Глава 1. Томагавк (1/1)

?Почему он так называется???— размышляла Илзе, сидя на необтесанных досках шаткого мостика, перекинувшегося через Золотой ручей, и свесив запылённые, согретые солнцем и исколотые мелкой галькой пятки над отнюдь не золотой водой. Впервые за свою жизнь в этом маленьком городке, который к тому же, как все маленькие городки, был тих, консервативен и не мог похвастать разнообразием лиц, ей пришёл в голову подобный вопрос. Возможно, этот вопрос задул через уши в ее голову ветер, или она вдохнула его с ароматом медоносных, сладостных цветов, раскинувшихся нежным, почти что шелковистым ковром по берегам. Илзе прищурилась и принялась вглядываться в водную рябь, будто пытаясь разгадать ее тайну, но ручей не замечал ее испытывающего взгляда и продолжал играть в догонялки с солнечными лучами, приобретая золотистый оттенок. ?Быть может, поэтому он и Золотой?,?— решила Илзе, но откинула эту догадку. Гораздо больше ей нравилась идея про золотые россыпи, некогда бывшие в ручье, и про поколения золотоискателей, вымывавших драгоценный металл из прозрачных вод. Она слышала, что в Америке бедняки толпами стекаются в жаркую Калифорнию, откуда возвращаются несметными богачами. Наверно, и здесь возле не отмеченного ни на одной карте немецкого городка некоторые, испытав удачу, нашли своё счастье.Вдруг дрозды, покоившиеся на мостике, взмыли в воздух, наперебой галдя и ворча. ?Илзе! Илзе!??— послышался радостный крик, сотканный из трёх голосов?— двух мальчишеских, низковатых и будто бы серьезных, и одного девчачьего?— нежного, переливчатого. Не успела Илзе обернуться, как угодила в объятия Вендлы?— румяной девушки в не по годам коротком платьице и с забавными косичками, из которых пряди темных вьющихся волос непослушно выбивались. Вендла по забавной привычке уткнулась вздернутым носом в плечо подруги и крепко стиснула ее под рёбрами.—?Вендла, ты меня удавишь! —?с усмешкой воскликнула Илзе, отвечая на объятие.—?Тогда мы будем звать малютку Бергман удавом,?— отпустил свой каламбур Мориц и переглянулся с только что подошедшим Мельхиором: в отличие от вырвавшейся вперёд и побежавшей навстречу подруге Вендлы юноши дошли размеренно, не торопясь, обсуждая заданный в школе стих Вергилия. Мориц также не упустил возможности посетовать другу на то, что в предыдущем домашнем задании по латинской грамматике, связанном с определением падежей, он перепутал quod и quo, за что взыскательный профессор Зонненштих снял ему целых три балла и назвал нерадивого ученика ?невнимательным олухом, лишённым всякой способности и всякого желания к обучению?, однако Мориц упорно оправдывал себя тем, что в его издании учебника буква d не была пропечатана. Мельхиор, по-дружески насмехаясь, предложил ему воспользоваться своим учебником, наверняка лишенного подобных нелепых опечаток. Спору о латинской грамматике пришлось прекратиться, когда оба мальчика заметили Илзе, которой угрожал плен объятий Вендлы.—?Очень мило сравнить меня со змеюкой, герр Штифель,?— фыркнула Вендла, наконец высвободив Илзе. Та не преминула воспользоваться возможностью и, свободно вздохнув, вскочила на ноги.—?Пока я, задыхаясь, синела, герр Штифель покраснел, как помидор в теплице его матушки,?— Илзе потрепала Морица по щеке, отчего тот зарделся ещё больше и обмолвился напрасно упрямым: ?Вовсе не покраснел??— но Илзе прервала его дальнейшие пререкания, добавив:?— Впрочем, мне пора домой. Пока я дойду до дома, солнце снимет пред нами свою красную шляпку.—?Домой! Так рано! —?обеспокоилась Вендла, стиснув тонкие, костлявые пальцы подруги в своих пухленьких руках. —?Но Мельхиор ещё даже не показал тебе свой томагавк, который он нашёл вчера в отцовском сундуке.—?Герр Габор, кто ж вам позволяет расхаживать по мирному городу с томагавком, как тёмному и дикому каннибалу-ирокезу? —?Илзе понизила строго голос, всем своим видом пародируя профессора Кнохенбруха. Остальная троица прыснула от смеха, пуще всех смеялся сам Мельхиор.—?Я с ним и не расхаживаю,?