногах, голени и стопы… Однажды Жюли посчастливилось видеть даже восстановленный клитор. Не самая важная часть тела для убийцы, но на Красной Мельнице считали, что обязаны исправлять любые последствия пережитого ужаса. Той девушке нравилась драконья спина Жюли. Только и тогда боль не отступала. В Ан-Шлапте экономили на саламандрах. Экономили на всем, разумеется, но чудовищный холод причинял Жюли настоящие страдания. В целом же, учитывая обстоятельства, ей было не на что жаловаться. После двадцати лет разлуки она снова стала правой рукой Карла Готеля, давно растерявшего всю свою красоту. Ей выделили отдельную комнату, почти уютную. В замке работал водопровод и канализация, запасы еды регулярно пополнялись (в том числе и самой Жюли). Но в подземельях пытали пленных. Извращенно, омерзительно, жутко. В башне, пристроенной близко к ее комнате, содержался особый узник, бывший любовник и соратник Карла Готеля, черный маг, дезертировавший из армии Тератона, Варвик Темный. И, в отличие от обитателей подземелий, он предназначался только Готелю. В ту ночь, когда все закончилось, с магом творилось что-то неладное.Да и с самой Жюли. Все ночи в Ан-Шлапт были ее персональным адом. Стоны пленных, холод, пьянки цвергийской армии… Она засыпала, вылив в себя полбутылки какой-нибудь успокоительной настойки, а на утро боль в спине уступала первенство головной боли. Но в этот раз ничто ей не помогало.Устав смотреть в потолок, Жюли вышла в коридор. Узкая лестница, ведшая в башню, где томился пленный маг, озарялась всполохами – бледными, еле заметными… Полуцверга прищурилась – зрение не обманывало. Она напрягла слух. В том, что она услышала, не было ничего удивительного. Соседствуя с пленником, она привыкла к шуму, который он издавал, к его ночным крикам и сдавленным рыданиям. Но сейчас происходило что-то другое. Безье медлила. Ее правая нога в плетеной кожаной туфле нервно выстукивала ритм. В конце концов, это было не ее дело. В конце концов, лучше бы он умер – сейчас, прямо там, прямо так. Дальше все будет очень просто – отрезанная голова, выжженные глаза, три ночи бдений и торжественное погребение. Как полагается черному магу. Жюли представила, как смерть высушит и без того истощенное тело молодого колдуна, как заострит его скулы, нос и ребра, представила чернеющие пальцы на серебристых санкеланских простынях… и, выругавшись, взлетела вверх по лестнице. Стучать в дверь показалось ей бесполезным. Отмычка, которую Безье таскала с собой с юности, пришлась как нельзя кстати. Последний раз она была ТАК полезна, когда Жюли взломала шкаф, где хранились контрольные по математике… точные науки никогда ей не давались. Первым, что она увидела, была кровь.Никакие цвергийские пытки не оставляли после себя столько крови. В основном потому, что цверги не жаловали холодное оружие. И потому, что предпочитали не тратить зря питательные вещества… Маг, совершенно обнаженный, стоял в центре символа, нарисованного на полу. У его ног лежало несколько листов писчей бумаги с нарисованными на ней символами и с десяток разломанных угольных карандашей. Бумагу и карандаши таскала ему сама Жюли из какой-то странной жалости. Кровать, стол, пол и стены были усыпаны пеплом. Руки и ноги мага прокрывали свежие, кровоточащие порезы – знаки, которые он вырезал на своем теле перочинным ножом. Перочинным ножом, который она сама подарила ему втайне от своих соратников – напрасный дар, если не знать некоторых нюансов. Перочинным ножом, который, как она думала, он употребит несколько иным способом… Маг обернулся. Его огромные серые глаза лихорадочно блестели. - Что ты делаешь? – Жюли обрела способность говорить, потерянную на несколько долгих секунд.- Смородина… - хриплым шепотом сказал маг. – Смородина, помоги мне. Он протягивал ей нож. - Что ты делаешь? – повторила Безье, с удивлением отметив, что безотчетно приняла нож из его рук. – Варвик, ну, что… все это?- Как ты, возможно, могла догадаться, - маг, совладав с собой, обрел привычную манеру выражаться, чуть витиеватую и чрезмерно раздражающую, - несколько лет я одержим духом черного мага, дарящего мне магическую силу взамен… не важно. Я хочу избавиться от него. Я совершил слишком много зла и испытал слишком много боли. Смородина… Я почти закончил. Осталось вырезать знак на спине. И присыпать золой.