— проговорил он с невиннейшей и обаятельнейшей улыбкой, очарованию которой не могли оказать сопротивления ни наивные девчушки, подобные Илзе и Вендле, ни почтенные пожилые фрау, ставившие Мельхиора в пример своим внукам. —?Он спрятан надежно в листве у вигвама выше по течению ручья. Мы как раз идём с Морицем и Вендлой на него смотреть. Илзе, ты с нами?Веселье Илзе, возникшее при виде друзей, вдруг сменилось печалью. Она виновато опустила глаза и, теребя подол своего старенького, заплатанного платья, пробормотала:—?Мне пора домой. Правда, родители меня очень ждут,?— ее взгляд рассеянно блуждал по цветам, по обвивавшим ноги зелёным колоскам и травинкам. Всячески она избегала открыто и прямо смотреть на своих друзей, что придавало ей лукавый вид. Вендле потому вдруг вздумалось изобличить это лукавство, и она с нетерпением сказала:—?Неужто твои родители и впрямь ждут тебя домой до заката солнца? Неужто они столь строги и не позволят тебе чуть припоздниться? Ну, пожалуйста, дорогая Илзе, сходи с нами до вигвама. Даже если ты придёшь на закате домой, что тебе будет за это? Они поворчат, поворчат да успокоятся… Не бить же им тебя! —?взыскательный тон постепенно смягчился, стал нежным, практически умоляющим. Вендла, как бы ей того ни хотелось, не могла долго сохранять свою суровость. Однако последние фразы, произнесённые мягко, в большей степени взволновали Илзе, чем гневная отповедь вначале. Она побледнела и, казалось, была готова лишиться чувств. Перемены в ней не минули внимания Морица, который стремительно положил свою запачканную там и сям чернилами руку ей на плечо, как бы успокаивая. Он был единственным человеком во всем городке, которому Илзе доверяла безусловно, всецелостно; он единственный знал, насколько ей важно вернуться домой до заката и каковы будут последствия, если она не вернётся.—?Илзе, мы тебя не держим,?— сочувствующе и тихо, разделяя ее переживания, прошептал Мориц, девушка в благодарность кивнула.—?Тогда прощай, Илзе. Ребята, идём,?— задорно крикнул Мельхиор и двинулся вверх по ручью. Вендла, снова одарив подругу удушающими объятиями, побежала за ним. Мориц, несколько медля и не переводя переживающего взгляда с Илзе, поплёлся следом.Наступила всепоглощающая тишина, разрежаемая отдалёнными радостными выкриками ушедших к вигваму ребят. Илзе осталась одна. Она научилась любить одиночество, она привыкла к нему как к данности, которая вечно, неизменно пребывала рядом с ней, покидая ее лишь в минуты, когда рядом присутствовал Мориц. Он умел понимать ее, улавливая каждую ее эмоцию, каждую её мысль. С ним никогда не было скучно. О, если б только он мог проводить ее до дома, провести с ней несколько лишних упоительных минут! Возможно, ей не было бы так страшно, так мучительно ужасающе возвращаться домой, где каждый сумеречный вечер, перетекающий в по-злобному мрачную ночь, приносил новые, всё более изысканные страдания.Илзе стояла на мостике, наблюдая, как на горизонте взвился тонкой, призрачной струйкой дым. Видимо, ребята развели костёр возле вигвама по своему обыкновению. В лучах начавшего закатываться солнца Золотой ручей приобретал рубиновое свечение. Илзе смотрела на слабые переливы, поблёскивания, напоминавшие тлевшие угли,?— такое же несмелое свечение надежды на лучшую жизнь, на свободную жизнь, готовое угаснуть всякий раз, когда она возвращалась домой, и раздувавшееся, стоило ей оттуда выйти, держалось в её душе или, вернее будет сказать, за ее душу. Илзе была свойственна некоторая жизнерадостность, проявлявшаяся ровно в той мере, в которой может проявляться жизнерадостность у глубокомысленного человека, условия существования которого хуже тех, что описывает проповедник с кафедры, говоря об аде. Иногда Илзе думалось, что можно всё взять и оборвать в один миг, прекратив это самое существование?— конечно, самоубийцам грозит ад, но что ад для неё? После всего, что она испытала, ад представлялся курортным местечком, этаким Баден-Баденом, куда отъявленные грешники съезжаются погреть свои косточки.Илзе усмехнулась, в нерешительности продолжая стоять на мостике. Она не хотела возвращаться домой, где её ждала хоть и бедная, но благочинная и благополучная с виду семья, кормящаяся честным трудом и благословением господним, и всячески оттягивала неприятный момент, когда ей придётся переступить пошатывающийся, давно не крашенный порог. Какая разница, вернётся она раньше или позже,?— отец найдёт, к чему придраться, за что прогневаться на неё, он заставит встать её на колени и приступить к тому, что он называл, покаянием. Все люди грешники, и позднее возвращение домой?— не единственный грех Илзе, а карающая рука отца?— не единственное наказание. Гораздо страшнее равнодушные голубые, как будто высеченные из арктических льдов, глаза матери, стыдливо прикрывающиеся перед всяким грехом. Фрау Ньюман, женщина исключительной строгости и богобоязненности, посещала церковь не только по воскресеньям, что уже существенно отличало её от большинства прихожан. Она жила в пуританском смирении: на ее столе никогда не было гурманских излишков, и даже масло в каше появлялось преимущественно в праздники; ее шаги были мелкими и бесшумными, она будто бы семенила, её голова, просто, но элегантно убранная, боязливо тонула в ссутуленных то ли от тяжкой работы, то ли из того же страха перед карой господней плечах. Её уважали в городе и называли чуть ли не святой, правда, отдельные остряки кликали ее ханжой, но сказать подобной дерзости ей прямо в ледяные глаза они не смели. Однако Илзе знала: её мать вовсе не была святой: всячески избегая греха, она не замечала его в собственном доме.Илзе нагнулась над ручьём и, набрав полную пригоршню прохладной чистой воды, омыла своё лицо. Дым на горизонте взлетал уже тучным облаком, переплетаясь с оранжевыми солнечными лучами. Надо было идти домой, но нежелание возвращаться вкупе с созерцательностью пригвоздило её к месту и наталкивало на размышления. ?Если Бог добр, зачем же он создал грех и все эти наказания???— подумалось Илзе. Она не могла похвастать своим знанием закона божьего и теологии, ей ничего не разъясняли, ее просто учили бояться. Наверно, Мориц с Мельхиором сразу бы ответили на этот вопрос, в школе их заставляли заучивать составленные ведущими богословами комментарии, они даже разбирали оригинальные тексты Лютера. Порой Илзе завидовала им, что они могли запросто найти ответы на свои вопросы, тогда как для неё размышления, ни к чему не приводящие, становились пыткой, но это была сладостная пытка, и Илзе верила, что, претерпев ее, она сможет наконец найти ключи от той клетки, в которой она была заперта своим воспитанием, и выйти на свободу. Но пока что, не знающая теологического ответа на свой вопрос, Илзе приходила к неутешительному выводу, что родители всё ей наврали про божью милость, что им также наврали в церкви, что весь мир основан на этой гнусной и контролирующей лжи. ?Почему только никто не обличает эту ложь?? Эта ложь была нестерпимой, она нагнетала страх, и Илзе не хотелось с ней мириться. Глядя на безмятежные воды ручья, на их вольное спокойствие, она преисполнилась решимостью вырваться из лап окружающего ее кошмара. Чтобы побороть его, надо просто перестать бояться. Надо быть невозмутимым. Илзе пролезла под перилами мостика и прыгнула в ручей. Приятная прохлада опутала её ноги, которые в следующее мгновение коснулись каменистого дна. По колено в воде Илзе пошла вверх по ручью, сопротивляясь его слабому, но довольно шустрому течению. Длинное платье мешалось в ногах, иногда забавно надуваясь и всплывая на поверхность воды, и Илзе задрала его, обнажив коленки. Видела бы её достопочтенная матушка, что вытворяет ее бесстыдница-дочь! Отмахиваясь рукой от жужжащих, норовящих прилипнуть к телу оводов, Илзе упрямо продолжала свой путь, вдыхая тёплый вечерний воздух, в котором чувствовался запах кострового дыма. Она твёрдо решила про себя, что вернётся домой поздно, и, когда мать начнёт причитать, а отец разразится бранью, она не убоится их, она претерпит наказание с улыбкой, смеясь, как претерпевали костры инквизиции тысячи протестантов, про которых с таким благоговением вещал пастор, поскольку наказание лишает свободы лишь тогда, когда его боятся. Однако страх не только отчуждал от неё свободу?