- Но останутся шрамы… - Да, я знаю. Так я буду неуязвим для вторжений… пусть и никому не буду больше нужен. Я не могу завершить ритуал сам. Помоги мне, Смородина. Вырежи этот знак.Жюли скептически посмотрела на сложную звезду, переплетенную звериным орнаментом и буквами незнакомого ей языка. Впервые она пожалела, что в гимназии прогуливала уроки рисования. Впрочем, она прогуливала большую часть уроков. - Просто приложи листок к моей спине, чуть ниже шеи, наколи основной контур, а потом режь, - милостиво подсказал Варвик. Жюли передернуло от его спокойного тона и четкости инструкций. Она дрожащими руками коснулась его спины. Холодная кожа, словно у рептилии. Бумага пропиталась потом, сразу прилипла к спине, и больше всего Жюли захотелось сбежать отсюда как можно дальше, куда-нибудь на север, туда, где в вечные льды навеки вмерз хвост Левиафана. И вдруг она вспомнила, как в детстве, сжавшись в своей постели и страдая от невыносимой боли в искривленной спине, представляла себя храброй воительницей, преодолевающей Испытания.Что ж, усмехнулась Безье. Мечом ты намахалась до тошноты. Пришло время работать потоньше. Она вытащила из волос булавку – темные пряди упали ей на плечи, послюнявила кончик и нанесла первый укол. Маг не пошевелился. Темная жидкость из его порезов струилась и капала на пол. Безье наступила туфлей в лужу крови. Еще один укол. Еще один. От крови и пота рисунок намок и начал расползаться. Жюли мучительно боялась ошибиться, зная, к каким последствиям приводят неправильно нанесенные знаки языка лилим. Когда все было окончено, маг посмотрел на нее через плечо и тихо велел уходить. Жюли не шелохнулась.- Иди и забудь все, что видела, Смородина. Спасибо тебе. - Я… - Безье вдруг поняла, что плачет. Этой ночью она определенно не владела своим телом. И лишь добравшись до своей жесткой постели и привычно свернувшись в ней калачиком, она задохнулась от осознания произошедшего – не в эту ночь, а во все те ночи, когда она стояла рядом с Карлом Готелем и смотрела, смотрела, смотрела на пытки, на выпитые до состояния мумий тела магов, на пленников-альвов, ставших живыми клумбами для грибных ферм, на прорастающие на спинах мхи, на слепые водянистые глаза. Она смотрела на равнины, где туман спускался на мертвые тела, она приходила туда, чтобы рассыпать споры. Никто не должен исчезнуть зря – ни человек, ни терат, ни цверг, ни альв, ни голем. Былые враги и беспринципные наемники превращались в одно, становились пищей для лишайников… для Привратников. И она наблюдала за тем, как Готель мучает былого соратника, черного мага Варвика – худого, рыжеволосого, слабого человека, и пытки в лагере цвергов, очарованных злом, переходили в оргии. Она никогда не участвовала в них. Но она ничего не сделала.Ее глазами в те секунды смотрела Супрема, смотрел Третий суд. Неподвижная и безвольная, она открывала свое сознание десяткам людей и демов, которые, заседая в неприступных, невидимых крепостях, тоже ничего не сделали. Где-то в параллельных измерениях, под толщей океана, в оковах ледников, в черном замке, висящем меж небом и бескрайней пустыней – там, недосягаемые для войн и человеческих страданий, они правили миром.Но и прежде она, Юля Иконина, Жюли Безье, Смородина была скорее вещью, чем человеком. Уродливым ребенком, вечно неправым, портившим семейные светографии. Террористкой, ждавшей сигнала – взмаха платком, строчки в газете, оставленного на скамейке цветка. Ощерившимся лезвиями орудием Красной мельницы, убивавшим по указке Старших Сестер. А где-то в промежутке между юностью и алыми доспехами горбатой тенью стояла возле Карла Готеля. Но тогда еще она любила запах плесени, прелой травы и алкоголя, исходивший от него. Она любила и Готеля, хотя предпочитала женские тела. Она не помнила, сколько ей лет. И не помнила, сколько лет неспособна больше ни любить, ни хотеть кого бы то ни было. Теперь она лежала и не находила в себе сил пошевелиться, хотя и должна была пойти проверить, как там маг с его кошмарными ритуалами. Маг, тем временем, пребывал в пространстве, одновременно невозможном и общедоступном – на Мосту Через Реку.