— он лишал ее удовольствия времяпрепровождения с друзьями. Стоят ли несколько часов рядом с Морицем, Вендлой и Мельхиором последующего жестокого наказания, на которое мог быть способен, как думала Илзе, только герр Ньюман? Несомненно, и Илзе двигалась дальше к запретному блаженству, приговаривая саму себя к казни.Пройдя ещё несколько сотен метров, Илзе наконец, скрываясь за острыми, точеными камышами, вышла на берег. Сорвав несколько стебельков прибрежной осоки и вставив их в немудреную прическу, Илзе, издав боевой индейский клич, кинулась к вигваму, возле которого неподалёку от разгоревшегося костра Вендла, Мориц и Мельхиор играли в карты, где-то найденные и принесённые в их тайное убежище последним. Вообще у Мельхиора в доме порою находились интересные диковинки, помимо томагавка и карт, там были: книги некоего Ницше, набальзамированные новозеландские головы, старый гранатовый открывающийся перстень, турецкий шелковый расшитый халат. Мельхиору многое позволялось благодаря мягкосердечной и поощрявшей его любопытство фрау Фанни Габор, и Илзе была уверена, что томагавк и карты он вынес, если не с разрешения родителей, то хотя бы не скрывая этого от них.Ребята, заметив её, сильно удивились: то ли ее присутствию, то ли из-за ее одичавшему виду. Илзе присела рядом с ними и протянула босые, мокрые, а потому холодные ступни к костру.—?Илзе, ты передумала идти домой? —?спросила Вендла, выронив от неожиданности появления подруги карты из рук рубашками вниз. Игра на том и закончилась: Мельхиор с Морицом следом за ней сдали карты.Илзе радостно кивнула, вынимая из волос стебелёк осоки и зажевывая его.—?Ты не боишься? —?Мориц опасливо глянул на неё, и она не менее радостно покачала головой.—?Я решила, что больше я ничего не буду бояться,?— простодушно заявила Илзе, как если б она действительно могла подавить одним своим заявлением все темные и подсознательные, завладевающие полностью всем человеческим существом страхи, и, вскочив живо на ноги, с разбегу перепрыгнула через костёр. Пламя едва не лизнуло ее ступни, и на мгновение она ощутила смертоносный жар на своей тонкой коже. —?Видите? —?с вызовом усмехнулась она, вынимая стебель осоки и кидая его в костёр. Не успел он коснуться углей, как сгорел.—?Эка невидаль! —?почесал затылок Мельхиор и бесстрашно повторил ее подвиг. Вендла боязливо и восхищенно смотрела на него: летящий над прожорливым пламенем, он казался ей небожителем, величественным, перерождающимся фениксом. Думалось, сам огонь по его повелению уменьшился. —?Давай, Мориц, теперь твоя очередь! —?подначивал он друга, тот с неохотой поднялся на ноги.Пламя зловеще отражалось в обезумевших от страха глазах Морица, он трясся и даже будто несколько съежился. Он никогда не мог похвастать мужеством, как Мельхиор, и значительно уступал ему в физических данных, но, затрачивая немереные усилия души своей, призывая свою непроявленную смелость, он мог прогнать страх и решиться. Сделав попеременно несколько глубоких вдохов и выдохов, сжав кулаки, он несколько расслабился и побежал к костру. Чем ближе он подбегал к нему, тем сильнее мужество предавало Морица; когда он решился отказаться от этой затеи, он уже перепрыгивал костёр, с затаённым дыханием наблюдая, как пламя тянется к его ботинкам и брюкам. Сердце замерло в его содрогающейся груди. Оказавшись на земле, он выдохнул и свалился ничком. Илзе тут же подбежала к нему и принялась ободрять:—?Мориц, ты настоящий храбрец. Храбрость ведь не в безрассудном мужестве, а в преодолении страха! —?она трепала его по взъерошенным волосам, а он исподлобья смотрел на нее и на то, как закатные лучи солнца украшают своим причудливым плетением её каштановые волнистые волосы. Худая, изможденная, с острыми чертами лица и залёгшими синяками под ледяными, как у фрау Ньюман, глазами, она была ангельски прекрасна. В эту минуту, когда она с улыбкой склонилась над ним, касаясь его головы, Мориц был готов поклясться, что никогда он не видел более прекрасной фройляйн.—?Вендла, теперь твой черёд! —?крикнул, заражая своим задором, Мельхиор, но девочка с широко распахнутыми от ужаса темными, бархатными глазами повертела головой и не сдвинулась с места. Предприняв несколько тщетных попыток уговорить её на безумный поступок, Мельхиор махнул рукой, и вскоре вся четвёрка вновь сидела у костра, играя в карты и болтая.Солнце уже стало совсем красным, когда Мельхиор вынес из вигвама причину их сегодняшнего собрания?— томагавк. Это был отменно отточенный томагавк, длиной с предплечье. Его сталь, местами изящно выгравированная причудливыми узорами, в которых можно было разглядеть фигуры невиданных зверей и растений, зловеще, ало, будто бы обагрённая кровью, блестела в двух пламенных лучах, отбрасываемых костром и заходящим солнцем. На тисовой увесистой ручке как бы в продолжение узоров на стали были вырезаны мифические индейские мотивы, наделявшие владельца томагавка мужеством и сулившие удачу на охоте и на войне. Приглядевшись, Илзе первая обнаружила два маленьких отверстия в томагавке: одно размещалось на конце тисовой ручки, а второе на стальном утолщении. Таким образом, томагавк отдалённо напоминал трубку и как бы приобретал двойственную натуру: орудие убийства легко могло быть превращено в трубку мира и наоборот. Мельхиор, долго не раздумывая, пошарил в карманах брюк и, обнаружив заныканные понюшки табака, забил трубку, зажег от костра и раскурил. Расслабляющий ядреный дым обволок компанию, так что Вендла сперва с непривычки закашлялась, но вскоре она попросила Мельхиора дать ей покурить. В ответ на просьбу она услышала строго-шутливое: ?Ты девчонка. Девчонки не курят трубки!??— Вендле осталось только сердито что-то буркнуть и насупиться. Несколько позже трубка-томагавк была передана Морицу. Затянувшись, он, как и Вендла, разразился кашлем, но выпустив колечко дыма, расплылся в блаженной улыбке. Добыть пусть даже некачественный табак в школьные годы сложно, добыть хорошую трубку?— ещё сложнее. Их вигвам был маленьким островком свободы, робинзоновским островом Надежды, где они могли жить и баловать себя запрещёнными, но такими приятными мелочам, как игра в карты или курение трубки. Здесь их не могли побранить родители, здесь их не могли отругать профессора, здесь их не мог поучать священник, здесь они были взрослыми, предоставленными самим себе, сохраняя при этом детскую беспечность и беззаботность. Так Мориц с Мельхиором и курили, передавая трубку друг другу, в то время как Вендла и Илзе с нескрываемой завистью смотрели на них.—?Когда-нибудь я тоже выкурю трубку,?— внезапно заговорила Илзе. —?И уж будьте уверены, табака там будет побольше, чем в вашей, школяры!—?Смотри, Илзе,?— предупредительно заметил Мельхиор,?— трубки курят только падшие женщины, по мнению нашего проповедника,?— сказав это, он громко и заразительно рассмеялся. Каждому жителю города, от мала до велика, было известно, что Мельхиор считал себя атеистом и частенько богохульничал, по воскресеньям даже с особым усердием.—?Ну и что? —?пожала плечами Илзе. —?Я отныне ничего не боюсь, даже если меня назовут падшей, мне это не страшно,?— с невиданной силой она резко выхватила трубку-томагавк из рук Мельхиора и кинула её в ближайшее дерево. Томагавк со свистом пролетел, и лезвие его вонзилось ровно по середине ствола. Компания была поражена точностью её прицела. —?Видишь, Мельхи, а ещё говорят, что девчонки и томагавков не кидают,?— хмыкнула Илзе и, подойдя к дереву, сделала на нем несколько зарубок?— мишень. Отмерив расстояние в двадцать шагов, она вновь кинула томагавк, и он вошёл в дерево ровно рядом с трещиной, оставленной во время первого броска. Приняв вызов, Мельхиор вскочил и, с прищуром прицелившись, кинул томагавк?— в точности он не уступал Илзе. ?Карта бита?,?— с нескрываемым удовольствием проговорил он, очевидно предвкушая свою победу, но Илзе вовсе не желала состязаться с ним один на один и передала томагавк Морицу, который попал в одну из верхних зарубок?— в обыкновенной мишени это принесло бы ему очков пять. Затем томагавк очутился в руках Вендлы: едва удерживавшая его, она не могла точно прицелиться, и он вонзился в землю.Вдоволь набросившись томагавка и выявив победителем Мельхиора, ребята вновь уселись у костра. Они не заметили, как закатилось солнце, и все разросшиеся вдоль ручья деревья стали надевать тёмные ночные колпаки. Их встреча подходила к концу, и, запрятав надежно томагавк, потушив костёр, они, насквозь пропахшие табачным и походным дымом, двинулись вдоль Золотого ручья, чьи воды окрасились в фиолетово-синий цвет, в сторону городка.Городок их встретил темными и пустынными улицами, лишь отдельные запоздавшие жители спешно и пугливо шныряли в свои дома, ставя крепкие засовы. Солнце почти погасло, отвешивая свой прощальный поклон и опутывая тонкими лучами щиколотки возвращавшихся с шумом и гулом ребят. Вместе с небесным светилом потухала и надежда Илзе, каждый шаг её становился более неуверенным, чем предыдущий, и вскоре, когда Вендла и Мельхиор покинули их, а печная труба ее дома разрезала вертикальной, ровной линией небосвод, робость окончательно завладела ею, и сильная дрожь охватила ее тело. Мориц, подумав, что причиной дрожи могла быть вечерняя прохлада, скинул пиджак и предложил его Илзе, но она, смутившись, вежливо отказалась и прошептала: ?Мне страшно?. Страх витал в воздухе: он дымом вырывался из печных труб, он слышался в ядовито мерцающих и искрящихся криках ворон, он холодным ветром касался её кожи, он шумел песком под их уставшими ступнями. Нерешительно, но серьёзно, поджав свои тонкие губы, Мориц неожиданно предложил:—?Хочешь, я зайду в дом с тобой? Они не осмелятся тебя бранить при мне.—?Милый Мориц, не стоит это ни твоих трудов, ни времени,?— под толстым слоем льда глаз Илзе, где-то в темной бездонной проруби зрачка залегала глубокая, невыразимая грусть. —?Не нужно тебе впутываться в это дело. Мне будет только хуже, если ты явишься, да как бы они на тебя не налетели…—?Илзе, при мне они не посмеют и пальцем пошевельнуть,?— с воинственной пылкостью, схватив её руку, заверил он,?— ты знаешь, ведь мой отец важный чин в городе. А при мне они и тебя не затронут ни словом, ни… —?он осекся.—?Мориц, оставь это, ты не обязан, тебе ни к чему,?— жалобно и слабо простонала Илзе, одергивая свою руку. —?Я должна сама нести ответственность за свои поступки. Право, какое бы ни было наказание, я заслужила его тем, что поздно вернулась домой,?— она посмотрела на белёный, местами облупленный, приземистый одноэтажный домик с четырёхскатной ветхой черепичной крышей. Покосившаяся калитка перед ним гостеприимно была открыта, и Илзе знала, что эта калитка?— часть большого, неразоблаченного обмана, происходящего в доме. Окна блестели последними всполохами закатного солнца, наверно, так же обуянные огнём светились бы и ворота ада. Илзе сосредоточенно нахмурилась, собирая свою волю в кулак, и добавила:?— Не беспокойся, Мориц. Я вытерплю, я справлюсь! —?но голос ее предательски соскользнул вверх, переходя в всхлип напуганного ребёнка.—?Илзе! Если б я только мог позволить тебе остаться у меня, но мой отец!.. —?беспомощно воскликнул Мориц, стоя у калитки и наблюдая, как Илзе семеняще, точно её мать, медленно отдаляется от него по аллее, вдоль усаженных ровными рядками сухих, крошащихся, как старая краюшка хлеба, если с силой её надломить, подобных праху, мертвых низких кустарников, напоминавших сердца хозяев территории, на которой они произрастали. Илзе в этом сумеречном царстве сама походила на призрак, и Мориц скорбел по ней, как по усопшей:?— До встречи, Илзе! —?бросил он ей вслед и испустил горестный вздох, глядя, как темнеет бронза её волос под сенью аллеи.—?Прощай, Мориц! Надеюсь, встретимся мы в этом мире,?— с нервной усмешкой пробормотала она и, со скрипом притворив тяжёлую дверь, канула в ужасающую неизвестность.